Порта просит мира, Лондон требует объяснений
15 (27) декабря Дерби через посла Лофтуса запросил Петербург о том, «расположен ли император Александр, ввиду выраженной Портой сент-джеймскому двору готовности “просить мира” (to ask for peace) принять такое предложение и вступить с Турцией в мирные переговоры?». Через два дня Горчаков заявил послу: для того, чтобы прийти к миру, Порта должна обратиться к главнокомандующим русскими армиями в Европе и Азии, которые и сообщат ей условия заключения перемирия[937].
Тем временем оба русских главнокомандующих на Дунае и Кавказе ждали обещанных императором инструкций и окончательных условий начала мирных переговоров. В тот день, когда на Шипке турки выкинули белый флаг, а в Петербурге с нетерпением ждали ответа из Вены, 28 декабря (9 января), в 16.30 в полевом штабе русской армии в Ловче, по выражению Газенкампфа, «в первый раз запахло миром». В это время на имя великого князя пришла телеграмма от военного министра султана. В ней Реуф-паша сообщал, что «Высокая Порта поручила» своему представителю «войти в переговоры о перемирии», и просил «уведомить», куда следует приехать для ведения переговоров. Николай Николаевич немедленно ответил, что уполномоченный должен явиться к нему и что не может быть речи о перемирии без предварительного принятия условий мира. Одновременно он настраивал войска на самое решительное продолжение наступления. О телеграмме Реуфа-паши и своем ответе великий князь немедленно уведомил императора. Последняя фраза его телеграммы звучала так: «…убедительно прошу о присылке мне инструкций по телеграфу»[938].
На следующий день в ответной телеграмме Александр II одобрил действия брата и сообщил, что инструкции и полномочия высланы ему 21 декабря (2 января). При этом в телеграмме было сказано, «что не следует торопиться сообщением туркам мирных условий, а стараться протянуть дело и не ослаблять энергии военных действий»[939].
Любопытна реакция Сулеймана-паши, который, получив 27 декабря (8 января) предписание военного министра заключить перемирие и еще не зная итога боев на Шипке, с раздражением заявил:
«В Константинополе, должно быть, считают русских дураками. Разве они для того только что совершили переход через Балканы, чтобы перемирие заключать? Если наши не хотят больше воевать, так уж надо прямо просить мира, а не перемирия»[940].
31 декабря (12 января) Николай Николаевич, в ответ на новое обращение Реуфа-паши с просьбой сообщить основания мира, телеграфировал турецкому военному министру, что эти условия будут сообщены тому лицу, которое прибудет в его штаб со всеми необходимыми полномочиями. И уже на следующий день Реуф-паша известил, что уполномоченными Порты назначены министр иностранных дел Сервер-паша и министр двора Намык-паша, которые выезжают из Константинополя в главную квартиру русской армии. Квартира же эта к тому времени уже успела перебраться за Балканы, в Казанлык.
Последнюю телеграмму Реуфа-паши великий князь получил 3 (15) января, а за день до этого ему вручили доставленные из Петербурга долгожданные инструкции и условия мира.
2 (14) января Александр II получил телеграмму султана о посылке в штаб русской армии двух уполномоченных для «установления оснований мира и условий перемирия». По словам императора, он «был крайне удивлен получением» этой телеграммы. В своем ответе он заявил, что не менее султана желает мира, но не может остановить военные действия до тех пор, пока Порта не примет условия мира. Примерно в то же время о направлении турецких уполномоченных российского императора уведомила и королева Виктория[941]. Однако, по словам Александра II, в своей телеграмме королева упомянула «только о перемирии и приказала официально нам заявить, что ее правительство не допускает прямых мирных переговоров между нами и Турцией». Сообщая об этом брату-главнокомандующему 3 (15) января, император потребовал игнорировать эти заявления и до тех пор, пока турки не примут условия мира, продолжать военные действия «со всевозможной решимостью»[942].
Эту телеграмму великий князь получил 4 (16) января, а на следующий день турецкие уполномоченные прибыли в Херманлы. Там они на несколько часов были задержаны М. Д. Скобелевым, который таким образом стремился выиграть время для сосредоточения в районе Семенли возможно большего числа своих войск. И только 7 (19) января около 16 часов Намык-паша и Сервер-паша прибыли в Казанлык в расположение главной квартиры русской армии.
В первые дни нового, 1878 г. посол Великобритании сэр А. Лофтус «едва ли не ежедневно» добивался от канцлера Горчакова объяснений по условиям перемирия и причинам задержки с его заключением. Одновременно он настаивал на необходимости подтвердить, что русские войска не займут полуостров Галлиполи и Константинополь.
