Глава 13 О планах войны: «русский блиц» против «турецкого гамбита»?

С военной точки зрения у русской Дунайской армии была только одна возможность полностью исключить для себя разнообразные мучительные ловушки типа «Плевны» — это разыграть сценарий военного блица.

Подобный план подразумевал следующее. Сразу же после переправы основных сил у Систова надлежало сформировать три отряда, поставив перед ними прежде всего оборонительные задачи. Один из них должен был прочно удерживать систовскую переправу, превратив прилегающую территорию в мощный укрепленный район, и обеспечивать охрану коммуникаций. Два других должны были прикрывать фланги основной операционной линии наступления, обеспечения и пополнения армии: Систово — Тырново — Балканские перевалы — Адрианополь — Константинополь. Тем временем ударные силы русской армии следовало бросить по указанному направлению на овладение турецкой столицей. Перед ними должна была стоять только одна задача — двигаться с максимально возможной скоростью вперед и в минимальные сроки достичь Константинополя и Галлиполи. На этом пути наступающие войска должны были преодолевать сопротивление только тех турецких частей, которые бы непосредственно угрожали скорейшему выполнению основной задачи. Значительное превосходство русской армии в артиллерии и кавалерии способно было создать необходимые условия как для крепкой обороны на флангах, стремительного наступления на Константинополь, так и проведения глубоких разведывательных рейдов с целью раннего обнаружения и предотвращения внезапных наступательных действий противника.

Как нетрудно заметить, подобный стратегический сценарий «русского блица» не очень-то вписывался в ту политическую обстановку, в которой действовало высшее руководство Российской империи.

Теперь обратимся к замыслам военных и соотнесем их с изложенным сценарием.

1866 год. Очередная кризисная ситуация во владениях Османской империи. Крит объят восстанием с целью изгнания турок и присоединения к Греции. Сербия, Греция и Черногория начинают переговоры о совместной борьбе против Турции. Именно в это неспокойное время управляющий делами Военно-ученого комитета Главного штаба генерал-лейтенант Н. Н. Обручев по заданию военного министра подготовил «Некоторые соображения, касающиеся войны с Турцией» и 22 сентября (4 октября) 1866 г. вместе с сопроводительной запиской представил их Д. А. Милютину.

Спустя десять лет, когда уже новый кризис полыхал на Балканах, в марте 1876 г., сотрудник того же Военно-ученого комитета Главного штаба полковник Н. Д. Артамонов во дворце великого князя Николая Николаевича прочитал для офицеров гвардии и Петербургского военного округа цикл лекций, объединенных одной темой: «Обзор театра войны в Европейской Турции»[774]. В этих лекциях Артамонов развивал основные положения «соображений» Обручева. А через два месяца, в мае 1876 г., Артамонов по поручению Обручева составил записку «О наивыгоднейшем в стратегическом отношении способе действий против турок»[775]. Аналитические материалы Обручева и Артамонова неоднократно рассматривались многими исследователями, поэтому я остановлюсь только на их наиболее важных моментах.

Прежде всего, очевидно стремление Обручева и Артамонова четко определить основные проблемы, ошибки и достижения предыдущих кампаний русской армии против Турции. Особенно тщательному анализу подвергнут опыт этих кампаний в записке Артамонова.

Итог их размышлений сводился к следующему. В открытом бою русская армия почти всегда одерживала верх над турецкой, даже часто уступая ей численно. Неудачи же заявляли о себе тогда, когда русские войска начинали растекаться по турецкой территории и выбивать противника из крупных городов и крепостей. Вместе с этим опыт прошедших войн с Турцией доказывал, что громадный урон русской армии наносила убыль личного состава по болезни. Порой этот урон даже превосходил боевые потери. И происходило это, как писал Артамонов, «не только от санитарной непредусмотрительности, но и, преимущественно, от полного невнимания к элементу времени, т. е. к тому, чтобы не был потерян даже один день на действия второстепенные, не ведущие прямо к самой главной цели — к овладению… важнейшим стратегическим пунктом страны, Константинополем»[776].

