Наполеоновские планы

Некий корсиканец, проявивший себя в XVIII веке, мог бы лишь позавидовать планам сына японского крестьянина. Они, пожалуй, превосходили наполеоновские. Хидэёси надеялся завоевать не только Японию, но и Китай. Неясно, чего здесь оказалось больше — безумия или трезвого расчета. Диктатор сравнивал Китай с циновкой, которая может быть широкой, но ее вполне возможно свернуть и унести.

Есть свидетельства, что во время кампании против Ходзё полководец посетил святилище бога войны Хатимана под Камакурой. Там оказалась и статуя великого Ёритомо Минамото. О дальнейшем рассказывает С. Тёрнбулл: «Хидэёси подошел к статус великого сёгуна и, похлопав ее по спине, обратился к изображению своего славного предшественника с такими словами: «Ты обрел всевластие под небесами, ты и я — единственные, кто смог это сделать. Но ты происходишь из благородного рода, а я вышел из крестьян. Но что до меня, как только я завоюю всю империю, я намереваюсь покорить Китай. Что ты об этом думаешь?»

Не вполне ясно, что Минамото ответил на такое панибратство. Вероятно, ответ крестьянскому сыну со стороны главы рода, происходящего от императоров, мог оказаться не совсем тем, на который тот рассчитывал.

Но ближайшей целью должен был оказаться не Китай, а Корея, которая к тому времени все же смогла из множества княжеств превратиться в нечто целостное. Эта страна признавала китайский сюзеренитет, но считала себя самостоятельной. К тому же, если Японию донимали корейские пираты, то на Корею нападали их японские коллеги. (И они действовали не сами но себе с разрешения и под контролем различных даймё). В 1587 г. Хидэёси попытался восстановить дипломатические отношения с корейским двором. Эта страна должна либо выступить на стороне Японии, либо оказаться завоеванной территорией.

«Первый японский посол, посланный Хидэёси в Корею, вернулся, так и не увидев корейского правителя, и Хидэёси велел его обезглавить «для воодушевления прочих», — сообщает С. Тёрнбулл. Наконец, корейский ван ответил, что готов пойти на возобновление отношений, если ему привезут пойманных корейских пиратов. Таковые быстро нашлись. Заодно японская делегация доставила вану несколько мушкетов — первые образцы огнестрельного оружия в этой стране. Подарок был с намеком: государству, обладающему таким вооружением, лучше лишний раз не перечить.

В апреле 1590 г. в Японию направили послов из Корен. Хидэёси принял их лично, после чего сообщил о намерениях. «… Я соберу могучую армию и вторгнусь в Великую Мин. Холод моих мечей заполнит все небо над четырьмястами провинциями. Если я приступлю к исполнению этого замысла, то надеюсь, что Корея станет моим авангардом. Пусть она преуспеет в этом, ибо моя дружба с вашей почтенной страной целиком зависит от того, как вы себя поведете, когда я поведу свою армию против Китая».

Теперь стало понятно: войны не избежать. Послы заявили, что мысль о военной экспедиции в Китай абсурдна. Хидэёси разгневался, а предупреждение о готовящемся событии дошло и до Пекина. Корейцы подтвердили: угроза реальна.

«Если нападение иа Китай можно уподобить пчеле, досаждающей черепахе, то завоевание Кореи следовало бы сравнить с собакой, дерущейся с зайцем, к тому же слепым, хромым и глупым. Несмотря на решительность ее дипломатов, ни одна страна не была хуже подготовлена для противостояния военной мощи Японии, чем Корея в 1594 г. Это было общество, состоящее только из двух классов — аристократии и рабов. Первые вели жизнь, во многом подобную изнеженному существованию знати эпохи Хэнан, только без самураев, способных защитить их от агрессоров, поскольку последние их почти не беспокоили. Двор был заражен завистью, политическое соперничество приобрело столь дикие и безжалостные формы, что по сравнению с корейской знатью даже деспоты Фудзивара показались бы афинскими демократами. Крестьяне, которые составляли ряды корейской армии, были не более чем толпой, чьи понятия о патриотизме обычно сводились к уплате определенной суммы денег, избавлявшей их от военной службы. Все, кто мог откупиться, так и поступали, так что защита страны ложилась на плечи беднейших из бедных. По своему вооружению корейская армия значительно уступала японской. Особенно жалко выглядели в сравнении с японскими их мечи — короткие обоюдоострые колющие клинки. Использовались также лук и стрелы, несколько разновидностей прямых и изогнутых копий, а также любопытный корейский цеп. Это было что-то типа палицы с длинным древком и соединенным с ним на цепочке из трех звеньев билом, усеянным шипами — оружие корейской кавалерии, в эффективность которого корейцы очень верили. «Об отсутствии аркебуз мы уже говорили, при том что пушки у корейцев имелись, но они даже не попытались скопировать те образцы, которые привезли японские послы, — говорит С. Тёрнбулл. — И эта нация, без того уже изнуренная нищетой и злоупотреблениями правителей, должна была противостоять военной мощи страны, профессиональная армия которой могла бы сравниться с любой армией Европы».

Но для корейцев это был «матч на своем поле». А «поле» это горы. Природа отлично оборудовала эту страну для партизанской войны.

Корея имеет гористый неровный ландшафт со множеством скрытых ущелий и долин. Кроме того, агрессор мог натолкнуться на враждебность, которая моментально превратилась бы в невозможность добыть продовольствие и снаряжение. Все оказалось бы сожжено, все пришлось бы везти через море. И любой флот мог покончить с японскими коммуникациями.

Впоследствии и Наполеон столкнулся с тем же феноменом в России: народ, находящийся в жестоком рабстве, оказывает сопротивление иностранному агрессору, который несет куда более мягкую систему правления.

Для Тоётоми Хидэёси Корея оказалась тем же, чем для Бонапарта заснеженная Россия. Он пренебрег опасностью, за что и поплатился.