3. Удаление Григория VII в изгнание. — Падение Григория. — Смерть его в Салерно. — Всемирно-историческое значение личности Григория

3. Удаление Григория VII в изгнание. — Падение Григория. — Смерть его в Салерно. — Всемирно-историческое значение личности Григория

Норманны освободили Григория VII, но те ужасные насилия, которые были совершены ими, обрекли его на вечное изгнание. С общечеловеческой точки зрения это изгнание было справедливой карой, постигшей Григория. Его политическая жизнь была окончена, когда Рим оказался превращенным в развалины. Правда, римляне обещали Григорию полное подчинение; но он не мог не понимать, что станет жертвой их мести, как скоро норманны уйдут из Рима. Роберт взял заложников, оставил в замке ев. Ангела гарнизон и в июне вместе с напои выступил в Кампанью; овладеть Тиволи ему не удалось, но другие замки были разрушены им. Затем наступила минута, когда Григорий с мучительным чувством в душе должен был взглянуть в последний раз на Рим и проститься навсегда с Вечным городом, который послужил ему ареной борьбы и который он оставлял обращенным в развалины, Григорий мог сказать себе, что он уходит непобежденным, но он не был так же и победителем. Взволнованному воображению Григория должен был рисоваться образ Генриха на берегах По; мысленно следя за своим врагом, Григорий, вероятно, представлял себе, как этот враг возвращается на родину, торжествуя, что ему удалось завладеть Римом, возложить на себя императорскую корону, возвести на Св. престол антипапу и наконец принудить даже самого Григория бежать в изгнание под тягостью проклятий римлян. И в то время как один из этих противников направлялся к северу, другой, обязанный признательностью к вассалу, вынужден был следовать за ним на юг, в чужую сторону, вместе с римлянами, взятыми в плен. Великий папа, некогда проповедовавший крестовый поход против единоверцев сарацин, уходил теперь из опустошенного Рима, охраняемый толпами норманнов и тех же самых сарацин, — уходил затем, чтобы печально проследовать изгнанником в Монте-Касино и Салерно и приютиться у своего друга Дезидерия. Таков был глубоко трагический конец драмы жизни Григория VII, и этот конец явился столь же ярким торжеством вечной справедливости, каким была одинокая смерть Наполеона на острове Св. Елены.

Занятый проектом возвращения в Рим во главе войска, Григорий умер 25 мая 1085 года в Салерно. «Я умираю в изгнании потому, что любил справедливость и ненавидел неправду», — печально говорил Григорий на своем смертном одре, и в этих словах вполне сказалась коренная черта сильного и мужественного характера Григория. Но этот человек могучего ума и почти исключительной силы воли не принадлежит к числу тех мудрых провозвестников новых начал, великие заслуги которых перед человечеством признаны всеми народами без различия. Григорию должно быть отведено место в ряду земных правителей, могучее воздействие которых на мир вместе и насильственно, и благотворно. Религиозная основа, из которой исходил Григорий, ставит его, однако, гораздо выше светских властителей. Рядом с ним Наполеон по идейному содержанию является поразительно бедным. Цели, которые преследовал Григорий VII, были, конечно, унаследованы им от его предшественников. Но исключительные способности правителя и государственного муж а составляли собственное достояние Григория точно так же, как и присущая ему революционная смелость, до которой не доходил никто ни в Древнем Риме, ни в новейшее время. Опрокинуть существовавший тогда в Европе общественный строй для того, чтобы на развалинах его воздвигнуть папский престол, – такая мысль нисколько не страшила этого монаха. Истинное величие его, однако, было уже позади, когда он достиг престола. Как папа Григорий взял на себя слишком большую задачу: то, что могло быть создано целыми веками, он хотел осуществить в короткое время своего могущества. Тот, кто хочет достичь невозможного, переходит в область несбыточного, и попытка Григория сосредоточить в своих руках политическую власть над всем миром была именно такой несбыточной мечтой.