Исходя из этих положений, строился основной вывод: «…главной целью войны с турками должно быть овладение Константинополем, а лучший способ действий должен состоять в неуклонном, решительном и, по возможности, быстром (без потери времени) движении к нему»[777].

По замыслам 1866 г. русской армии надлежало сосредоточиться в Румынии и, «прикрывшись со стороны Австрии крупными силами кавалерии», немедленно выйти к наименее защищенным переправам «между Раховом и Систовом». Переправившись через Дунай, «идти безостановочно к Царьграду» — так формулировалась задача армии. «Поэтому и план возможной в близком будущем кампании, — писал Обручев, — должен идти к разрешению одного вопроса: каким образом достигнуть, чтобы в каких-нибудь несколько недель 100-тысячная русская армия очутилась под стенами Константинополя». Характерно то, что выбор переправы у Систова был обусловлен еще и тем, что в этом месте Дунай далеко вдавался в турецкую территорию. Поэтому после переправы на правый берег русские оказывались в точке минимального удаления от турецкой столицы. Таким образом, военное планирование кампании против Турции Обручев подчинял одной важнейшей задаче — скорейшему преодолению русской армией расстояния в 500 км, отделявшего район систовской переправы от Константинополя.

В условиях отсутствия у России военно-морского флота на Черном море действия ее сухопутных войск против Турции оказались бы «до чрезвычайности затруднены». Но, оценивая возможные действия русской армии на Балканах, Обручев утверждал, «что и без флота они могут иметь самый решительный характер»[778].

В 1876 г., развивая «соображения» Обручева, Артамонов писал о том, что Турция не может выставить большой армии, поэтому нет необходимости сильно раздувать силы наступающей на Константинополь русской армии. В то же время ее ударная сила должна быть обеспечена своевременным пополнением личного состава и достаточным снабжением. Задачи же обеспечения тыла, флангов, осады крепостей и т. д. должны выполнять отдельные, специально назначенные для этого войска[779].

Итак, в предстоящей кампании с Турцией все должно было быть подчинено сохранению быстроты и наступательной мощи рвущейся к Константинополю русской армии.

В анализе опыта Русско-турецкой войны 1828–1829 гг., Артамонов соглашался с Г. фон Мольтке. Начальник германского Генерального штаба оценивал кампанию со стороны России как плохо продуманную, подготовленную и осуществленную. Однако «все эти ошибки были выкуплены, и сама кампания была выиграна единственно благодаря превосходным качествам русского солдата».

Но была еще и решительность командующего — генерала И. И. Дибича. В 1829 г. к Адрианополю пришло едва 15–20 тысяч измученных русских солдат. И в этих условиях именно решительность и энергия Дибича в немалой степени способствовали успеху кампании.

«Если в 1829 г., — писал Артамонов, — при недостатке в людях и средствах, решительность Дибича все-таки обусловила успех кампании, то в противность этому, в 1853–1854 гг. при полном достатке и изобилии в средствах, при прекрасной и сильной числом и мужеством армии, нерешительность и отсутствие военной способности в главнокомандующем обусловили безрезультатность 13-месячной кампании в княжествах[780] (с июня 1853 г. по август 1854 г.)»[781].

По замыслам Обручева и Артамонова, стратегия быстрого броска русской армии к Константинополю должна была наконец преодолеть негативный опыт предыдущих войн с Турцией. «Быстрота действий, основанная на верности расчета и энергии выполнения», позволяла лишить противника необходимого времени для организации эффективного отпора наступающим русским частям. Стремительное продвижение к Константинополю сократило бы шансы на быструю переброску в помощь Турции вооруженных сил Англии и Франции.

