3. Заговор сицилийских баронов против императора и его подавление.— Военные успехи Фридриха. — Витербо и Флоренция подчиняются его власти. — Положение дел в Риме. — Письмо сенатора к папе с напоминанием о возвращении. — Папа жалует роду Франджипани в ленное владение Тарент. — Император хочет идти па

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

3. Заговор сицилийских баронов против императора и его подавление.— Военные успехи Фридриха. — Витербо и Флоренция подчиняются его власти. — Положение дел в Риме. — Письмо сенатора к папе с напоминанием о возвращении. — Папа жалует роду Франджипани в ленное владение Тарент. — Император хочет идти па Лион. — Отпадение Пармы: неудача императора. — Энцо взят в плен болонцами. Падение Петра де Винеис. — Смерть Фридриха II, 1250 г. —Его личность в истории

Италии продолжала оставаться главной ареной этой истребительной войны: только с итальянскими силами император мог продолжать в ней ведение войны. Во главе гибеллинов стояли: страшный, выродившийся в неистового тирана. Эццелин, Манфред, маркграф Ланчиа, Оберт Палавичини, тогда как король Энцио, заместитель императора, и другой его побочный сын, Фридрих Антиохийский, были наместниками в Тусции и Маритиме. Призывающие к восстанию, обращенные к народам Италии письма папы действовали также и в Сицилии, и даже при дворе императора. Иннокентий надеялся посредством устройства заговора продажных баронов отнять у императора основу его могущества в Италии и завладеть наследственной землей Гогенштауфенов, куда он послал в качестве легатов кардиналов церквей Св. Марии в Транстевере и в Космедине. В Сицилии было достаточно недовольных. Подчиненное законам государства, жестоко преследуемое духовенство, лишенное привилегий верховного суда феодальное дворянство, истощенное фиском городское сословие давали материал для восстания, к которому ревностно возбуждали странствующие агенты папы, нищенствующие монахи. Но основанная Фридрихом в его королевстве монархическая власть оказалась достаточно прочной; народ и города, вознагражденные за потерю своих свобод многими мудрыми законами, особенно направленными против баронов, не поднялись на своего государя. Заговор ограничился кругом аристократии, давшей себя подкупить имениями и почестями, так как был решен настоящий имущественный переворот; имущества сторонников императора отбирались у них и отдавались приверженцам папы. Теобальд Франческо, бывший до сих пор подестой в Парме, Пандольф Фазанелла, императорский военачальник в Тусции, владетели Сансеверино, Морры и Чикалы составили с папским легатом план заговора, в который входило покушение на жизнь императора. Фридрих открыл их умысел, когда он в марте 1246 г. стоял лагерем у Гроссето. Пандольф и другие бежавшие заговорщики нашли себе временное убежище в Риме, по поводу чего разгневанный Фридрих написал письмо сенаторам и римскому народу. Сам папа, который, соблазняя сицилийцев возвращением потерянных привилегий, возбуждал их языком демагога восстать против «второго Нерона», разбить цепи рабства и снова приобрести счастье свободы и мира, ревностно помогал заговору. Мы и теперь еще читаем его бессовестные письма к изменникам, которых он называет «славными сынами церкви, над которыми сияет лик Божий».

Император проследовал по пятам бежавших в Апулию мятежников; он истребил их в июле 1246 г. в их замках Скала и Капоччио; затем он снова вернулся на север, чтобы, согласно своему намерению, идти искать врага в самом Лионе. Счастье было на его стороне. Его полководцы одерживали победы в Тусции и в Умбрии; Маринус Эболи победил кардинала Райнера Капоччи и гвельфскую лигу граждан Перуджии и Ассизи, Камерино возвратился под власть императора, а Пиза и Сиена сражались за Фридриха против гвельфских городов. В римской области не только Корнето был в 1245 г. приведен к покорности пленом и казнью многих граждан, но и Витербо голодом был принужден отпасть от папы и сдаться Фридриху Антиохийскому (в 1247 г.). Этот же сын императора вступил также и во Флоренцию, откуда гвельфы были изгнаны, и синьория передала ему город. Это делало Фридриха II господином над всей Тосканой. Город Рим был предоставлен самому себе. Хроникеры молчат о состоянии его во время отсутствия папы, и сами имена правивших тогда сенаторов неизвестны. Что гвельфская партия все еще была здесь господствующей, доказывается письмом одного сенатора, который так же настойчиво уговаривал папу вернуться из Лиона, как это делали римляне столетием позже, когда их папы жили в Авиньоне. Уже в этом письме Рим, глава вселенной, называется безглавым, не имеющим своего пастыря и изображается в виде скорбной вдовы, а папе напоминается легенда о бегущем апостоле Петре, который, встречая Спасителя, спрашивает его: «Domine, quo vadis?» — и слышит в ответ: «Я иду в Рим, чтобы вторично быть распятым», после чего пристыженный апостол тоже возвращается назад. Долгое отсутствие Иннокентия IV стало тревожить римлян, подозревавших, что их папа может, оставаясь во Франции, утвердить там свой престол и что Рим, «зеница вселенной, трибунал правосудия, местопребывание святости, престол славы», будет лишен своей чести или единственного источника своего благосостояния. Письмо неизвестного сенатора было предчувствием Авиньона, но Иннокентий IV не мог последовать призыву римлян, так как его возвращение расстроило бы план и результаты его бегства. Вместо этого он старался усилить свою партию в Риме, переманивая на свою сторону приверженцев императора. Франджипани, стоявших до сих пор во главе гибеллинов, он привлек признанием их прав на Тарентское княжество, которое императрица Констанца обещала Оттону Франджипани, а Фридрих II отдал его своему сыну Манфреду. Иннокентий пожаловал его пфальцграфу Генриху Франджипани и в то же время предоставил ему доходы с судебного округа Арбореа в Сардинии. Так отпал от Гогенштауфенов этот римский род, сделавшийся враждебным наследникам Фридриха II. Впрочем, император не притеснял больше Рим, так как предмет его ненависти уже не находился там; он старался показать римлянам, что ведет войну с папой, а не с ними.

