САН-ФРАНЦИСКО, США 18 апреля 1906 года

Пожалуй, ни одно землетрясение в мировой истории не было лучше зарегистрировано и описано, чем легендарное землетрясение в Сан-Франциско 18 апреля 1906 года, когда, по оценкам специалистов, погибло от 500 до 700 человек, хотя некоторые считали, что количество жертв могло превысить тысячу; было разрушено 500 зданий. Пожар, вызванный не только землетрясением, но и неуклюжими попытками военных пресечь его с помощью динамита, полыхал три дня и уничтожил Сан-Франциско почти начисто. Общий материальный ущерб, нанесенный городу, составил 500 млн. долларов.

Однако было бы неверным назвать это землетрясение сан-францисским, так как в действительности оно явилось следствием скольжения плит вдоль разлома Сан-Андреас на протяжений более 400 км. Кроме Сан-Франциско были сильно разрушены многие другие города. Со времени этого землетрясения разлом Сан-Андреас был изучен, вероятно, более подробно, чем какой-либо другой на земном шаре.

Землетрясение, сила которого достигла весьма большой мощности — 8,3 балла по шкале Рихтера (некоторые специалисты называли цифру 7,8 балла), разразилось в 5:13 утра. Эпицентр землетрясения находился всего в нескольких метрах от знаменитого моста «Золотые ворота». Подземный толчок был вызван внезапной подвижкой пород вдоль разлома Сан-Андреас. Большинство горожан еще спали. Они были разбужены самой дикой тряской, какую только можно представить, — «как будто терьер трясет крысу», отметил один из очевидцев, — и оглушительным грохотом рушившихся зданий. Над городом несся безумный звон церковных колоколов, так как колокольни неистово раскачивались. Но многие уже не слышали этого звона, они погибли в собственных постелях под обвалившимися стенами и кровлями.

Землетрясение, по словам очевидцев, выглядело Апокалипсисом. Огромные здания за долю секунды превращались в груду развалин, круша водопровод и газовые линии. Одновременно в разных частях города возникли пожары. В земле разверзались и вновь смыкались огромные расселины и провалы, давя попавших туда людей и автомобили.

Незадолго до землетрясения в шикарном сан-францисском отеле «Палас» остановился всемирно известный тенор Энрико Карузо, который накануне выступил в оперном театре города в опере «Кармен». По иронии судьбы, за день до этого он узнал, что в его родном Неаполе произошло извержение Везувия. Тогда он сказал, задумчиво потирая бровь: «Вероятно, в том воля Божия, что я оказался так далеко».

Карузо крепко спал, как вдруг в 5 часов 13 минут он почувствовал, что его кровать резко сдвинулась с места, пересекла всю комнату, очутилась у противоположной стены, подскочила, как будто ее подбросили, вверх и со страшным стуком опустилась на пол. В тот же миг пол в номере Карузо, как и в других номерах, заколебался, затрещали стены, попадали и разлетелись вдребезги вазы и стенные часы, со звоном посыпались оконные стекла. Раздавался сильный глухой гул, слышался грохот обвалов, доносившийся отовсюду — и снизу, и сверху.

Знаменитый тенор в ужасе вскочил с постели и попытался встать на усыпанный осколками стекла пол, уходивший из-под ног. В полутьме ему удалось найти дверь и открыть ее. Карузо очутился в коридоре, где уже собрались певицы, с которыми он пел, обезумевшие от страха. Некоторые выскочили в одних ночных рубашках, кое-кто успел наспех накинуть чужое платье или надеть на голову бутафорскую шляпу.

Все бросились вниз, в большой холл бельэтажа, и окружили персонал отеля и других постояльцев, испуганных не менее, чем они. «Это землетрясение», — из уст в уста передавалась жуткая новость. Хотя стены продолжали трещать и раздавался грохот падающих кирпичей и осыпающейся штукатурки, наступила некоторая передышка. Карузо взял себя в руки, бросился в свой номер, надел туфли и обмотал полотенцем горло, опасаясь за свой уникальный голос, а затем, схватив портрет Теодора Рузвельта с автографом, который тот подарил Карузо, стремглав кинулся вниз.

Сделал он это вовремя. Кто-то сказал, что отель может с минуты на минуту рухнуть, и началась паника. Все устремились к дверям. После подземного толчка Карузо вышел из гостиницы целый и невредимый, если не считать пережитого потрясения. Рассказывают, будто он боялся, что от пыли и стресса потеряет голос. Карузо приосанился и запел громко и чисто, успокоив себя и других оставшихся в живых людей.