Примерно в то время, когда Артамонов читал лекции для офицеров гвардии и Петербургского округа, Милютин собирался ознакомить государя с запиской Обручева о том, «какие политические соображения и данные следует принять в основание для предпринятой разработки плана мобилизации нашей армии в случае войны». Эту попытку Милютин предпринял 25 марта (6 апреля) 1876 г.[782] Однако в то время Александр II был «совершенно уверен» в мирных перспективах, и поэтому записка Обручева, как и попытка Милютина добиться ее прочтения, осталась без высочайшего внимания. Вместо этого Александр II сообщил военному министру те самые секретные «обстоятельства», которые, по его расчетам, и должны были позволить России избежать войны.

В начале весны 1876 г. Милютин и Обручев неоднократно беседовали о планах подготовки к войне и пришли к выводу, что необходимо разработать «несколько планов мобилизации на разные, наиболее вероятные случаи», и решились просить политических «указаний» у канцлера и императора[783].

Балканы все более тревожили: пожар там явно разгорался и вокруг него разворачивалась большая европейская игра. Чем очевиднее проявлялась невозможность разрешить Балканский кризис одними усилиями дипломатов, тем в большей мере планы военных начинали касаться политических аспектов. Логика эффективного военного планирования заставляла руководство военного ведомства не только запрашивать политические ориентиры, но и самим их формулировать и доносить на высочайшее имя.

1 (13) октября 1876 г. в Ливадию, где при государе уже находился Милютин, прибыл Обручев. Именно его, а не А. А. Непокойчицкого военный министр первоначально прочил в начальники штаба Дунайской армии. Обручев «привез массу всяких сведений и соображений касательно театра предстоящей войны». Привез он и записку Артамонова. За обсуждением этих материалов они с Милютиным просидели «несколько часов». А 3 (15) октября Милютина и Обручева принял Александр II. Обручев представил императору «в сжатом очерке соображения о плане кампании в Европейской Турции»[784].

Уже самой первой строкой этого «очерка» Обручев «брал быка за рога»: он формулировал «цель войны — вырвать из власти турок ту христианскую страну (Болгарию), в которой они совершили столько злодейств». При этом, как полагал Обручев, «фактически занять часть Болгарии легко…». «…Но нельзя ручаться, — продолжал он, — чтобы это занятие побудило турок выполнить наши требования относительно всей страны; разбрасываться же самим по всей стране невозможно». Поэтому «надо быть готовым и к следующей, еще более энергичной мере побуждения турок, т. е. к удару на самый Константинополь».

Весьма эффектно. Обручев начинал с Болгарии, но заканчивал-то Константинополем. Смысл озвученного им был очевиден: цель войны — освобождение Болгарии — не может быть уверенно достигнута без взятия Константинополя. И в этой логике настоящей целью военных действий, пусть и не афишируемой, должен быть только Константинополь. Более того, нельзя не заметить щелчка Обручева по дипломатам. По его убеждению, планы территориальных «залогов» — занятия Болгарии до Балкан и т. п. — совершенно неэффективны, бесперспективны и вредны.

Но, как предполагал Обручев, у стен Константинополя «по всей вероятности мы встретим… англичан», с которыми «нам придется биться». Однако, «как ни грозно это столкновение», «лучше встретить» Англию «в Константинополе, чем биться с нею у наших берегов». И если мы возьмем Константинополь, считал Обручев, «тогда раз и навсегда отделаемся и от Турции и от Англии (курсив мой. — И.К.). Было бы большой ошибкой излишне опасаться брать Константинополь и заранее намечать пределы развитию успехов армии. Напротив, благоразумнее и предусмотрительнее, начиная дело с занятия Болгарии, быть вместе с тем готовым к достижению самых решительных результатов войны»[785]. Очередной щелчок. Постоянной умеренностью и самоограничением умиротворить англичан невозможно. К столкновению с Англией надо эффективно готовиться, в том числе и на основе глубокого военного планирования. Тогда и шансы избегнуть схватки могут увеличиться.