Нельзя не поражаться энергии, которую проявил Григорий в борьбе за независимость церкви и в установлении иерархической власти. Государство священников, единственным оружием которых были крест, Евангелие, благословение и анафема, заслуживает удивления больше, чем все государства римских и азиатских завоевателей. Такое воплощение духовной власти в государственной форме будет всегда составлять совершенно особенное проявление нравственной силы, не сходное ни с каким другим. Григорий VII был героем именно этого государства. Он понимал человечество как единую церковь, но эту последнюю он представлял себе только в образе папского единодержавия. Идея о том, что смертное существо может обладать непогрешимостью и свойствами, уподобляющими его Богу, что оно может держать в своих руках ключи от рая и ада и что этому апостолу смирения, но вместе и единому властителю, так как он является наместником Бога, должен быть подчинен весь мир, — идея эта всегда будет казаться чудовищной. Она была порождена веком рабства, невежества и нищеты, когда измученное человечество стремилось воплотить начало добра в какой-нибудь личности, которая, будучи источником утешения, всегда оставалась бы зримой и достижимой. Предоставление власти «вязать и разрешать» в вопросах нравственности одному человеку является, может быть, самым поразительным фактом из всего, что знает всемирная история; оно объясняется однако, тем, что в Средние века церковь была выразительницей и всеобщих нужд, и наиболее сильных страстей, и самых возвышенных идей, присущих человечеству. Светская среда была в то время еще груба и невежественна, и духовные ее силы были вызваны к жизни уже только после борьбы, начало которой было положено Григорием VII.

Таким образом, нет ничего удивительного в том, что величие церкви приняло благодаря Григорию, такой воинственный характер. Чуждый христианству идеал Григория, однако, не был оправдан историей, так как оказался ниже истинного идеала человечества. Апостольское учение по-прежнему сохраняет свою силу; между тем как иерархические основоположения Григория уже давно утратили свое значение и в настоящее время, когда образование стало общим достоянием, являются не более как запоздалым бредом сторонников невежества и фанатиков. Нельзя не поставить Григорию в вину того, что он расколол церковь на две половины: одну светскую, состоящую из мирян, лишенных избирательного права, и другую — касту священников, самих себя избирающих. Представление о христианской республике было в действительности извращено основоположениями Григория, так как на место церкви была поставлена иерархия. Григорий внес в церковь дух цезаризма. Если эта, как казалось, совершенная система должна была воссоединить в себе все другие политические формы — демократическую, аристократическую и монархическую, то зависимость ее действия от воли отдельного лица и затем сосредоточение всей догматической власти в руках людей одной касты не могли не породить всего того зла, к которому приводят произвол и деспотизм, и потому вполне понятно, что за системой, созданной Григорием VII, должна была последовать немецкая реформация.

Из всего того, что было сделано Григорием, наиболее важное значение имело непредвиденное Григорием всемирное пробуждение духа в человечестве. Это пробуждение было вызвано борьбой, впервые затронувшей все нравственные основы существования людей. Великое движение, которое охватило и церковь, и государство, получило свое начало именно от Григория. Исполинская борьба двух общественных форм, составляющих всю совокупность социального строя, — церкви и государства, — их вначале варварское сочетание в феодальных учреждениях, затем все большее разделение и постоянный антагонизм — таково историческое содержание Средних веков. Но обеспечить церкви и государству их полную взаимную независимость, освободить их окончательно от иерархической неподвижности, внести в них начала свободы, справедливости и общественности и таким образом создать единое царство культуры и мира — все это остается недостигнутым до настоящего времени. В век кулачного права и варварства великие христианские идеи не были доступны пониманию людей. Разве церковь Григория VII и Средних веков была действительно воплощением христианства? Можем ли мы так же сказать, что наше время уже осуществило эти возвышенные идеи, являющиеся выражением непреходящих начал человеческой личности и общества? Падение феодального государства франков и ослабление могущества григорианской церкви скорее были указанием на наступление новой эпохи в существовании человеческого рода. Сохранившиеся до сих пор колоссальные обломки Средних веков уносятся один за другим на наших глазах великим потоком жизненной гармонии; путем нескончаемой борьбы грубый и неподатливый мир достигает все-таки этой гармонии и приближается к счастью, одно предвидение которого уже составляет источник великой радости для благородных умов.