Герой или предатель?

Иногда революционные перемены могут подмять самого преданного идеалам революционера. Это и произошло. Сайго претила мирная жизнь. Когда стало ясно, что его не пошлют на убой в Корею, что сама война отменяется, он не выдержал — и удалился от двора в родную Кагосиму. Удалился не один — за ним последовали многие из тех, кто считали «маршала революции» своим старшим соратником или даже господином.

Если в чем-то и можно упрекнуть Сайго, то не в алчности. Пока другие революционеры становились предпринимателями и наживали капиталы, он жил на 15 иен в месяц (весьма скромные деньги по тем временам). Как пишет в своей работе А. Моррис, девизом этого человека было «Почитать Небеса, любить людей («кэйтэй айдзин»). Это и стало лозунгом восставших.

При этом под «людьми» понимались крестьяне. Он четко различал тех, кто должен трудиться физически и умственно крестьянство и самурайство. Самураи обязаны любить крестьян, защищать их, проявлять милосердие и сострадание. Сайго и сам так поступал, находясь в ссылке на острове, даже отдавал часть своего рисового пайка голодным. И со слугами он общался вполне по-человечески. Но уравнять крестьян и самураев в правах… Вот это уже было против «почитания Небес».

Философия Сайго Такамори не лишена разумности. Если бы не одно «но» — наследственный отбор в оба сословия и непреодолимость границ между ними. Но Сайго, если угодно, японский вариант автора-деревенщика (он и в самом деле оставил потомкам немало поэм), этого понимать не хотел. Как и необходимости индустриализации страны.

«Находясь в зените славы, Сайго продолжал носить обычную деревенскую одежду, презирая пальто и высокие шляпы, которые так нравились многим его коллегам. Даже когда он бывал и императорском дворце, он был одет в обычную хлопчатую накидку из Сацума с крапчатыми шнурами (сацумагасури), а на свои огромные ступни надевал пару сандалий, или деревянных башмаков. Однажды, покидая дворец во время дождя, он снял свои башмаки и пошел босиком; такое беспрецедентное отсутствие всяких декораций возбудило подозрение охранника, который задержал его до тех пор, пока рядом не проехал в карете принц Ивакура, узнавший в неизвестном полевого маршала и государственного канцлера», — говорит А. Моррис. В этом видно презрение к роскоши, но не ко всему западному — вряд ли нашелся бы более горячий сторонник новшеств.

Понятно, что такие люди при дворе надолго не задерживаются. Тем более что правительство все же нанесло удар по самурайской гордости — теперь даже ношение мечей было запрещено.

Трагичность Сайго видна и в его отношениях с тогдашним лидером Окубо (напомним, что они были друзьями детства).

Последний старался убедить старого приятеля: отмена феодальных вотчин и сословных рамок будет в интересах страны.

Окубо отодвинул решение «корейского вопроса» на неопределенное время. Видимо, этим он подвел черту и под старой дружбой.

Сайго не просто удалился от дел. Конечно, он отдыхал у себя в родных краях, часто ходил на охоту. Даже на гравюрах, а позднее и на памятнике рядом с ним мы видим собак. Но кроме этого открыл несколько частных школ, где готовили «истинных самураев». В весьма военизированной провинции (она таковой и осталась после упразднения княжества Сацума) это было вполне понятно. Никаких подозрений такая инициатива героя революции поначалу не вызвала.

Конечно, идеи свержения императора Мэйдзи не возникло ни тогда, ни потом. Ведь вполне понятно: император — он всегда хороший, вот бояре…

Только когда число «учеников» (или же — «курсантов») Сайго перевалило за 10 тысяч, власти в Токио забеспокоились. В Кагосиму прислали секретных агентов, одного из них немедленно «вычислили». Конечно, сам Сайго Такамори отличался состраданием, но его «ученики» — не всегда. Посему агента стали пытать, добиваясь признания в умыслах покушения на Сайго. Он, естественно, сознался (хотя позднее, оставшись в живых, свои показания совершенно справедливо отверг, чем в который уж раз подтвердил: личное признание — отнюдь не «царица доказательств»).

Примерно в это же время власти намеревались вывезти из Кагосимы оружие и боеприпасы. Но «курсанты», узнав об этом, к ужасу Сайго, узнавшего обо всем позднее, атаковали арсенал. Теперь назад дороги не было, а лидер вскоре успокоился, и, как несколько лет назад перед несостоявшимся посольством в Корею, понял: он должен погибнуть смертью воина.

Тогда война и началась. Сайго Такамори заявил, что выступает во главе правительственных (то есть собственных) формирований. Он движется в Токио, чтобы выяснить все о заговоре и несколько нелицеприятно поговорить с бывшим приятелем.

Понятно, что Сайго пользовался любовью и уважением. Понятно, что по дороге «правительственные войска» обрастали все новыми и новыми добровольцами.

17 февраля 1877 г. войска Сайго в снежную погоду выступили из Кагосимы, а 20 февраля начался открытый военный конфликт: он начал штурм замка Кумамото, что оказалось стратегическим просчетом.