Записка Обручева повторяла все ранее сформулированные основные идеи обеспечения успеха кампании: «Наученные горьким опытом прежних войн, мы не должны ни медлить с переправой через Дунай, ни втягиваться в бедственную крепостную войну (курсив мой. — И.К.). Напротив, мы должны перейти Дунай, так сказать, мгновенно, затем — разом очутиться за Балканами, а из укрепленных пунктов брать только то, что безусловно необходимо для ограждения нашего тыла».

Соответственно строился и расчет времени похода:

Кстати, первые расчеты Обручева вскоре подтвердились. Объявленная 1 (13) ноября 1876 г. частичная мобилизация войск Киевского, Одесского и Харьковского военных округов прошла успешно и в сравнительно короткие сроки, в среднем за 13 суток.

Что же касается Кавказской армии, то в изложенном стратегическом замысле ей отводилась вспомогательная роль. «По отдаленности Кавказа от решительной цели действий, т. е. Константинополя, — писал Обручев, — от Кавказской армии нельзя ожидать решительного влияния на турок. Занятие ближайшей к нам страны их ни к чему не побудит, идти же далеко вглубь — и дорого и не расчетливо»[786].

В понимании стратегических основ кампании Обручев был далеко не одинок. Приблизительно в ноябре 1876 г. свою записку о плане войны представил генерал-майор К. В. Левицкий. Так же, как и Обручев, он был убежден, что «нельзя задаваться целью только занятия каких-либо провинций… а должно бить прямо в центр власти турок — идти на Константинополь и там предписать условия надежного замирения». Считая быстроту и решительность действий основными слагаемыми успеха предстоящей кампании, Левицкий отмечал, что в условиях балканского театра, особенно в зимний период, эти факторы «будут встречать большие затруднения». Тем не менее для их преодоления, по его убеждению, «необходимо не останавливаться ни перед какими мерами, которые могут тому способствовать, а также ни перед какими расходами».

После переправы важнейшей целью должен стать захват балканских перевалов и направление в долину реки Марицы легких кавалерийских частей. Это, по мнению Левицкого, обеспечит кратчайший путь к Константинополю основных сил армии, прервет сообщения турецких частей и «будет иметь важное нравственное влияние как на турецкие войска вообще, так и на болгарское население». Для достижения указанной цели Левицкий считал необходимым «направить на Балканы Кавказские казачьи сотни, часть Донских полков, одну или две кавалерийские дивизии, а для поддержания их — стрелковые батальоны и часть VIII корпуса».

Как видим, одни из первых мероприятий Николая Николаевича после переправы у Систова лежали в русле именно этих предположений. Так что недаром записку Левицкого называли «планом главнокомандующего».

В целом основные параметры планов Обручева и Левицкого совпадают. Хотя с точки зрения обеспечения флангов о наступлении на Константинополь Левицкий высказывался более осторожно. Так, он писал, что до овладения Рущуком «предпринимать наступление за Балканы крайне опасно»[787].

После совещания у императора 3 (15) октября политическая реальность в высших кругах российской власти раздвоилась: с одной стороны, было заявлено о необходимости очередного раунда дипломатических переговоров — конференции в Константинополе, с другой — начата активная подготовка к войне.

Уже 11 (23) октября Александр II сообщил Милютину, что изменил свое решение о назначении Э. И. Тотлебена командующим Дунайской армией и доверил этот пост великому князю Николаю Николаевичу.

14 (26) октября, в день прибытия в Ливадию посла А. Лофтуса и последовавших мирных заверений канцлера и императора, Милютин записал в своем дневнике: «…мы не рассчитываем на мирный исход дел и продолжаем деятельно приготовления на случай войны». Особенно «мило» в день приезда британского посла выглядела другая запись военного министра. По его словам, российским военным судам, находящимся в Средиземном море и якобы уже собравшимся в итальянских портах под предлогом сопровождения герцогини Эдинбургской, было «дано секретное повеление, в случае войны, спешить в океан и действовать в качестве каперов для нанесения возможного вреда английской торговле»[788].

