Слово предоставляется придворному 1-го ранга богу Хатиману

Хатиман более прочих синтоистских божеств мог считаться «посредником» между синто и буддизмом. Поэтому он, вероятно, и был выбран монахом-министром для приведения в исполнение грандиозных планов. Но чтобы бог высказал нужное требование, необходимо быть в хороших отношениях с ним… а что еще важнее, с его служителями.

В 769 г. по столице разнесся слух, что Хатиман, который в. то время вновь переселился в храм Уса, высказал свое пожелание: Докё должен стать императором. Это — условие мира и благоденствия для страны, давно уже не видевшей ни того, ни другого.

Слух подтвердился, но вот беда — императрица совсем не обрадовалась ни воле бога, ни предстоящему отречению. Видимо, в этот момент отношения государыни со своим министром дали некоторую, пусть и небольшую, но трещину. И вновь встал вопрос: а доказать? Нужны доказательства того, что божество, которое ныне поставлено на стражу буддийского учения, действительно явило именно такую волю…

Кстати, не надо забывать, что с предсказаниями Хатимана уже произошел однажды весьма неприятный случай, и память об этом не стерлась.

Как всегда в таких случаях, воля императрицы была подкреплена видением: она поняла, что помочь разрешить вопрос сможет один только человек — Киёмаро Вакэ которого и надлежало отправить на остров Кюсю, в святилище Уса. Докё, вероятно, счел поездку чиновника досадной, но недолгой задержкой — не более того. Ведь понятно, что только шаманы «варварских» племен вводят себя в транс, дабы пообщаться с божеством и выяснить его волю. А в данном случае все обстояло куда проще. Нужно только приветить и обогреть и самого Киёмаро, и весь род Вакэ. «Император учения» дал обещания прямым текстом. В нужном результате поездки сомнений у него не было. «Великий бог призывает посланника, дабы объявить ему о моем избрании на престол. В этом случае я дарую тебе ранг и должность».

И все время, пока шло неблизкое путешествие туда и обратно, кандидат во властители оказывал роду Вакэ всяческое внимание.

Тем удивительнее то, что произошло. Летопись приводит ответ оракула, с которым возвратился Киёмаро: «Со времени начала нашего государства и до наших дней определено, кому быть государем, а кому — подданным. И не случалось еще, чтобы подданный стал государем. Трон солнца небесного должен наследоваться императорским домом. Неправедный же да будет изгнан».

Пожалуй, из всего множества чудес, упомянутых в этой главе, последнее чудо — наибольшее. Столь честный чиновник явление куда более редкое, чем все белые фазаны, присланные во дворец из провинций.

Неясно, что подвигло Киёмаро Вакэ на сей немалый подвиг. Конечно, циник может сказать, что уже по дороге ему дали новые обещания, куда более привлекательные. Циник может даже указать на тех, кто имел и возможность, и желание это сделать на клан Фудзивара. Но мы-то не циники, дорогой читатель, мы привыкли думать о людях хорошо…

Даже если контр-обещания и были, их не выполнили. И вместо чиновничьей шапки Киёмаро Вакэ заработал ссылку. И совсем ничтожным утешением станет то, что его впоследствии сочли спасителем императорской династии, а уже в XX веке портрет Вакэ появился на банкноте в 10 иен. Это будет через тысячу с лишним лет, а жизнь в ссылке, видимо, оказалась не лучшей возможностью (представляя Докё, можно предположить, что он особо постарался на этот счет). Но, если всем должно сбыться по их вере, то, возможно, честный Вакэ заработал хорошие перерождения.

Как ни странно, оракул все же заблуждался — по крайней мере, на первых порах. Изгнали как раз добродетельного Киёмаро, а монах-министр остался в столице. И даже, как ни странно, сохранил за собой то, что уже получил. И при дворе он продолжал распоряжаться, и императрица его навещала.

Но все длилось недолго. Ненавистный монаху-министру клан Фудзивара потихоньку перетягивал власть на себя. А родичи, выписанные Докё для занятия чиновных должностей, видимо, не имели и десятой доли его способностей. Незадолго до смерти государыни (она так и не отреклась во второй раз) командование пятью столичными воинскими частями перешло к министрам правой и левой руки (Нагатэ Фудзивара и Мабито Киби соответственно). А новый император Конин все же исполнил волю бога Хатимана, пускай и с запозданием. Докё был изгнан из столицы и через непродолжительное время скончался в ссылке. Это случилось 770 г., и император настолько желал избавиться от любой памяти о временщике, что даже поменял девиз правления, не дожидаясь нового года (случай, невероятный для правителя).

Даже летописи, которые, как правило, нейтральны, высказывают недовольство правлением Сётоку (Кокэн) — прежде всего, из-за невероятных масштабов строительства храмов, разорившего страну. Зато Конин, ставленник синтоистских кланов, хотя и не собирался проводить против буддистов репрессий, все же был куда как более сдержан (за что и удостоился похвал).

Увы, пострадал не только правдолюбец Кисмори Вакэ. После правления Докё и бог Хатиман утратил былое влияние (по крайней мере, на время, поскольку бог войны бывает иногда очень полезным). Больше император не делал ему приношений.

Все же некоторые гонения на монахов случились. Государственная помощь храмам прекратилась, зато государственный контроль за монахами усилился (как ни парадоксально, последнего добивался и сам Докё). В 772 году случилось еще одно знамение — молния ударила в пагоду храма Сайдайдзи. Тут же было объявлено, что это произошло из-за проклятия ками из храма Оно, поскольку на его территории срубили дерево, пошедшее на строительство буддийского храма. Да и вообще стихийные бедствия стали частенько списывать на запоздалый гнев богов синто.

Так и завершилось это странное время в жизни Японии. Из буддийского теократического государства ничего не вышло. Об этом теперь могли мечтать монахи, но лишь в весьма образных легендах с потаенным смыслом. А вот двор и аристократия осознали кое-что иное: только синтоизм, его развитый культ и мощь, подкрепленная конфуцианской доктриной (по крайней мере, в удобной и полезной ее части) станет становым хребтом для страны. С тех нор прошли века, и это мнение подтвердилось на практике. Языческий культ сделался основой для реформ Мэйдзи, когда Японии пришлось догонять развитые страны мира. Он же был базой для японского варианта фашизма (который в нашей стране отчего-то предпочитали именовать «милитаризмом»). Когда же фашизм был разгромлен, синтоизм никуда не делся. Теперь это религия жизнеутверждения, которая придает силы японской нации для мирного труда и развития, достигшего огромных высот.

Ну, а что же буддизм? И он никуда не делся. Но следующие поколения аристократов четко выучили урок: монахи и власть две вещи несовместные.