Между Плевной и Гурко

Изложенные сценарии возможных событий вокруг Плевны в период с 25 июня (7 июля) по 7 (19) июля 1877 г. несомненно привели бы к укреплению позиций Передового отряда Гурко. Ведь именно неопределенность сил и намерений Османа-паши, порождаемые этим преувеличенные представления об их численности и атакующем потенциале, отвлекли внимание русского командования от поддержки действий Гурко. И отвлекли даже в большей степени, нежели письмо Александра II от 28 июня (10 июля), которым он остудил наступательный порыв главнокомандующего.

«Первая Плевна» сгустила «туман неизвестности». Именно в него все больше стало погружаться русское командование, теряя как темп наступательных действий, так и энергию их стратегического целеполагания. В этом «тумане» войны инициатива ускользала из рук штаба русской армии, и он все в большей мере начинал действовать по обстановке — когда не ты формируешь выгодную тебе реальность, а твой противник. И вот уже такая реальность все плотнее начинала сгущаться вокруг русской армии. «Главный штаб армии, — писал Игнатьев 10 (22) августа, — не управляет уже войной, предоставив туркам инициативу»[382]. Об этом же писали в своих воспоминаниях Куропаткин, Газенкампф, Скалон.

Любопытная ирония войны: отвергнув 28 июня (10 июля) решительные наступательные предложения главнокомандующего, Александр II потребовал от него представить окончательный план действий к 8 (20) июля[383]. К сроку план представлен не был. С этого дня планировать действия русской армии начинала «Плевна».

Передовой отряд Гурко оказался ее заложником. Он лишался столь необходимой ему резервной подпитки для развития успеха. Собственные же силы отряда стремительно таяли, а вместе с силами таяли и шансы, как выразился Н. П. Игнатьев, «лучшего способа действий против турок» — быстрого прорыва к Константинополю и черноморским проливам[384]. Так думали не только Гурко и Игнатьев. Эти мысли разделяли очень многие российские офицеры, генералы, политики и общественные деятели. Но думали ли так те, кто реально принимал военные и политические решения в Российской империи? И прежде всего ее венценосный глава — Александр Николаевич Романов? Ответы на эти вопросы отнюдь не однозначны, и нам предстоит в этом разобраться.

В сентябре 1877 г., во время встречи с государем, Гурко пришлось выслушать от него не только похвалу в свой адрес, но и явный упрек по поводу «второй части» его забалканского похода[385]. Да, отряду Гурко под давлением превосходящих сил противника в конечном счете пришлось отступить за Балканы. Но именно благодаря его маневренным действиям в долине Тунджи, разгрому 19 (31) июля шедшего на соединение с Сулейманом-пашой восьмитысячного отряда Реуфа-паши, героической обороне Эски-Загры (Стара-Загоры), в которой особенно отличились болгарские ополченцы, был отсрочен удар армии Сулеймана по Шипкинскому перевалу. Понеся значительные потери при взятии Эски-Загры 19 (31) июля, Сулейман-паша почти три недели не мог организовать наступление на Шипку. Это время и позволило русским укрепить оборону перевала.

Ну, а если план Гурко, отправленный главнокомандующему 10 (22) июля, был бы все же принят? Заметим, что этот план уже исходил из понимания того, что неудача под Плевной заставила штаб армии резко ограничить наступательные действия основных сил русской армии и, следовательно, поддержку Передового отряда. В этой ситуации, напомню, Гурко просил минимально возможного: притянуть к себе прибывшую к Хаинкиойскому перевалу бригаду генерал-майора Борейши.

Н. В. Скрицкий пишет: «Главнокомандующий бригаду выделил, а характер действий оставил на усмотрение Гурко»[386]. Если со вторым утверждением Скрицкого можно согласиться — оно подтверждается запиской великого князя, то первое явно вводит в заблуждение, уводя от ответа на вопрос: когда? Гурко передали бригаду Борейши только 14 (26) июля. А за два дня до этого, 12 (24) июля, штаб армии уведомил командира Передового отряда, что в связи с необходимостью удерживать и разрабатывать Хаинкиойский перевал великий князь считает невозможным перемещение бригады Борейши от Хаинкиоя к Казанлыку, как это предлагал Гурко двумя днями ранее, 10 (22) июля[387].

В сознании главнокомандующего и руководства штаба армии начинала проступать «печать» Плевны. И 10 (22) июля бригада Борейши «выделяется» не Гурко для поддержки его решительных наступательных действий, а для прикрытия Хаинкиойского прохода с целью недопущения прорыва войск Сулеймана-паши на этом направлении. Эти войска еще только сосредотачивались и не были готовы к наступлению, а от них уже начинали выстраивать оборону, жертвуя возможностью разбить их по частям.

Под влиянием полученных разъяснений штаба армии Гурко писал великому князю из Эски-Загры того же 12 (24) июля:

«Чрезвычайно прискорбно, что плевненские дела приостановили наше наступление, ибо в противном случае следовало бы, взяв один полк из бригады, защищавшей Хаинкиойский проход, весь мой отряд вести по направлению на Адрианополь и, продолжая распространять перед собой панику, разбивая те маленькие пикетики, которые неприятель имел неосторожность расставить на нашем пути, в самом Адрианополе разбить голову армии Сулеймана, по частям туда прибывающей, по железной дороге»[388].

Да, действительно, «чрезвычайно прискорбно»… Но если бы русское командование все же иначе прореагировало на плевненскую осечку?

Представим, что 12 (24) июля после трехдневного отдыха Передовой отряд, как и предполагал Гурко, начал бы движение совместно с батальонами бригады Борейши. Тогда на следующий день он вполне мог оказаться в окрестностях Карабунара. Сюда пришло бы 15 пехотных батальонов и около 20 эскадронов и сотен кавалерии. Уже утром 14 (26) июля Гурко мог атаковать авангард колонны Сулеймана-паши у Карабунара и далее продвигаться в направлении Тырново — Семенли. Шансы на успех были весьма велики. Стремительно продвигаясь навстречу еще разрозненным турецким частям, силы отряда Гурко в каждый момент боевого столкновения были бы примерно равны силам противника по численности пехоты. Что же касается кавалерии, то здесь русские имели превосходство. И конечно же, огромную роль сыграл бы фактор морально-волевого превосходства русского отряда. Ведь в наступление шли отдохнувшие войска, уже почувствовавшие вкус победы. Им же противостояли еще недостаточно организованные, находившиеся на марше части корпуса Сулеймана-паши и в значительной мере деморализованные остатки ранее разбитых турецких отрядов. Такую версию возможного развития событий уже в ходе войны стали отстаивать Гурко и офицеры его штаба.