Именно так это было или иначе, сказать сейчас трудно. Так же, как и встреча Карузо с подвыпившим Джоном Барримо-ром, превратившаяся в анекдот. Вымысел и реальность тех событий переплелись столь тесно, что, вероятно, отделять их друг от друга теперь уже не имеет смысла.

Барримор — знаменитый актер того времени. Но не менее знаменит был он своей любовью к спиртному. Вечером накануне землетрясения он играл в пьесе Ричарда Дэвиса «Диктатор» на сцене театра «Коламбия» на Пауэлл-стрит. Но Барримора очень мало интересовала пьеса, гораздо больший интерес для него представляла чужая невеста, так как хорошеньких женщин он не пропускал. Когда произошло землетрясение, он в отеле «Сен-Фрэнсис» как раз занимался тем, что добивался благосклонности женщины. Одетый со вчерашнего дня в вечерний костюм, он оставил предмет своего увлечения, явившись публике у входа в гостиницу без единой царапины.

Наткнувшись на запертую дверь бара «Сен-Фрэнсис», он выбрался через завалы на улицу и увидел рыдающего на перевернутом и разбитом экипаже полураздетого, с полотенцем вокруг шеи Энрико Карузо. Он прижимал к груди портрет Теодора Рузвельта. Это было все, что тенору удалось спасти из своего набитого добром гостиничного номера.

Щегольски одетый, во фраке, с бриллиантовыми запонками, Барримор окликнул Карузо: «Привет, старина. Унылая картина, правда?»

Карузо сначала мельком глянул на своего разодетого коллегу, потом посмотрел на него более внимательно и улыбнулся. Абсурдность ситуации изменила его настроение. «Мистер Барримор, — сказал Карузо, — знаете, вы единственный человек в Сан-Франциско, кто приоделся по случаю землетрясения».

Знаменитому тенору и нескольким его коллегам удалось сесть в последний поезд, отходивший в Нью-Йорк. «Никогда ноги моей здесь больше не будет, — клялся Карузо, — лучше уж я проведу остаток дней у подножия Везувия…»

В городе же творилось нечто невообразимое. Нарождающийся день оглушал грохотом обваливающихся домов. Огромная толпа собралась на площади Юнион-сквер, где, по крайней мере, не угрожала опасность погребения под обломками строений.

Разрушения везде были чудовищными, но в тех частях города, где улицы пролегали по насыпному грунту, земля была словно вздыблена волнами, которые раскалывали тротуары и скручивали в узел трамвайные рельсы, как если бы те были из растопленной замазки. Карнизы, трубы и все пышные украшения, которые так любили архитекторы того времени, обрушивались вниз, угрожая людям, находящимся на улицах.

Землетрясение началось с относительно слабых колебаний, которые, усиливаясь, достигли максимума примерно к концу сороковой секунды, а затем внезапно прекратились на 10 секунд. Потом колебания возобновились, еще более сильные, и продолжались около 25 секунд. Это был конец главного толчка. И хотя за ним последовало много более слабых толчков, ни один из них не был серьезным.

Каков же результат этой минуты сотрясений? На холмах, где здания были возведены на твердых породах, повреждения оказались относительно небольшими. Обрушились трубы, были разбиты окна, поломана мебель, побита посуда, попорчена арматура, но серьезных разрушений самих построек не было. А там, где здания стояли на менее твердой почве, между холмами, разрушения оказались очень сильные, особенно кирпичных домов. Самые же трагические разрушения произошли на побережье. Буквально в один миг на Барбари-Коуст развалились сотни деревянных домишек, возведенных на зыбучих песках. Они превратились в неузнаваемые руины, погребя под собой обитателей. Весь район превратился в огромный «пудинг» толщиной до 5 м, состоящий из битого кирпича, сломанных деревянных балок, мертвых людей и лошадей.

С землей сровнялись жилые кварталы Девятой улицы и Брэннон-стрит. Писатель Уильям Бронсон так описал осевшие здания на походившей на американские горки выгнувшейся Дор-стрит: «…строй спотыкающихся пьяниц».

Весьма устойчивая на вид городская ратуша, расположенная на пересечении Мак-Алистер и Ларкин-стрит, стоимостью в 6 млн. долларов, превратилась в груду камня и покореженного железа. Ее армированный металлический купол напоминал треснувшее яйцо, а колонны разлетелись по улице, придавив прохожих.