А 16 (28) октября в Ливадию прибыл великий князь Николай Николаевич. После продолжительной беседы с императором он долго обсуждал с Милютиным планы предстоящей кампании. Вот запись военного министра об этой беседе:

«Великий князь, чуждый всяких политических соображений, хотел бы, чтобы немедленно была решена мобилизация войск. С военной точки зрения он совершенно прав: чем позже, тем мобилизация и передвижения войск будут труднее и тем менее останется времени для зимней кампании, которая при всех своих затруднениях выгоднее для нас, чем отсрочка до весны»[789].

После поражения сербов под Дюнишем 17 (29) октября градус решительности военных настроений резко повысился. Николай Николаевич при поддержке цесаревича всячески торопил с мобилизацией. А 20 октября (1 ноября) Милютин констатировал, что «большая часть назначений на разные должности в Дунайской армии уже решена…»[790].

Николай Николаевич писал императору, что после его прибытия в Кишинев 23 ноября (5 декабря) «подготовлены были все распоряжения для движения армии зимою…»[791]. А к 28 ноября (10 декабря) большая часть подразделений Дунайской армии прибыла к местам сосредоточения. По прикидкам главнокомандующего, остальная часть армии должна была прибыть на свои места к 19 (31) декабря[792]. Но сосредоточение завершилось даже ранее — к 11 (23) декабря 1876 г.[793]. Именно в этот день в Константинополе Савфет-паша своим спектаклем на тему принятой турецкой конституции фактически похоронил мирные усилия великих держав. Казалось бы, вот он — отличный повод к объявлению войны. Русская военная машина уже завелась и в конце декабря 1876 г. была готова перейти румынскую границу, двинуться в направлении Дуная и, переправившись на его правый берег, обрушиться на турецкие войска.

Но решительным стремлениям начать кампанию зимой не суждено было сбыться. Флюгер настроений первых лиц российской политики вновь круто развернулся. Подобно тому как в начале осени резко возобладали воинственные настроения, так на ее исходе и в начале зимы опять появились надежды, что ситуация как-нибудь рассосется и войны на Балканах удастся избежать. Напомню, что в день завершения сосредоточения русских войск, 11 (23) декабря 1876 г., Александр II в Петербурге «настойчиво доказывал невозможность зимней кампании».

Конечно, начало наступательной кампании зимой, к тому же подготовленной в столь сжатые сроки, неминуемо бы вызвало большие проблемы с обеспечением и пополнением войск. Тем не менее стремление к зимнему наступлению было очевидным в среде военных. И причины, по которым это все же не произошло, крылись не только в очередных мирных надеждах или неготовности военного министерства.

Несмотря на, казалось бы, бурную деятельность дипломатов, к выгодной зимней кампании Россия оказалась неподготовленной именно дипломатически. Ведомство Горчакова явно затянуло с обеспечением австро-венгерского нейтралитета. А с Румынией российский МИД окончательно договорился только за неделю до объявления войны. 4 (16) апреля 1877 г. переговоры в Бухаресте закончились подписанием русско-румынской конвенции, состоявшей из двух частей — политической и военной. Турецкие исследователи «утверждают», что до этого Румыния предложила Порте предоставить ей полную независимость «в обмен на запрет русским войскам проходить через ее территорию»[794]. Но не станем забывать, что русско-румынские переговоры начались еще в сентябре. Однако светлейший князь Александр Михайлович никак не желал ускорять эти переговоры, считая торг с Румынией по поводу ее активного вовлечения в антитурецкую борьбу нежелательным фактором российской внешней политики. И что в таких условиях оставалось делать правительству румынского князя Карла? Если Россия «не мычит, не телится», то вполне естественным было попытаться в борьбе за полную независимость договориться с турками. В конечном итоге с чего начались русско-румынские отношения, этим же они и закончатся: послевоенные условия замирения России с Турцией, и, прежде всего, упорное желание Петербурга вернуть себе Южную Бессарабию больно ударят по самолюбию и интересам румынских властей.