По словам Игнатьева, Гурко просто «рвал и метал» от того, что его оставили без поддержки и «заставили отступить»[389]. О действиях своего отряда за Балканами он рассказывал графу вскоре после возвращения, 29 июля (10 августа). А уже осенью, 12 (24) сентября, Гурко в беседе с Александром II, отвечая на упреки за «вторую часть» забалканского похода, изложил императору свой сценарий упущенной победы[390]. Впоследствии его обнародовали на страницах своих воспоминаний бывшие подчиненные Гурко: сначала Н. Н. Сухотин (в 1887 г.), затем Д. С. Нагловский (в 1891 г.)[391]. «Но к величайшему несчастью, — писал Нагловский, — наша неудача под Плевной обрекла передовой отряд на бездействие, и благоприятный случай разбить турок по частям ускользнул из наших рук»[392].

«Вторая Плевна»… Уверен, что Криденер желал отложить или хотя бы отсрочить штурм, ошибочно полагая, что плевненский отряд в два раза превосходит приготовившиеся к атаке русские войска. И возможности повременить с атакой Плевны были. Прежде всего, можно было сыграть на неэффективности артиллерийской обработки вражеских позиций. Ведь именно на действия артиллерии главнокомандующий возлагал большие надежды в подготовке успеха предстоящего штурма. Можно было последовать и совету Бискупского, направив главный удар на Ловчу, в которой противник еще не успел хорошо укрепиться. Однако от Криденера главнокомандующий тогда требовал только одного — не затягивать со штурмом. Открыто же возражать великому князю командующий IX корпусом не решился.

Выработанную диспозицию штурма Криденер изложил командирам отдельных частей своего корпуса на совещании в Турском-Трестенике вечером 17 (29) июля. Однако командиры были только ознакомлены с диспозицией, но не получили ее на руки в качестве приказа к исполнению. И это несмотря на то, что за день до этого, 16 (28) июля, в штаб IX корпуса поступила телеграмма главнокомандующего с одобрением предложенной диспозиции. Криденер явно медлил с началом штурма и ждал. Чего? «Но, сомневаясь в соразмерности наших сил сравнительно с турецкими, — читаем мы в журнале военных действий IX армейского корпуса, — он (Криденер. — И.К.) до получения окончательного ответа Главнокомандующего не решился разослать приготовленную уже диспозицию»[393].

В ночь с 17 (29) на 18 (30) июля в штабе IX корпуса появился ординарец главнокомандующего штабс-капитан Андриевский. Он, как записано в том же журнале, привез «ответ» главнокомандующего, заключавший в себе «приказание атаковать и взять Плевно»[394]. То, что Андриевский приезжал, похоже, не вызывает сомнений. Это подтвердил и сам Криденер в телеграмме главнокомандующему, отправленной ранним утром 18 (30) июля. Но что за «ответ» главнокомандующего привез Андриевский? Непонятно. Казалось бы, согласие великого князя с диспозицией штурма было уже получено 16 (28) июля. На полях журнала IX корпуса, напротив записи о приезде Андриевского, мы читаем недоуменное замечание генерал-майора Липинского (бывшего командира 35-го Брянского пехотного полка): «Об этом заявлении письменных документов ни в записках, ни в телеграммах не имеется. Одобрение плана атаки изложено в телеграмме 16 июля»[395].

Не имеется «об этом заявлении» никаких данных и в других опубликованных материалах Военно-исторической комиссии, прежде всего в журнале военных действий полевого штаба. Однако, как следует из записей в журнале IX корпуса, именно после привезенного Андриевским «утвердительного ответа» главнокомандующего составленная диспозиция штурма «тотчас была разослана» командирам частей[396]. А 18 (30) июля в штабе армии, похоже, немного «прибалдели»: сначала они получили телеграмму Криденера о начале атаки Плевны 19 (31) июля, а потом пришло сообщение от императора о том, «что он имеет сведение от самого г.-л. барона Криденера, что он атакует сегодня, 18 июля»[397].

Просто диву даешься: уже второй раз в самый ответственный момент к Криденеру приезжает посланец от великого князя и передает такие устные приказы, исполнение которых, отсекая более перспективные варианты действий, завлекает IX корпус в стратегическую западню. В случае со Струковым — это приказ о выдвижении к Никополю, с Андриевским — «атаковать и взять Плевну».

Мистика какая-то… Или чья-то магия?.. А впрочем, на поверхности лежит довольно банальное объяснение в чисто российской традиции, как принято сегодня говорить, специфических отношений властвующих (командующих) субъектов.

Получив известие о провале повторного штурма, главнокомандующий загорелся желанием разобраться с проблемой. Он не верил в численное превосходство турок у Плевны и 19 (31) июля телеграфировал Александру II, что «намерен непременно еще атаковать неприятеля и лично вести третью атаку»[398]. С этой целью в тот же день Николай Николаевич распорядился усилить Западный отряд частями IV корпуса, переправившимися у Систова. Одновременно, «имея в виду атаковать плевненскую позицию турок с юга, со стороны Сельви», он усиливает Сельвинский отряд 54-м Минским полком 14-й пехотной дивизии с 4-й батареей 14-й артиллерийской бригады и назначает командиром отряда князя Святополк-Мирского[399].

К этому времени в Сельви находились два пехотных полка и две артиллерийские батареи, после 19 (31) июля Сельвинский отряд насчитывал уже три полка (9 батальонов), три батареи (24 орудия) и небольшую казачью команду в 20 человек. А вот Передовой отряд великий князь оставил «в его положении». Он предоставил Гурко «полную свободу действий» и подчинил ему даже Орловский полк, находившийся в то время одной половиной своего состава на Шипкинском перевале, другой — в Габрове[400]. Общее командование войсками южного фронта главнокомандующий поручил генерал-лейтенанту Радецкому, в подчинение которому должен был перейти Гурко со своим отрядом в случае его отступления к Балканским проходам.

Сделав эти распоряжения, Николай Николаевич в два часа дня 19 (31) июля вместе с Непокойчицким и частью полевого штаба отбыл к Западному отряду в Булгарени. Попутно они заехали в главную императорскую квартиру в Белу, где вечером состоялось совещание, на котором присутствовали также великий князь Александр Александрович и военный министр Милютин. По итогам совещания Александр II приказал мобилизовать весь гвардейский корпус, за исключением кирасирских полков, 24-ю и 26-ю пехотные дивизии. Таким образом, Дунайская армия должна была пополниться 65 батальонами, 29 эскадронами, 192 пешими и 18 конными орудиями[401].

Итак, что все это означало? Главнокомандующий окончательно переносил основные усилия армии на решение «проблемы Плевны». С этой целью он сократил количество боевых частей на южном фронте и, по сути, бросил на произвол судьбы Передовой отряд. Великий князь ослабил силы русской армии на том направлении, которое сам же считал наиглавнейшим, — путь на Константинополь. Однако уже на совещании в Беле стремление главнокомандующего с большими силами вновь атаковать Плевну встретило упорные возражения со стороны военного министра.