Отель «Валенсия», находившийся в районе Миши, просто ополз вниз и сложился, как аккордеон, при этом четыре верхних этажа оказались на месте нижних. Все его 80 постояльцев погибли.

Шпили церквей Св. Патрика, Св. Джеймса, Св. Бригитты и Св. Доминика стали орудиями убийства, когда, сломавшись, упали вниз на бегущих по улицам людей. Улицы наполнились паникующими толпами сразу, как только по городу прокатилась первая волна землетрясения.

Вот как ярко описал пережитое очевидец катастрофы Сэм Вольф: «Улица шевелилась, словно по ней пробегали морские волны. Я двигался в направлении Маркет-стрит, у меня на пути обрушился дом. Он упал так близко, что я весь покрылся пылью, из-за которой поначалу даже ничего не мог видеть. Потом я увидел первые трупы. Они, подобно мясным тушам, штабелем были уложены в автомобиле. Они все были в крови, с разбитыми черепами, сломанными руками и ногами. Тут какой-то человек мне крикнул: «Берегись, тут провода под напряжением!» — и я едва избежал верной смерти».

Богато украшенные, величественные отели, придававшие облику Сан-Франциско благородный вид, завалились, как костяшки домино. «Денвер», «Космополитэн», «Брунсуик», «Палас», «Сен-Фрэнсис» — все они были разрушены полностью. «Фэрмонт» получил серьезные повреждения.

Деннис Т. Салливан, предусмотрительный и изобретательный глава пожарного департамента Сан-Франциско, в свое время разработал весьма рациональный план пресечения пожаров такого масштаба с помощью динамита. Но в первые же минуты землетрясения он погиб. Поэтому его план был воплощен в жизнь более чем бездарно.

Мэром Сан-Франциско тогда был коррумпированный растратчик государственных средств (позже его сместили с должности и посадили в тюрьму) по имени Юджин Шмидт, которого вознес на столь высокий пост другой высокопоставленный взяточник Эйб Руиф. Оба эти мошенника до такой степени опустошили городскую казну, что в городе практически не осталось средств для осуществления мер безопасности по плану Салливана. Более того, Шмвдт не имел представления о том, как управлять городом. Еще меньше у него было представления о том, как спасать его от огненной смерти.

Для оценки ущерба, причиненного самим землетрясением, не было времени. Упавшие или заваленные трубы и разбитые печи вызвали пожары в пятидесяти местах одновременно. Большая часть пожарных станций была разрушена, а система сигнализации выведена из строя. Тем не менее пожарные службы быстро пришли в себя и начали работать. Вначале их действия были успешными, но вскоре вода из брандспойтов стала сочиться тонкими струйками, а затем совсем перестала идти. Стало ясно, что главная водная магистраль разрушена и нужно продолжать борьбу с огнем без нормального снабжения водой. Пожарные качали воду из канав, цистерн и колодцев и даже из залива, но постепенно огонь взял верх. Пламя перескакивало с одного строения на другое быстрее, чем его удавалось сбить. Из-за того, что температура неимоверно поднялась, здания, которые при других условиях были бы огнестойкими, вспыхивали, так как их внутренняя отделка нагревалась выше точки воспламенения. Чтобы преградить путь огню, пожарные пытались воспользоваться динамитом, как это планировал Салливан, но и это не дало результатов: огонь двигался слишком быстро. К полуночи 18 апреля почти вся деловая часть Сан-Франциско была полностью уничтожена.

За эту задачу взялся самозваный военный диктатор — бригадный генерал Фредерик Фанстон, который, не посоветовавшись с гражданскими властями, ввел в городе военное положение и призвал в него войска из ближайшего гарнизона Президио. Ровно в 7 утра 19 апреля в Сан-Франциско вошли войска с примкнутыми штыками и приказом стрелять в каждого попавшегося на глаза мародера.

Как и следовало ожидать, военные столкнулись с массовыми беспорядками, возникшими после землетрясения. Бездомные бандиты с Барбари-Коуст врывались в бары, разоряли склады, грабили магазины, ломали двери банков и вскрывали сейфы.

В самый разгар неразберихи толпа подонков устремилась к зданию Монетного двора США, чтобы ограбить его. Но их достойно встретили ряды полицейских, вооруженных служащих, солдат и просто бдительных граждан. Они заставили грабителей повернуть вспять, оставив близ объекта нападения 34 убитых. А 39 млн. долларов золотом и серебром были сохранены.