В отношении турецкой столицы Горчаков еще 16 (28) декабря, отвечая на запрос Дерби, «снова подтвердил, что теперь, как и до войны, император Александр не помышляет об овладении Константинополем; что участь этого города будет решена по соглашению с Европой и что, по убеждению государя, он ни в коем случае не может принадлежать ни одной из великих держав»[943]. А 3 (15) января канцлер направил Шувалову в Лондон разъяснения по Галлиполи. Военные операции русской армии не распространятся на этот полуостров при условии, что турки не сосредоточат там значительных сил, а английская эскадра не пройдет Дарданеллы и не высадит десант. Приняв эти объяснения российского посла, Дерби заявил ему, что правительство ее величества «при нынешних обстоятельствах» и не думает о занятии Галлиполи[944]. Однако о проходе через Дарданеллы британских боевых кораблей в ответе не было ни слова.
3 (15) января посол Великобритании сообщил российскому канцлеру позицию своего правительства в отношении будущего мирного договора, изложенную в полученной накануне телеграмме лорда Дерби. Этот договор, по мнению английского правительства, должен быть «европейским», так как касается трактатов 1856 и 1871 гг., в противном случае он не будет «действителен», так как «состоится без согласия всех держав — участниц» этих трактатов[945]. Аналогичное требование австро-венгерского правительства примерно в то же время озвучил князю Горчакову барон Лангенау. Причем граф Андраши заявил об этом не только российскому правительству, но и правительству султана.
В Петербурге сразу поняли, что силы давления на российское правительство из Вены и Лондона начинают смыкаться. Чем оказалось недовольно австро-венгерское правительство — об этом уже говорилось. А вот наиболее ретивые члены лондонского кабинета полагали, что в начале наступившего года русским уже никто не помешает захватить Константинополь и проливы, если не вмешается Великобритания. И британский премьер забил в боевые барабаны.
6 (18) января Биконсфилд в докладе королеве писал, что «мы должны быть готовы вступить в войну», если русские условия мира окажутся не такими, которые Англия «вправе ожидать». А на следующий день он уже старался подготовить королеву «к расколу кабинета, неизбежной войне с Россией даже без союзников и многим другим испытаниям»[946]. Особо раздражала Дизраэли позиция двух кабинетных миротворцев — лорда Дерби и госсекретаря по делам колоний лорда Карнарвона. Но ответ Виктории оказался не в духе настроений этих «голубей мира». Она писала, что ей «стыдно за поведение кабинета»[947]. И Виктория решительно поддержала своего премьера:
«Королева верит, что война с Россией неизбежна сейчас или позднее. Позвольте лорду Дерби и лорду Карнарвону уйти и будьте тверды. В расколотом кабинете нет толка»[948].
Стремясь в очередной раз отыскать «европейскую пехоту» на случай войны против России, Дизраэли основное внимание сосредоточил на Австро-Венгрии. Из недовольства Вены русскими условиями мира он решил выжать максимум выгоды и предложил членам кабинета инициировать «оборонительный союз» с Австро-Венгрией. В целом, как писал Сетон-Уотсон, это было «тепло принято» большинством, несмотря на враждебность «жесткой оппозиции» лорда Дерби.
«Но ничего из этого не вышло, — продолжал английский историк, — по простой причине: ни один член правительства полностью не доверял другому»[949]. Двенадцать членов кабинета, жаловался Биконсфилд королеве, оказались «разбиты на семь партий»[950]. В оценке премьера более всего впечатлял разброс мнений:
«Партия войны любой ценой — Харди, Дж. Мэннарс, Хикс Бич. Партия, выступавшая за объявление войны России в случае вступления ее армии в Константинополь, — Кросс, Смит, Кэрнс. Партия за допущение России в Константинополь, но запрещение ей там оставаться — лорд Солсбери. Партия, отстаивавшая передачу Святой Софии христианам, — лорд Карнарвон. Партия мира любой ценой — лорд Дерби»[951].
Выстраивать в таком бедламе фронт давления на Россию оказалось весьма не просто.
Но и «поймать в сети изворотливого» графа Андраши, как метко заметил В. Н. Виноградов, оказалось «потруднее, чем налима в чеховском рассказе»[952]. Как следовало из донесения П. А. Шувалова от 9 (21) января, «Андраши попросил, чтобы британский флот был немедленно послан в Константинополь, обещая сотрудничество Австрии на суше». Биконсфилд ухватился за эту нить и попытался связать Вену соответствующим соглашением. К 8 (20) января проект соглашения уже лежал на столе Андраши. Однако граф отказался его подписать, «заявив, что Австрия не просила, а только советовала послать флот в Константинополь»[953]. Андраши, в пику последним заявлениям Петербурга, склонялся к началу более тесного антироссийского взаимодействия с Лондоном и хотел подкрепить его военными мероприятиями. Однако против этого решительно выступили представители австро-венгерских военных кругов. В результате, когда для Андраши озвучили «тонкий» намек британского премьера: не предпримет ли Австро-Венгрия «удачного хода» — мобилизации войск с целью приструнить Россию на Балканах, — из Вены пришел быстрый ответ: «это будет невозможно до тех пор, пока русские войска не заставят нас это сделать»[954].