21 июля (2 августа) главнокомандующий прибыл в Булгарени. Здесь на военном совете, как только он выслушал мнения участников второго штурма Плевны и почувствовал их настроения, его наступательный пыл угас. Тем временем в Беле Александр II, под воздействием записки Милютина, поданной им в тот же день, утвердился во мнении о необходимости временно, до подхода подкреплений из России, перейти на всех направлениях к обороне и с этой целью оборудовать крепкие позиции. Уже 22 июля (3 августа) в ставке императора прошло совещание, на котором было принято решение о создании на восточном фронте оборонительной линии по реке Янтре. Одновременно Александр II лично приказал начальнику 2-й саперной бригады генерал-майору Рейтлингу укрепить позицию у Белы. В тот же день император отослал главнокомандующему записку Милютина, сопроводив ее словами одобрения и замечаниями о необходимости изменения плана действий. Но откладывался, таким образом, не только новый штурм Плевны. «…Мне кажется, — писал Александр II своему брату-главнокомандующему, — необходимо отложить бомбардирование Рущука до более благоприятного времени»[402].

С планом общего перехода к обороне великий князь, конечно же, согласился, как недавно согласился с возражениями императора на свой «более смелый» план наступления за Балканы. Однако, читая письмо императора, Николай Николаевич имел все основания с горечью воскликнуть: «Но ведь, по сути, те же оборонительные мероприятия на флангах я предлагал осуществить месяц назад, только тогда они были призваны обеспечить развитие наступления за Балканы; теперь же к моим предложениям возвращаются, но в гораздо худших условиях перехода к обороне на всех фронтах». Было очевидно, что реализация наступательного плана великого князя конца июня не только предполагала «бросить осаду Рущука», но и потребовала бы обеспечить те самые крепкие оборонительные позиции на флангах, о которых теперь столь озаботились и император, и военный министр.

Но ушат здравомыслия в конце июня не пролился на головы главных обитателей императорской ставки, как не пролился он и на голову главнокомандующего сразу же после «Первой Плевны». Вместо необдуманного приказа «атаковать и взять» Николай Николаевич был просто обязан прибыть тогда под Плевну и на месте тщательно разобраться в обстановке. Гурко правильно считал, что великому князю надо было самому стать во главе Западного отряда, командованию которого «он давал поручения», но со стороны которого «он встретил сильное противоречие»[403].

Неужели так сложно было понять, что если не удалось сразу выбить Османа из Плевны, то разумнее именно на этом участке перейти к обороне и избежать повторения больших атакующих потерь.

Закрепившись на оборудованных позициях под Плевной, можно было даже вызывать турецкое наступление на себя, обратив достоинства оборонительной позиции Османа в свои собственные. Благо рельеф местности у Булгарени на реке Осме или вблизи Парадима (в 20 км восточнее Плевны), где стали закрепляться русские войска после поражения 18 (20) июля, представлял хорошие оборонительные возможности. При грамотном инженерно-фортификационном оборудовании и с теми силами, которыми располагал Западный отряд в июле, на этих позициях можно было перемолоть не один плевненский отряд.

Но Осман-паша не был безумцем, он и не помышлял наступать далее на восток, углубляясь в территорию, занятую противником. Однако в полевом штабе русской армии необходимость покончить с его отрядом мотивировалась и опасениями наступления Османа из Плевны на Ловчу с перспективой удара в тыл русскому отряду на Шипкинском перевале и последующим соединением с войсками Сулеймана-паши и восточной группировкой Мехмеда-Али-паши. Это южное направление от Плевны вызывало в штабе русской армии все большее беспокойство, особенно после занятия турками Ловчи. Однако и в этом случае переход Западного отряда к обороне под Плевной выглядел гораздо более перспективным. Ведь, оставив Плевну, Осман терял свое основное преимущество — укрепленные оборонительные позиции. Главное было не прозевать этого выхода, для чего требовалось выбрать и оборудовать позицию между Плевной и Ловчей и заполнить это пространство кавалерийскими разведывательными отрядами. В случае обнаружения турецкого выхода появлялась даже возможность отсечь турок от Плевны и Ловчи и принудить их к открытому полевому сражению. Но последнего Осман всячески избегал. После 8 (20) июля по этой же причине он не очень-то стремился и на юг, прекрасно понимая, в какую западню он может попасть, и допускал возможность такого движения только после прорыва войск Сулеймана на северную сторону Балкан к Трояну или Габрову.

Если бы Осман остался в Плевне и стал накапливать силы для последующего более мощного удара, то ничто не помешало бы русскому командованию заниматься тем же самым. Но время в этом случае неумолимо играло бы на руку русским: крупный турецкий отряд на правом фланге бездействовал бы и не оказывал стратегически значимого влияния на ход войны. В данном случае роль отряда Османа-паши на западе театра военных действий вполне могла бы уподобиться той пассивной роли, которую сыграла на востоке группировка Мехмеда-Али-паши. Получается, что как ни крути эту сценарную головоломку, а переход к обороне под Плевной после 8 (20) июля был бы самым разумным и стратегически выигрышным решением русского командования.

Перейдя к обороне на проблемном участке Плевны, требовалось незамедлительно подкрепить самый успешный и перспективный участок наступления — действия отряда Гурко за Балканами.

Не позднее 12 (24) июля надо было стянуть к Казанлыку не только бригаду Борейши от Хаинкиоя, но и все батальоны Орловского полка с двумя батареями, оставив для охраны перевалов только казачьи сотни. Одновременно требовалось резко усилить Габровский отряд. Брянский, Волынский и Минский полки с приданными им батареями должны были срочно двинуться на юг в Габрово. В Сельви, как это наглядно продемонстрировали мытарства Брянского полка по сельви-габровской дороге, им делать было нечего, разве что бездействовать в ожидании надуманного наступления Османа-паши. Не мешкая, эти полки следовало отправлять далее за Балканы на усиление Гурко. Столь же необходимо было укрепить его отряд кавалерией, послав за Балканы как минимум казачий полк. Со свежими силами в составе 17,2 пехотного батальона (включая 5,2 батальона бригады Борейши), пяти артиллерийских батарей (одна из которых — девятифунтовая) и полка кавалерии Гурко получал прекрасные шансы разбить Сулеймана-пашу.

13 (25) июля Сулейман прибыл в Карабунар и спустя два дня, 15 (27) июля, на станции Радне-Михалеси, между Карабунаром и Ени-Загрой, встретился с Реуфом-пашой. На встрече Сулейман настоял на начале 17 (29) июля концентрического наступления на Эски-Загру, где, как он предполагал, были сосредоточены основные силы русских. С юго-запада от Филиппополя из Чирпана, с 8 батальонами, 1 батареей и 150 иррегулярными конниками к Эски-Загре должен был двинуться Халюсси-паша. С востока от Ени-Загры — Реуф-паша с 12 батальонами, 4 батареями, 1 эскадроном и 6 сотнями иррегулярной кавалерии. С юга же от Карабунара к Эски-Загре должны были подойти основные силы Сулеймана-паши.