К весне 1877 г. Россия в последний раз до дна испила чашу очередных бесплодных надежд на мирное разрешение Балканского кризиса. Теперь в окружении императора уже говорили только о степени решительности неизбежного военного удара по туркам. Встал вопрос и о значительно изменившихся условиях предстоящей кампании.

23 марта (4 апреля) 1877 г. Н. Н. Обручев представил начальнику Главного штаба графу Ф. Л. Гейдену свои «соображения на случай войны с Турцией весной 1877 г.». Через несколько дней Гейден вернул записку Обручеву, заявив, что он «нисколько не разделяет» изложенные в ней соображения. Тем не менее он разрешил представить ее непосредственно военному министру, что Обручев и сделал 29 марта (10 апреля), сопроводив коротким письменным комментарием.

Он пояснял Милютину, что главное, с чем был не согласен начальник Главного штаба, относилось к «постановке самой цели действий, которая, по его (Гейдена. — И.К.) мнению, никоим образом не должна касаться Константинополя, а должна ограничиваться лишь занятием Болгарии (Придунайской, с отрядами, пущенными за Балканы)». Как видим, и в среде высших военных чинов не было единства в определении степени решительности действий, которую следовало заложить в основу выработки стратегического плана кампании. Соображения же Обручева на этот счет представлялись Гейдену «крайне смелыми».

«…Я счел долгом высказать, — писал по этому поводу Обручев, — что устранение решительных действий и ограничение их занятием Болгарии было бы лишь повторением роковой ошибки 1853 г., когда, в противность решительным планам Императора Николая Павловича, фельдмаршал Паскевич присоветовал занятие княжеств, находя, что это положение будет прекрасно, что время будет за нас и непременно расстроит согласие держав. Как мы тогда жестоко поплатились за сделанную ошибку, так, наверное, поплатились бы и теперь, если бы снова ее повторили»[795].

В начале своей записки Обручев выделил три важнейших, по его мнению, обстоятельства, которыми ситуация военного планирования весны 1877 г. отличалась от осени 1876 г. За прошедшее время вооруженные силы турок «значительно» усилились. «Со стороны Австрии мы чувствуем себя более обеспеченными…» А вот от Англии «мы должны ожидать лишь самых коварных действий…».

С учетом этих факторов, по оценке Обручева, осенний план кампании «требует теперь уже значительных дополнений и изменений». Суть же предлагавшихся Обручевым новаций — большая решительность наступательных действий и с большими силами.

«Цель войны, — писал Обручев, — …теперь уже не может быть иная, как полное бесповоротное решение восточного вопроса». Обратим внимание — не просто «вырвать из власти турок» Болгарию, как определял он цель войны еще осенью, а «полное бесповоротное решение восточного вопроса». Такое «решение» диктовалось пониманием судьбы Османской империи. «Сама сила событий указывает, — заключал Обручев, — что надо, наконец, раз навсегда разделаться с этим призраком, который периодически истощает Россию и служит одною из главных помех к развитию ее благосостояния». По убеждению генерала, только сломив сопротивление турок на берегах Босфора, можно добиться улучшения судьбы балканских христиан. А для этого «целью наших стратегических действий, более чем когда-нибудь (выделено мной. — И.К.), должен быть самый Константинополь». Простое занятие Болгарии в качестве «залога» выполнения требований России не приведет к желаемым результатам, а только осложнит ее военное и внешнеполитическое положение.