Вероятно, император более всего желал покончить дело миром. Во всяком случае, Сайго Такамори был лишен звании и должностей лишь 9 марта. В любом случае, никакой ненависти к человеку, укрепившему его власть, он не испытывал. Историки говорят о периоде тяжелой депрессии у Мэйдзи. К тому же, у государя случился приступ болезни бери-бери, возникающей от нехватки витаминов (но в то время, как и в древности, когда от бери-бери, судя по описаниям, погиб Ямато-Такэру, об этом ничего не знали). Примерно тогда же бери-бери заболела принцесса Кадзуномия, вдова сёгуна Иэмоти. Если Мэйдзи поправился, то ей доктора помочь не сумели.

В ходе боев замок взять Сайго так и не сумел, зато город Кумамото обе стороны успешно спалили. Не отправились его войска и на Токио. Все, что случилось дальше — это благородная гибель обреченных. Страшно то, что теперь бились друг с другом бывшие товарищи по оружию.

Войска мятежников отступили из Кумамото с огромными потерями. Они вернулись в Кагосиму, но уже почти полностью разгромленными. Оставаться в городе было невозможно, и Сайго принял решение укрыться в небольшой пещере у залива.

23 сентября в расположение мятежников доставили документ от имперского генерала Аритомо Ямагаты, бывшего соратника. Письмо было адресовано не просто коллеге, возглавившему восстание. Оно начиналось так: «Ямагата Аритомо, ваш друг, имеет честь писать вам, Сайго Такамори-кун». Так могут обращаться только очень близкие друзья.

«…Сколь заслуживает сострадания ваше положение! Я, тем более, горюю над постигшим вас несчастьем, так как понимаю и симпатизирую вам…. Прошло уже несколько месяцев с тех пор, как началось враждебное противостояние. Ежедневно мы несли большие потери. Подчиненные убивают друг друга. Сражаются друг против друга товарищи. Никогда ранее не было столь кровопролитных столкновение!, противных устремлениям человечества. И ни один из солдат но обе стороны не имеет ничего против другого…

…Я серьезно прошу вас найти лучший выход из этой прискорбной ситуации как можно скорее, чтобы, с одной стороны, доказать, что настоящая смута не есть ваша истинная цель, а с другой — немедленно прекратить убийства с обеих сторон…»

Кровопролития командующий императорскими войсками не желал. Вероятно, Ямагата прекрасно знал: на компромисс Сайго не пойдет. Письмо было тоже своего рода жестом отчаяния. Ответа на него не последовало.

«В ночь на двадцать третье стояла ясная луна. Соратники Сайго воспользовались ее светом для игры на сацумской лютне, исполнения кэнбу (старинного танца с мечами) и сочинения прощальных стихотворений… В заключение Сайго обменялся прощальными чашечками сакэ со своими старшими офицерами и другими соратниками», — сообщает А. Моррис.

Атаку Ямагата начал с утра 24 сентября. Сайго был тяжело ранен. Идти и, тем более, сражаться он не мог. Отряд уменьшился до 40 человек и таял на глазах. Революционный маршал поклонился в сторону Токио — и совершил ритуальное самоубийство. Его кайсяку Синскэ Бэнну удалось после завершения обряда спуститься к подножию горы — но лишь затем, чтобы объявить о гибели господина и кинуться под ружейный огонь солдат Ямагаты…

Приказ теперь был один: никакого неуважения к поверженному врагу. Сам Ямагата поклонился голове Сайго, а солдаты, предположительно ранившие его, пребывали в глубоком горе.

Монумент в Кагосиме появился еще до того, как власти реабилитировали героя революции. Ему была суждена та же посмертная слава, что и Ёсицунэ, и другим подобным героям. Народ сомневался в том, что непобедимый Сайго может вот просто так умереть, даже столь благородно. И появились уже вполне близкие но времени легенды. Например, Марс, находившийся той осенью в противостоянии Земле, некоторые почитатели Сайго истолковали по-своему: герой не умер, а превратился в звезду.

Имелась и другая, куда более рациональная версия: Сайго не погиб, а смог скрыться на русском корабле, и теперь он находится в России. Эта легенда позднее едва не получила фатального продолжения.

Попутно замечу, что именно Такамори Сайго послужил прототипом лидера мятежников Кацумото в американском фильме «Последний самурай» — очень красивом, но почти не имеющим отношения к реальной истории.

Уже в 1882 г. отец Николай, осмотрев «мемориал» в Кагосиме, писал: «Знать, за ним есть польза, и эта польза несомненно есть, это — кровопускание, чрез которое избыток беспокойных сил Японии испарился…»

Этими словами, приведенными А.Н. Мещеряковым, и хотелось бы закончить часть книги, посвященную революционной реставрации. Но до континентальных войн, о которых так мечтал Сайго, осталось еще несколько лет. И не вся «беспокойная кровь» Японии будет растрачена даже в них, кое-что останется и для XX века.