Но что представляли собой эти силы? С одной стороны, это были закаленные боями в Черногории турецкие аскеры, с другой же — их численность «в среднем считалась по 380 человек». Патронами эти войска «были снабжены достаточно», но из-за отсутствия обоза солдатам приходилось носить с собой по 150 патронов. Сулейман-паша успел вооружить часть своих солдат современными ружьями Генри-Мартини, однако в отряде Реуфа-паши было четыре батальона, вооруженных старыми дульнозарядными ружьями. Что же касается артиллерии Сулеймана, то в ту пору ее «рацион» был весьма скромен: в среднем по 70 зарядов на орудие[404].

16 (28) июля в окрестностях Карабунара турецкие силы насчитывали 41 батальон, 4 батареи и 2 эскадрона, не считая иррегулярной кавалерии[405]. Умножаем количество батальонов на среднее число солдат… Выходит, что в тот день у Карабунара было около 15 500 пехотинцев. За два дня до этого турецких сил там, естественно, было гораздо меньше. И вот на рассвете 14 (24) июля, даже без помощи батальонов Орловского полка, на турок под Карабунаром обрушились бы около 10 000 пехоты и 1500 кавалерии Передового отряда. Так что расчеты Гурко, Нагловского и Сухотина о перспективах начала наступления на Карабунар 12 (24) июля были весьма приближены к реальным обстоятельствам и возможностям. С учетом же сил Орловского полка численность пехоты возросла бы до 12 000 человек. А через день-два к Карабунару стали бы подтягиваться свежие батальоны Брянского, Волынского и Минского полков с приданными батареями. Боеспособная численность Передового отряда в районе Карабунара составила бы уже около 18 500 человек пехоты при 76–84 орудиях, не считая кавалерии. А если это помножить на ту энергию, которую развил Гурко, и опыт боев, накопленный его отрядом, то разгром разрозненных турецких сил на юге Балкан становился неминуем.

Надо учесть еще и то, что турецкие военачальники преувеличивали силы отряда Гурко. Так что наверняка после разгрома Сулеймана у Карабунара два других турецких командира, Реуф и Халюсси, предпочли бы избежать столкновения с отрядом Гурко и отступить.

Но что бы произошло, если бы главнокомандующий принял решение о движении указанных сил на помощь Гурко после 12 (24) июля, как это, собственно, и случилось с бригадой Борейши.

В текущей реальности 19 (31) июля в девятом часу утра основные силы Сулеймана-паши повели атаку на позиции отряда Н. М. Лейхтенбергского, закрепившегося в Эски-Загре. Отряд насчитывал около 3500 человек (4 болгарские дружины, 14 эскадронов и сотен при 12 орудиях), что составляло более четверти всех сил, находившихся на тот момент в распоряжении Гурко[406]. По данным зарубежных наблюдателей, Сулейман ввел в дело под Эски-Загрой от 12 до 15 тысяч человек[407]. Однако, с учетом численности солдат в его батальонах, думается, что это количество было все же преувеличенным. Замечу, что в то время, когда войска Сулеймана расправлялись под Эски-Загрой с малочисленным русским отрядом, в 30 километрах севернее, в Казанлыке, простаивали две болгарские дружины (около 1100 чел.), оставленные там Гурко во многом вынужденно — для защиты местного болгарского населения.

В тот же день, 19 (31) июля, после захвата Ени-Загры основные силы Передового отряда под командованием Гурко устремляются к Эски-Загре на помощь отряду Лейхтенбергского. Под Джуранли, всего в семи километрах от Эски-Загры, они настигают шедший на соединение с войсками Сулеймана отряд Реуфа-паши и к 14 часам разбивают его. Реуф был уверен, что его еще не обстрелянных новобранцев выручат закаленные боями в Черногории аскеры Сулеймана. Однако он просчитался и был разбит. Сулейман слышал грохот большого боя на своем правом фланге, но проигнорировал его. Такого предательства Реуф до конца своих дней ему не простит.

Гурко намеревался атаковать и батальоны Сулеймана-паши. С этой целью он послал защитникам Эски-Загры приказание держаться до последней крайности. Сулейман же, преувеличивая силы Гурко, считал, что русские потому так упорно сдерживали атаки его войск, что с минуты на минуту ожидали подхода подкреплений из Ени-Загры, с помощью которых «они одержали бы блестящую победу»[408]. Однако между 13 и 14 часами турки уже ворвались в Эски-Загру, а ее защитники начали отступление. К 17 часам к городу подошли батальоны Халюсси-паши. Отряд же Гурко только около 18.30 сосредоточился в четырех километрах от Эски-Загры. Потери были значительными, а положение с боеприпасами — просто критическим. К тому же Передовой отряд оказался разделен. Разбитые части из Эски-Загры стали отступать на север, к Казанлыку, и далее на Шипкинский перевал. Основные силы отряда тоже вынуждены были отходить, только на северо-восток, к Дальбокскому перевалу.

А вот теперь допустим, что 14–16 (26–27) июля Гурко узнает, что под его командование не только передана бригада Борейши, но и через Шипкинский перевал к нему направлены дополнительные, весьма немалые, силы. Изменил бы он в таких условиях свой план переноса базы действий отряда в Ени-Загру?

Если нет, то тогда все силы Передового отряда стали бы концентрироваться в Эски-Загре. Именно этот пункт, по мнению Гурко, был наиболее подходящим как для обороны перевалов, так и для последующего наступления в направлении Адрианополя. Поэтому 19 (31) июля батальоны Сулеймана-паши вполне могли нарваться здесь на крупные силы Передового отряда, да к тому же на весьма неплохих, с точки зрения местности, оборонительных позициях. В данном сценарии русские в Эски-Загре имели бы отличные шансы даже превзойти успех турок под Плевной.

Если да, то тогда колонна Гурко, выступившая 17 (29) июля из Казанлыка к Ени-Загре, резко прибавила бы в своей численности. Разгром Реуфа-паши под Джуранли был бы более убедителен. Но решился бы Гурко атаковать войска Сулеймана, уже занявшие Эски-Загру? Здесь вновь всплывает последовательность альтернатив. Но даже при самом худшем развитии событий — неудачной атаке — у Гурко с его силами было бы куда больше оснований не отступать на северную сторону Балкан, а вернуться в Ени-Загру, укрепиться там, дожидаться подвоза боеприпасов и одновременно, пользуясь превосходством в кавалерии и артиллерии, постоянно терзать войска Сулеймана-паши.

А вот далее события могли бы развиваться весьма любопытно и в большой степени под воздействием информационных факторов. В текущей реальности после полудня 19 (31) июля Сулейман-паша получил два известия: первое — о поражении Реуфа-паши у Джуранли, второе — из Константинополя о том, что двадцатитысячный (!) русский отряд занял Ени-Загру.