«Овладение в военном смысле Константинополем и Босфором, — продолжал Обручев, — составляет, таким образом, безусловную необходимость. Остановиться перед ним мы можем только в том случае, если Порта и Европа дадут нам мир совершенно такой же, как если бы мы уже были в самом Константинополе». Признаться, последняя фраза звучит очень странно. Лично у меня нет сомнений — генерал не верил в нее. Вся его записка говорила именно об этом. «Без этого условия, — читаем мы дальше, — остановка на пути к Царьграду была бы нашей гибелью, и дипломатия в сем случае никоим образом не должна сбивать нас с толку и впутываться в дело с какими бы то ни было компромиссами (курсив мой. — И.К.)»[796]. В записке явно чувствуется как раздражение автора от действий российской дипломатии, сорвавших выгодные сроки начала кампании, так и опасения за то, чтобы ее действия в будущем не привели к столь же, если не более, отрицательным результатам.

Несмотря на значительно окрепшие силы турок, тем не менее, отмечал Обручев, «до настоящей минуты Константинополь стоит еще открытый, беззащитный». Позиция, выбранная для его обороны, между Деркосом на Черном море и Беюк-Чекмедже на Мраморном, была удалена от османской столицы на 40 км. Турки явно не успевали подготовить ее к обороне ни к весне, ни к лету 1877 г. Не располагали они для этого и необходимыми силами и средствами.

В то же время Обручев не скрывал и трудностей предстоящей кампании. На пути к Константинополю предстояло «пройти обширную страну, защищенную Дунаем, Балканами, крепостями и многочисленной армией». «Решительный отпор» русская армия могла встретить и со стороны, как он выразился, «нафанатизированной мусульманской массы». Однако главную опасность Обручев видел все же в появлении англичан. Но им также необходимо время. Для прибытия частей британской армии и подготовки их к боевым действиям, по данным Обручева, нужно «8-10 недель от начала мобилизации». При этом он замечал, что «англичан, во всяком случае, прибудет не грозная армия, a maximum 50–60 тысяч»[797]. И поэтому «чем решительнее будут наши первые успехи, тем менее будет вероятно, чтобы эти 50 тысяч поспешили подставить за турок свою спину. Те же успехи, несомненно, сломят и фанатизм самих турок».

Упрек в сторону российской дипломатии вновь был очевиден: обезопасить военную кампанию на Балканах от англичан невозможно выдачей им обещаний, изначально ограничивающих действия русской армии. В стремительности и мощи наступательного удара в направлении Константинополя было куда больше шансов обрести эту безопасность.

И в который раз набатом звучал знакомый нам вывод: «…при решительности и быстроте действий взятие Константинополя никак не представляется абсурдом, а, напротив, весьма вероятно. Поэтому и отказываться от этой единственной, решительной цели, ради только предполагаемых и возможных, но еще несуществующих препятствий, было бы величайшей стратегической и политической ошибкой (выделено мной. — И.К.)»[798]. Успех предстоящей кампании русской армии на Балканах, как неоднократно подчеркивал Обручев, «главным, если не единственным, образом зависит от быстроты, с какой мы достигнем Константинополя». А так как за прошедшую зиму силы турок «значительно возросли», то «те средства, которые мы изготовили для войны осенью, окажутся теперь недостаточными». Отсюда Обручев делал вывод:

«…нам следует значительно развить свои силы, так как только при более обширных средствах мы можем опять выиграть время и быстроту похода. <…> Иными словами, нам теперь нужно подготовить не одну, а, можно сказать, две армии, из коих одна приняла бы на себя всю борьбу в Придунайской Болгарии, а другая — тотчас по переправе двигалась бы прямо к Константинополю, видела бы перед собой только 500 верст пути и стремилась бы пройти их возможно скорее в 5, буде можно — в 4 недели, не отвлекаясь от этой цели никакими побочными операциями, ни ограждением своего тыла, ни атакою крепостей, ни даже сторонними сражениями»[799].