Тем временем мэр Шмидт сделал то, что имел право сделать только президент США: он задним числом одобрил неконституционные действия генерала Фанстона. И войска, часто сопровождаемые добровольцами, выслеживали мародеров, открывали пальбу и устанавливали импровизированные виселицы. С нарушителями закона (а зачастую и с теми, кто ничего противозаконного не совершил) расправлялись на месте без суда и следствия. Когда мэру доложили о расправах, он высказался в их поддержку. Одновременно с законными арестами продолжались самосуды.

Еще больший вред принесли попытки солдат остановить пожары. Бездумно подкладывая динамитные шашки, они скорее усиливали огонь, чем тушили. Чаще всего они закладывали слишком большие заряды и вместо того, чтобы создавать встречное пламя, просто разрушали уцелевшие здания. В воздухе летали горящие матрацы, что, кстати, и послужило причиной пожара в Чайнатауне.

Такое своеобразное «срывание маски», по выражению одного писателя того времени, с лица Чайнатауна не только обнажило опиумные притоны, но и выпустило на свободу тысячи и тысячи крыс. Полчища грызунов, большая часть которых была инфицирована бубонной чумой, завезенной через Тихий океан с Востока, подгоняемые горящими углями, устремились по улицам к трущобам Чайнатауна. Они пронеслись по городу, ку-.сая людей. В течение года потом сообщалось о 150 случаях заболевания чумой в результате крысиных укусов. Половина Сан-Франциско была объята огнем, горожане штурмовали идущие в Окленд переполненные паромы или поднимались на холмы, лишь бы не сгореть в пожаре. Все водопроводы города были разрушены. Но на Телеграф-Хилл итальянская община нашла довольно оригинальный выход из положения. Там опустошили винные погреба, использовав 800 л вина вместо воды для тушения пожара. Один очевидец описал это так: «В ход пошли бочонки с вином, и бригада тушения перешла от воды к вину. В вине мочили одеяла и ими сбивали пламя. С кроватей снимали постельное белье, мочили его в вине и развешивали с подветренной стороны домов, оберегая их от огня. Мужчины залезали на крыши и обливали вином их деревянные части».

Пожары продолжались еще три дня, в трех направлениях. Постепенно они были укрощены настойчивыми усилиями пожарных, использовавших то ограниченное количество воды, которое смогли найти в цистернах, а также благодаря применению взрывов. Целые кварталы далеко впереди на пути огня были заминированы, а затем подорваны, чтобы обеспечить эффективный обрыв огня. К утру 21 апреля последние пожары, угрожавшие с севера прибрежной полосе и докам, были подавлены объединенными усилиями пожарных на суше и пожарных судов со стороны залива.

К тому времени остро стала ощущаться нехватка продовольствия. Вымогатели за булку хлеба стали требовать целый доллар, водители за перевозку имущества на расстояние 10–12 домов брали 1000 долларов, стакан воды стоил 50 центов.

В ответ на это войска открыли продовольственные склады и стали распределять еду среди населения. Более 75 тыс. беженцев переправились на паромах в Окленд, а оттуда в Беркли, Аламеду и Беницию.

Теперь город мог подсчитать свои потери. Пожарами было охвачено 490 кварталов, или 1052 гектара. Было разрушено 30 школ, 80 церквей и монастырей, лишилось жилища 250 тыс. человек, погибло около 700, при этом немалую часть погибших составили пациенты местной клиники для душевнобольных — под руинами клиники нашли свою смерть 270 человек. Городская ратуша с ее документами, библиотеки, суды и тюрьмы, театры и рестораны перестали существовать.

На разрушения и опустошение было больно смотреть. 500 млн. долларов в 1906 году, которые сегодня равняются сотням миллиардов долларов, — такой материальный ущерб был нанесен городу. Деньги, которые могли бы пойти на восстановление города, сгорели вместе с банками, где хранились. Только небольшой частный банк, возглавляемый итальянцем Амадео Джаннини, сумел сохранить 80 тыс. долларов своих вкладчиков и выдавал их каждому, кто хотел строиться. Такой альтруистский поступок ознаменовал собой рождение знаменитого «Бэнк-оф-Америка».

Город поднялся из пепла, как сказочный феникс. Но для тех, кто был там в те трагические дни, воспоминания об этом аде навсегда останутся в памяти. Один старик, услышав мольбы придавленного обломками здания человека, из милосердия убил его, а потом подошел к полицейскому сдаваться. Усталый сержант посмотрел ему в глаза и сказал: «Иди домой, старик. Сегодня гибнет Сан-Франциско, и теперь не имеет значения, как именно».