Сулейман, тем не менее, решил двинуться на Ени-Загру и при благоприятных условиях атаковать ее. Наступая на «двадцатитысячный» русский отряд, Сулейман явно рисковал, но он надеялся на быструю помощь войск из Шумлы, которую связывала с Ени-Загрой железная дорога, шедшая через удерживаемый турками Ямбол. В случае поражения имелись возможности пробиваться на соединение с группировкой Мехмеда-Али-паши как вдоль железной дороги через Ямбол, так и севернее через Сливно. Оставаясь же в Эске-Загре, Сулейман-паша опасался подвергнуться нападению сразу с двух сторон: с севера от Шипки могло подойти значительное число батальонов, выделенных из состава основных сил русской армии, с востока же вполне вероятен был удар из Ени-Загры.

22 июля (3 августа) отряд Сулеймана-паши выступил из Эски-Загры и через два дня подошел к Ени-Загре. Он расположил свои войска несколько западнее города и оцепил его кордоном, с целью воспрепятствовать черкесам проникнуть туда для грабежа. Однако русских в Ени-Загре не оказалось. На следующий день, 25 июля (6 августа), произошло весьма забавное недоразумение, характеризующее, тем не менее, как степень влияния различных «призраков», так и турецких опасений. В тот день от Карабунара показался поезд, который, не дойдя до Ени-Загры, быстро повернул назад. Впоследствии выяснилось, что этот поезд вез отряд турецких солдат для занятия Ени-Загры. Увидев палатки и обоз, командиры отряда, недолго думая, приняли их за лагерь противника и поспешили удалиться.

В реальности виртуальной войска Сулеймана-паши столкнулись бы в Ени-Загре хотя и не с «двадцатитысячным», но тем не менее достаточно крупным отрядом Гурко на подготовленных самими же турками оборонительных позициях. Ко времени подхода неприятеля русские вполне успели бы их укрепить и пополнить запас боеприпасов. Сулейман атакует — велика вероятность развития событий по сценарию «Плевны», только с измененными ролями. Выжидает — время работает против него. Частями XI корпуса, стянутыми к Елене, русские блокируют возможные попытки Мехмеда-Али оказать помощь Сулейману с севера; через Хаинкиойский проход связываются с отрядом Гурко; а через Шипкинский имеют возможность как нанести удар в тыл войскам Сулеймана, так и, пользуясь их оттянутостью на восток к Ени-Загре, прямо устремиться к Адрианополю через Карабунар и Тырново — Семенли. Гурко же, пользуясь превосходством в кавалерии, мог выслать отряд к Ямболу. И если не занять его, то, как минимум, испортить железнодорожное полотно, чтобы пресечь возможность переброски под Ени-Загру войск противника из Шумлы.

Думается, что даже в таких, наименее предпочтительных вариантах перенос усилий русской армии с овладения Плевной на поддержку отряда Гурко открывал бы для нее гораздо лучшие перспективы развития кампании.

Что же происходило в текущей реальности? Под Ени-Загрой Сулейман остановился и не преследовал Гурко. Свое бездействие он впоследствии объяснял отсутствием продовольствия (вот что значит наступать без обозов!) и ожиданием как его подвоза из Карабунара, так и подкреплений из Шумлы. По мнению же подполковника Куксона, главной причиной бездеятельности Сулеймана-паши было то обстоятельство, что «как он, так и турецкое правительство продолжали считать русских очень сильными; они ежеминутно ожидали вторичного движения их на Адрианополь; Сулейман предполагал, что, двинувшись со своей армией через Сливненский проход, он с западной стороны непременно наткнется на превосходные силы неприятеля; что русские колонны успеют за это время перевалить через Шипку и своим движением на беззащитный Адрианополь наведут ужас на Константинополь и покончат войну»[409]. Опасения как Сулеймана, так и членов турецкого правительства были в тот период напрасными. Только 29 июля (10 августа) Сулейман-паша двинул свои войска через Хаинкиой к Шипке.

Одно из основных возражений в адрес автора может прозвучать примерно так: «Ваши альтернативные построения базируются на том, что силы четырех пехотных полков VIII корпуса должны были быть переброшены за Балканы из района Ловча — Сельви — Габрово. Но ведь тогда это направление оказалось бы полностью оголено». Да, оголено, ну и что? Если рассуждать в стиле большинства русских генералов, которым уже сам факт неприкрытого со стороны противника направления казался недопустимым, то тогда да — это действительно было опасно. Но только при этом не надо было постоянно рассуждать о разбросанности войск и жаловаться на их нехватку. Недостаток сил и их растянутость отражали прежде всего характер армейского руководства. Ориентация на постоянные заслоны и прикрытия словно маслом размазывала силы Дунайской армии по территории Северной Болгарии и мешала их концентрации на важнейших, стратегически выигрышных направлениях.

Однако если рассуждать как Гурко, который предлагал не сидеть на перевалах, а сконцентрировать силы на южной стороне Балкан и уже оттуда активно действовать против войск Сулеймана, прикрывая тем самым перевалы, то тогда это — искусство побеждать в духе Бонапарта и Суворова.

Кстати, от переброски четырех пехотных полков VIII корпуса за Балканы ничего серьезно угрожающего и не могло произойти: кроме бродячих шаек башибузуков, в пространстве Сельви — Габрово — Тырново никаких иных отрядов противника не было. Не оставался главнокомандующий и без резервов. Даже не беря во внимание подходящие части IV корпуса, в его распоряжении продолжали находиться два полка 14-й пехотной дивизии VIII корпуса и части из состава IX корпуса: 11-я пехотная дивизия, 1-я бригада 32-й пехотной дивизии и 1-я бригада 11-й кавалерийской дивизии[410]. А это — реально не менее 15 000 штыков и сабель. Так что жалобы на нехватку сил для поддержки действий Гурко за Балканами совершенно лишены объективных оснований.

Конечно, после осечки 8 (20) июля под Плевной частям Западного отряда желательно было бы незамедлительно занять Ловчу, тем самым окончательно отрезав Осману-паше путь на юг для соединения с силами Сулеймана-паши через Троянов перевал или Мехмеда-Али-паши путем согласованного концентрического удара на Тырново или Габрово. Но, даже после захвата Ловчи отрядом Рифата-паши, Орловский, Брянский, Волынский и Минский полки были уместнее за Балканами, а для прикрытия со стороны Ловчи в Сельви или Габрово вполне достаточно было перебросить ту же Кавказскую казачью бригаду. И если посмотреть на карту, этим бы достигалась большая сосредоточенность войск и, следовательно, их лучшая управляемость и способность к согласованным маневрам. Не будем забывать и того, что в это время на театр военных действий подходили свежие русские части, которыми можно было укрепить как резервы армии, так и непосредственно южное направление — линию основного стратегического наступления.

И вот уже отсюда непременно родилась бы та самая победа коренного перелома в войне, к которой столь стремились и на которую впоследствии указывали авторы «Описания Русско-турецкой войны…» из Военно-исторической комиссии Главного штаба:

«Но на деле более крупная забалканская операция, по причине отсутствия соответствующих средств, и без того в ближайшее время (после 8 (20) июля. — И.К.) состояться не могла. Самое же появление и остановка значительной части армии противника (отряд Османа-паши. — И.К.) в районе, досягаемом ударам русской армии, являлись для последней весьма выгодными: представлялась возможность одержать именно столь желанный решительный тактический успех над крупной частью армии противника, тем более важный, что подставилась удару отборная боевая турецкая армия. Требовалось, конечно, чтобы удар нанесен был с целью полного уничтожения этой противной армии, привлекая для этой цели все силы и средства, без коих временно можно было обойтись в других направлениях»[411].