Это высказывание Обручева генерал Беляев в середине 50-х гг. XX в. назвал «черезвычайно удачной» мыслью «о создании на Балканском полуострове армии вторжения и армии обеспечения». Через двадцать лет подобную оценку замысла Обручева повторил полковник А. Барбасов[800]. По новым расчетам Обручева получалось, что те силы, которые осенью 1876 г. предназначались для действия в составе всей Дунайской армии, весной 1877 г. должны были составить уже только контингент армии «обеспечения». Для армии же «вторжения», или «Константинопольской армии», как называл ее Обручев, требовались дополнительные силы. Их он определил в 130 тысяч человек при 324 орудиях. Общую же численность Дунайской армии, необходимую для решительных и эффективных действий в новых условиях, Обручев определял в 303 тысячи человек при 774 орудиях[801]. Напомню, что после начала боевых действий, по данным полевого штаба, общая численность Дунайской армии (с учетом Болгарского ополчения) к середине июня 1877 г. составляла 257 215 человек. Но это, однако, без учета сил румынской армии, которые могли варьироваться от 35 до 50 тысяч. Силы же турок, крайне разбросанные по Балканам, до середины июля не превышали 189 тысяч человек.

В апреле 1877 г. планы русских в предстоящей военной компании против Турции оказались в центре внимания правительства Великобритании. И расчеты английского премьера в целом совпали с расчетами генерала Обручева. Так, на заседании кабинета 9 (21) апреля Биконсфилд, по словам Дерби, «сильно давил» на необходимость немедленной подготовки к ответным действиям, мотивируя это тем, что «русская армия может прорваться к Константинополю, а еще хуже к Галиполи, в течение четырех — немногим более трех месяцев». Для отправки же английских войск в район проливов, по оценке премьера, было необходимо «по крайней мере два месяца». Биконсфилд заявил, что «…войдя в Константинополь, русские не станут церемониться с Англией», и Египет с Суэцким каналом окажутся под угрозой. «Как никто другой я знаю, — писал о намерениях премьера Дерби, — что они включают в себя оккупацию Дарданелл доставленными флотом сухопутными войсками, для чего будет необходимо около 20 тысяч человек»[802]. По опыту Крымской войны Обручев допускал возможность столкновения в зоне проливов с 50-60-тысячной британской армией, Биконсфилд же считал возможным остановить русских и 20 тысячами.

Итак, планы российского военного министерства по проведению кампании на Балканах — это планы, разработанные под руководством генерала Обручева. Ему доверял и его поддерживал Милютин. Основа стратегического замысла Обручева — решительный и быстрый удар в направлении Константинополя. Однако эта основа разделялась далеко не всеми в руководстве военного ведомства. Тем не менее именно наработки Обручева Милютин предлагал Александру II в качестве планов предстоящей кампании.

Эти планы совпадали с представлениями главнокомандующего Дунайской армией об оптимальных способах борьбы против Турции на Балканах. Николай Николаевич был неплохо знаком как с турецкой армией, так и с предстоящим театром военных действий. В 1872 г., совершая путешествие по Востоку и святым местам, великий князь осмотрел турецкие войска в Рущуке, районе Шумлы, Константинополе. Исходя из собственных впечатлений, он не разделял приниженных оценок турецкой армии и постоянно выступал за выделение возможно большего количества войск для нанесения решительного удара в направлении Константинополя.

Факт укрепления турецких войск к весне 1877 г. отразился и на планах военного министерства. Степень решительности, быстроты и мощи предполагаемых военных ударов по Турции была усилена.

Скорректированный таким образом план кампании был представлен военному министру 29 марта (10 апреля) 1877 г. В этот же день Порта официально отвергла Лондонский протокол, а через две недели Россия объявила Турции войну. Однако припомним, что после Константинопольской конференции в первой половине февраля 1877 г. Милютин представил императору подготовленную Обручевым и Лобко записку «Наше политическое положение в настоящее время». И начиналась она крайне тревожно…