Однако к этому выводу авторитетных специалистов императорского Главного штаба одни вопросы. «Отборная» армия Османа-паши после победы 8 (20) июля вовсе не «подставилась», а спешно окапывалась и имела все возможности усиливаться. В этих условиях новый удар по ней под руководством все того же Криденера почему-то назывался «весьма выгодным»?! И это в то время, когда за Балканами Гурко уже доказал свое умение побеждать. Тем не менее именно сильнейший и более удачливый был оставлен без поддержки. Для разгрома Сулеймана-паши, который еще и не думал вгрызаться в землю на оборонительных позициях, «соответствующих средств» не нашлось, а вот для выбивания турок из укрепленной Плевны должны были быть привлечены «все силы и средства». Странная логика. Не правда ли? Сколько сил потребовалось для обложения Плевны только с трех сторон и сколько достаточно было направить для поддержки Гурко? Перевес на стороне Плевны очевиден.

Так что тот самый «желанный решительный тактический успех» имел хорошие шансы возникнуть уже в июле. Но произошло бы это не у Плевны, а за Балканами.

Поэтому Гурко был совершенно прав, когда писал, что «самое большое пятно» на репутацию главнокомандующего великого князя Николая Николаевича «кладет вторая Плевна». Именно повторный штурм Плевны 18 (30) июля, произошедший вследствие «настойчивости» великого князя, стал, по мнению Гурко, «причиной наших неудач»[412]. Второе поражение под Плевной еще сильней затянуло русскую армию в ловушку на правом фланге, похоронив перспективные варианты достижения скорейшей победы.

Не только «Первой», но и «Второй», и «Третьей Плевны» могло просто не быть. Для этого не хватило разумной осмотрительности и стратегического видения. Ход войны мог пойти по совершенно иному варианту.

Но этого «иного» не случилось. Мышление русского командования не смогло вырваться из плевненской ловушки. В очередной раз подтвердилось, что на войне недостаток воли у командиров страшнее не только их недомыслия, но и недостатка солдат. При этом воля командиров нужна была и в осторожности, и в решительности. После 8 (20) июля осторожности не хватило под Плевной, решительной же поддержкой обделили Передовой отряд.

Такой характер армейского руководства вполне логично довел до «Третьей Плевны». Оставим пока неумолимо встающий вопрос: а какого черта мы в третий-то раз навалились на Плевну и уложили в землю тысячи солдат? Ну, ладно, случилось… И вот здесь вновь потребовалась решимость совершить маневр силами с целью поддержать успех Скобелева. Однако увы!.. Похоже, что по степени упущенности шансов победить в «Третьей Плевне» русское командование оказалось в числе лидеров по итогам военной истории XIX в.

Надо еще раз поблагодарить Бориса Акунина. Мы знаем Ватерлоо: «заблудившийся» Груши… упертый Веллингтон… и вовремя подоспевший Блюхер. Эти факты-символы величайшей битвы засели в нашем сознании со школьной скамьи. Но ведь острота и трагизм разновариантности Плевны не менее сильны. И в этом смысле «Третья Плевна» — это наше Ватерлоо. Как самозабвенный натиск французских солдат и гений Наполеона не смогли искупить роковых ошибок его полководцев, так и стойкость русских воинов и доблесть Скобелева не переломили… Нет, не мужества защитников Плевны… безвольной посредственности русского командования. А рок случайностей и абсурдов всегда тяготеет над таким руководством. Ну, разве не абсурд, как писал Куропаткин 15 (27) сентября 1877 г., что «у нас вели главную атаку 22 батальона, а демонстрировали 60 батальонов». В этом он видел главную причину неудачи третьего штурма Плевны. «Можно не сомневаться, — писал Куропаткин, — что атакуй мы шестьюдесятью, а демонстрируй двадцатью — и победа была бы наша»[413]. Неумение сосредотачивать превосходящие силы в решающем месте и в нужный момент вновь, как и в дни «Второй Плевны», было продемонстрировано с очевидной наглядностью.

А почему выбор дня штурма пал на 30 августа (11 сентября)? Ведь, казалось бы, все было против этого. Предшествовавшая штурму четырехдневная артиллерийская подготовка оказалась неэффективной. Вечером 29 августа (10 сентября) пошел дождь, явно усложнивший условия штурма. Сама природа зло посмеялась над упрямством русского командования. После неудачного штурма 1 (13) сентября дождь, словно по приказу, резко прекратился.

Тем временем из России подходили значительные подкрепления. 2 (14) сентября Систовскую переправу начинали переходить гвардейские части. Ими можно было усилить наиболее перспективные участки атаки, укрепить резервы, увеличив тем самым возможности для маневра. Если обо всем этом и думали, то в расчет реальных действий не приняли.

Думали о другом. Если отменить штурм, то как и чем оправдать гигантский расход снарядов, порчу от частой стрельбы артиллерийских орудий? К тому же 30 августа (11 сентября) было днем именин Александра II. И конечно же, Николай Николаевич загорелся желанием положить поверженную Плевну к ногам именинника. Ну, а еще очень хотелось загладить позор от двух предыдущих «пощечин» Османа-паши. В русской главной квартире уже прекрасно знали, что по Петербургу гуляют остроты типа той, что нынешняя кампания — неудачный задунайский пикник семьи Романовых. А в итоге — дефицит снарядов, порча орудий, карьерные страхи, тщеславные помыслы и пылкие амбиции — все искупалось кровью солдат и офицеров.

А ведь к 15 (27) августа у «Третьей Плевны» появилась реальная альтернатива. И она вновь лежала за Балканами и опять требовала направить удар по войскам Сулеймана-паши. Именно в этот день Игнатьев написал, что «теперь необходимо принять решительные меры и перейти в наступление против Сулеймана, чтобы воспользоваться расстройством его батальонов…». Но Непокойчицкий с Радецким «воспользовались» этим по-иному. «Меня бесит, — спустя всего несколько дней писал Игнатьев, — что теряют золотое время и благоприятные минуты безвозвратно»[414]. Время действительно стремительно утекало, а Николай Николаевич опять, как и после «Первой Плевны», поленился (или побоялся) сам прибыть на Шипку, оценить ситуацию и убедить Радецкого в необходимости наступления. Ведь он так загорелся этой идеей! А в итоге так быстро потух…

Но именно 15 (27) августа — 20 августа (1 сентября) было самым благоприятным временем организации флангового удара по изможденным войскам Сулеймана-паши. И 22 августа (3 сентября) вполне могло бы стать не днем выбивания 6 батальонов Рифата-паши из Ловчи, а днем начала контрнаступления русской армии на южном фронте. На залечивающие раны войска Сулеймана-паши обрушились бы как минимум 22 тысячи свежих русских солдат, тех самых, которые в текущей реальности были сконцентрированы для атаки Ловчи. И это не считая отряда на Шипке, где для противодействия фланговому охвату Радецкий вынужден был держать в резерве до 14 батальонов. Превосходство же над турками в коннице и артиллерии было подавляющим.

Именно флангового контрнаступления русских более всего в то время опасался Сулейман-паша. Идти на соединение с Османом или Мехмедом-Али он считал принципиально недопустимым, так как в этом случае русские могли снова спуститься в долину Тунджи и угрожать Адрианополю. После 18 (30) августа он стал усиленно готовиться к обороне, обратив особое внимание на укрепление флангов. Только в самом конце августа — начале сентября Сулейман получил четыре тысячи человек укомплектования и подкрепления в составе 10 батальонов и одного полка сирийской конницы. Однако он был вынужден отправить 5 батальонов и 10 сотен в Плевну, следовательно, его отряд увеличился всего на 5 батальонов и уменьшился на 4 сотни[415]. Даже на конец ноября отдохнувшая и пополнившаяся турецкая армия на южной стороне Балкан насчитывала 21 890 человек при 54 орудиях[416]. В конце же августа готовых к отражению русского наступления строевых солдат у Сулеймана-паши никак не могло быть более 18 тысяч.

Шансы на победу и открытие дороги на Адрианополь и Константинополь были весьма велики. Они увеличивались еще и тем, что именно во второй половине августа войска Мехмеда-Али оказались скованы атаками на левый фланг русской армии, поэтому рассчитывать на их помощь в случае русского наступления Сулейману-паше не приходилось. Но даже если бы это и произошло, то тылы наступавшей за Балканы русской армии от удара ближайших турецких частей с востока, от Осман-Базара, прикрыли бы части XI корпуса на уже укрепленных позициях. Чем закончилась вылазка западного отряда Османа-паши 19 (31) августа, мы знаем. Теперь, если бы Осман и вышел из Плевны, то только отступая на запад, на Орхание. Так что надеяться на чью-либо быструю помощь ослабленной армии Сулеймана было бесполезно.

Не менее важным является и то, что наступление через Балканы началось бы в конце августа, а не в декабре, как это в конце концов и произошло. Ведь тогда зимой из-за плохой работы тыловых служб войска преодолевали Балканы «без лопат для разгребания снега» и «без теплой одежды»[417]. Русское наступление на Сулеймана в конце августа не состоялось, а началось это не менее убийственное «шипкинское сидение». В сентябре погода начала портиться. Под дождем, без шинелей и теплой пищи русские солдаты на Шипке как о спасении мечтали о наступлении. В результате такой осенней «обороны» перевала и декабрьского наступления через Балканы убыль личного состава по болезни и от обморожений стала приближаться к боевым потерям. Прибавим сюда 13 000 человек, выбывших из строя в ходе третьего штурма Плевны. И вспомним, что, разделавшись с Плевной, русские отцы-командиры хотели высвободить силы для решительного наступления за Балканы. «Высвободили»… прости господи… Итог: за августовскую нерешительность Непокойчицкого, Радецкого и Николая Николаевича в декабре сполна расплатилась армия… жизнями своих солдат и офицеров.

Поставим вопрос шире: а как вообще случилась «Плевна»? Как получилось так, что второстепенный участок фронта стал основным, сковав огромные силы русской армии? Как «хвост» стал управлять «головой»? Может быть, проблемы были в самой «голове»?..

Эти вопросы стали задавать себе уже во время войны многие ее участники. Пытались ответить на них и позднейшие исследователи русско-турецкой войны.

В 1900 г. полковник Генерального штаба Е. И. Мартынов, принимавший участие в работе Военно-исторической комиссии, опубликовал книгу «Блокада Плевны», в которой попытался обобщить причины «плевненского» феномена. Вот его выводы, которые разделялись многими военными специалистами:

1. «Плевна» возникла вследствие того, что для обеспечения правого фланга армии не была выдвинута особая кавалерия.

2. В армии не обращалось должного внимания на рекогносцировки и дальние разведки.

3. Русская главная квартира оказалась недостаточно знакомой с театром военных действий. Не было даже хорошей карты. Розданная войскам десятиверстная карта была весьма неточной, так как составлялась в значительной мере по расспросным сведениям. Это обстоятельство, кстати, явилось одной из причин поражения под Плевной отряда Шильдер-Шульднера 8 (20) июля 1877 г.

4. «Бросается в глаза неудовлетворительная редакция приказаний. Большинство из них, не исключая даже диспозиций, неточны и крайне многословны». От себя добавлю: многие самые важные приказы таковыми даже трудно назвать; это скорее вялые приглашения к определенным действиям.

5. «Инициатива у частных начальников иногда отсутствовала». Думается, что этот пункт Мартынов сформулировал, весьма щадя профессиональную репутацию этих «частных начальников».

6. «В русских военных кругах недостаточно оценивали новые условия боя — тот огромный перевес, который вследствие прогресса ружейной техники оборона временно приобрела над наступлением. При такой обстановке наступающий должен был по возможности избегать фронтальной атаки укрепленных позиций, стараясь прибегать к обходам. В этом отношении существовал уже достаточно убедительный опыт франко-прусской войны.

7. В тактических действиях пехоты придавалось слишком большое значение штыку в ущерб пуле. «В литературе наиболее авторитетные писатели доказывали даже, что так как главным фактором на войне является человек, то не следует спешить с введением усовершенствованного оружия. Неумение пользоваться ружейным огнем обнаруживалось особенно сильно при обороне. В связи с этим мало обращалось внимания на укрепление позиций. Пехота была недостаточно снабжена шанцевым инструментом (лопатами) и не была приучена к самоокапыванию. Вообще в русской армии господствовало чрезмерное увлечение так называемым нравственным элементом и пренебрежение к материальным факторам».

8. «Русская армия вообще была не готова к войне: по вооружению она уступала туркам; организация, система обучения, снабжение и довольствие ее — не были установлены на прочных началах. Эти недочеты объясняются отчасти тем, что война застала Россию в период преобразований, когда все находилось в переходном состоянии»[418].

Обратим внимание, что почти все выводы Мартынова напрямую касаются одного вопроса — качества армейского руководства. Главная причина «Плевны» была действительно в этой самой «голове».

Вместо концентрации всех сил на стратегическом направлении движения к Константинополю командование русской армии, по выражению Н. А. Епанчина, занималось «возней под Плевной»[419].

Зачем вообще нужно было сначала штурмовать Плевну, а затем заниматься ее блокадой? Ведь в конкретных условиях театра военных действий лета — начала осени 1877 г. это было очевидным абсурдом — бессмысленным растворением стратегических целей в тактических задачах. А по всем канонам военной науки это — полный «неуд» командованию русской армии.

И вот здесь снова вернемся к Мартынову и процитируем еще один, на наш взгляд, главный его вывод. «Для того, чтобы парализовать корпус Османа-паши (после того, как задача его разбития оказалась не по плечу), на наш взгляд, незачем было прибегать к тесному обложению Плевны, что отвлекло громадные силы (к концу блокады 130 тысяч) от ведения главных операций. Совершенно достаточно было выставить против Плевненского гарнизона сильный заслон (50–60 тысяч) на укрепленной позиции. При таких условиях Осману-паше предстояло бы одно из трех решений: а) атаковать укрепленную позицию, защищаемую превосходными силами, — но мы видели, насколько легка подобная задача при современных условиях боя; б) выйти из Плевны — но тогда обсервационный корпус мог его преследовать и, имея огромный перевес в кавалерии и артиллерии, принудить к бою в открытом поле при самых невыгодных условиях; в) остаться в Плевне — в таком случае ничто не угрожало сообщениям русской армии»[420]. А вот «сообщениям» Османа-паши при таком сценарии можно было бы уже в июле организовать существенные «угрозы». И использовать для этого все переправившиеся через Дунай части румынской армии. Такое предложение, кстати, обсуждалось в полевом штабе русской армии, но принято не было.

С выводом Е. И. Мартынова были солидарны Н. Д. Артамонов, М. А. Газенкампф, М. А. Домонтович, П. Н. Воронов, П. А. Гейсман, Н. А. Епанчин. И перечень этот далеко не исчерпывался указанными авторитетными военными специалистами.

Такая оценка «Плевны» быстро распространилась и стала весьма популярной. Достаточно сказать, что фраза Епанчина о «возне под Плевной», которой он «наградил» действия командования Дунайской армии, содержалась не где-нибудь, а в подготовленном им пособии по изучению российской военной истории, широко распространенном в дореволюционных военных училищах.

А насколько командование русской армии вообще могло действовать в варианте, изложенном Мартыновым? Назовем этот вариант условно «Анти-Плевна». Ведь очевидно, что после 28 июня (10 июля) наступательный запал русской Дунайской армии на главном направлении Балканы — Константинополь стал постепенно угасать. И только после капитуляции плевненского гарнизона 28 ноября (10 декабря) 1877 г. воспылал вновь. Так что же — все дело в этой географической точке и укрепившемся в ней стойком гарнизоне под руководством талантливого полководца?

Любопытна запись, сделанная П. Д. Зотовым в октябре 1877 г.: «…Осман может морально нас потрясти, ежели… уйдет из Плевны в Орхание и там снова засядет и предложит себя выбивать. Я бы на его месте так и сделал (курсив мой. — И.К.). Плевну он держал достаточно долго, целых три с половиной месяца, столько же может нас держать и под Орхание или в Телише. Гурко с одной кавалерией его не остановит[421]. <…> Мы же на него эффекта никакого не произведем, так как он давно знает и видит наше намерение его окружить»[422].

Да, вполне допускаю, что отодвинутый после «Третьей Плевны» на свою изначальную должность командующего IV корпусом генерал Зотов был полон желчной иронии. Но все же весьма показательно, что один из главных чинов русской Дунайской армии, осторожный Павел Дмитриевич Зотов, говорит об абсурдности того, чем занималась без малого половина этой армии под Плевной. При этом Зотов не знал того, что в то время, когда он доверял дневнику свои мысли о Плевне, султан приказал Осману-паше держаться в ней любой ценой и продолжать сковывать силы русских. «…В умах константинопольских властей, — вспоминал хорошо знакомый с этой ситуацией В. Бекер-паша, — Плевна приобрела какое-то заколдованное значение»[423].

Но генерал Зотов не знал того, что еще ранее точно такие же мысли о Плевне высказывал и находившийся в должности главкома турецкой Дунайской армии Мехмед-Али-паша. Он утверждал, что «Плевна сделала свое дело и что армия Османа-паши должна была отступить в направлении к Орхание, если только Ловча не могла быть снова занята. <…> Отступление Османа к Орхание увлекло бы русских далее от их базы и уединило бы совершенно армию цесаревича». Но настойчивые советы Мехмеда-Али игнорировались, а доблестный Осман-паша, который после отражения третьего штурма уже «вовсе не стоял за удержание своей позиции», тем не менее оказался прикованным к ней приказами константинопольских «стратегов»[424].

Суть дела, конечно же, была не в Плевне. Какой-нибудь другой город мог вполне сыграть аналогичную роль в той войне. Уже сама «Плевна» готовила себе «дублеров». По линии софийского шоссе — этой, без преувеличения, «дороге жизни» плевненского гарнизона — турки сумели укрепить Телиш, Горный Дубняк и Дольний Дубняк. Овладение названными пунктами дорого обошлось русской армии.

Но роль «Плевны» вполне могла достаться и гораздо более укрепленному месту. Рущуку, например. Ведь задача овладения этой по-настоящему серьезной крепостью ставилась русскими разработчиками военной кампании на Балканах. В так называемом плане главнокомандующего, составленном генералом Левицким в начале ноября 1876 г., на решение этой задачи отводилось две недели. А в более раннем плане генерала Обручева и того меньше — одна неделя![425]. И хотя планы этих генералов исходили из того, что Рущуком будут заниматься части особой армии, призванной обеспечивать тыл и фланги основного наступления на Константинополь, тем не менее вопрос напрашивается сам собой: если турки в земляных редутах Плевны смогли так повлиять на ход войны, то как бы они это сделали в капитальных укреплениях Рущука при столь залихватских планах русского командования по его овладению?!

А фортификации Адрианополя, а расположенная ближе к турецкой столице оборонительная линия в районе Чаталджи?! «…Как можно сдать такие позиции…» — недоумевал Скобелев в январе 1878 г., восхищаясь их инженерной продуманностью, очевидно являвшейся плодом британских специалистов[426]. Взять такие укрепления — не то, что плевненские. Этими мыслями Михаил Дмитриевич откровенно делился со своими соратниками. Если бы турки своевременно заняли эти укрепления и организовали здесь оборону, то цена, заплаченная русскими за Плевну, показалась бы весьма умеренной.

Плевненский капкан — прежде всего «творение» русского верховного командования. Это следствие серьезных кадровых проблем, дефектов в планировании, организации и управлении военными действиями русской Дунайской армии.

Но, разбирая решения и действия русского командования, невольно начинаешь задаваться вопросами: а может быть, их сковывали серьезные внешние условия, отнюдь не военного характера, и в этой ограниченности как раз и скрыты глубинные корни «Плевны»? Ответ же на вопрос — почему не реализовался вариант «Анти-Плевна»? — может быть, тоже надо искать здесь.

Так, распутывая нить «плевненского» клубка, мы непременно упираемся в комплекс проблем гораздо более широкого плана. И если подбирать ему обобщенное название, то лучшим, на мой взгляд, будет только одно — «Константинополь».