Достигнув снова господства над Италией, он хотел идти через Савойю на Лион, чтобы, став лицом к лицу со своим врагом, убедить весь мир в своем праве. Если бы он в самом деле во главе победоносных войск проник туда и снова собрал бы под свои знамена Германию, где побежденный Конрадом король Генрих Распе умер от ран 12 февраля 1247 г., то его борьба приняла бы новую, более широкую форму. Это смелое предприятие, которое могло бы иметь мировое значение, не было исполнено, потому что император, к своему несчастью, принужден был возвратиться от подножия Савойских Альп вследствие отпадения одного, до сих пор бывшего верным, города и оставаться вдали от Германии, бывшей естественной почвой для укрепления его власти. Сопротивление городов было неодолимо; каждый из них был крепостью, обнесенной стенами, и каждый был самостоятельным государством с мужественными гражданами. Опасный характер войны с городами сокрушил силу императора. Лишь только одни города были побеждены, как восставали другие, и даже верность дружественно настроенных общин была ненадежна, ибо каждую ночь враждебная партия могла подняться, как бурный ветер, и водрузить свои знамена у городских ворот. Поэтому война императора с этими непостоянными, упорными и героическими общинами была мучительной работой Сизифа — страшной в своем однообразии бесконечных походов, осад, опустошений полей и всякого рода ужасных дел. Мы, нынешние люди, едва можем понять, как могли выносить такое постоянное положение вещей и терпение гениального повелителя, и имущественные средства трудолюбивых народов. 16 июня 1247 г. Парма в итоге неожиданного захвата попала во власть изгнанных оттуда папских родственников Росси. Император тотчас повернул из Турина на Парму, осаду которой он начал 2 июля. Война сосредоточилась возле этого города, куда устремился со множеством граждан гвельфских городов и князей Григорий Монтелонго, родственник Иннокентия III, папский легат, одинаково искусный как в военном деле, так и в дипломатии. Ясный ум императора затмился, когда он решился на осаду одного города, через что терялись и время, и сила, и возможность широкого действия. Хотя, конечно, завоевание Пармы, где собрались главные силы его врагов под предводительством самых выдающихся начальников, было бы большой победой в Италии.

В продолжение всей осени и зимы Фридрих вел осаду Пармы из построенного им в полной надежде на победу лагерного города Виттории. Крайняя нужда довела наконец осажденных до отчаяния, так что они во время отсутствия императора, уехавшего на охоту, сделали вылазку. 18 февраля 1248 г. Виттория сделалась жертвой пламени; тысячи легли на поле сражения; был убит также и Таддеус Суесский, храбрый воин и великий государственный человек, бывший ранее красноречивейшим защитником своего государя в Лионе и которого эта славная смерть воина заставляет признать более счастливым, чем Петра Винео. Тысячи попали в плен к гражданам Пармы; добыча, взятая в лагере, была велика; даже императорская корона попала в руки врагов: человек из толпы, похожий на домового, снес ее в город при радостных криках народа. Такова судьба всякого величия на земле, что под конец и дурак облекается в его пурпур. День Пармской битвы был для гвельфских городов вторым Леньяно. Его прославляли в песнях. Счастливая звезда Фридриха закатилась.

Как беглец явился он в Кремону, собрал свое войско и, пылая жаждой мести, снова пошел в пармские пределы, но гвельфские города оказали ему сопротивление. Одно несчастье следовало за другим. Энцо, краса рыцарства, любимый сын Фридриха, 26 мая 1249 г. взят был в плен при Фоссальта гражданами Болоньи; ликующие победители отвели неоценимую добычу в свой город и на просьбы и угрозы императора отвечали с упорством горожан, гордый нрав которых служит самым живым доказательством высокого духа тогдашних республиканцев. Энцо похоронил свою царственную молодость в долгом двадцатидвухлетнем плену, в котором он нашел и свою смерть.

Лучший из сыновей императора был в плену, вернейший из его советников убит, а своего гениального министра и друга он потерял или вследствие его действительной вины, или вследствие собственной подозрительности, ставший печальной спутницей исчезающего счастья и колеблющегося могущества. Гибель Петра де Винеис, знаменитого капуанского гражданина, который благодаря своему гению поднялся из низов до положения первого государственного человека своего времени, легла тенью на жизнь великого императора, подобно тому как смерть Боэция омрачила собой жизнь Теодориха Великого. Оба германских короля сходны друг с Другом в окончании их жизненного пути, а также и в быстром и трагическом конце их рода. История не разъяснила ни вины, ни рода смерти, ни точного времени падения Петра де Винеис, которому Данте полстолетием позже принес бессмертную искупительную жертву.

В мае 1249 г. император из Тосканы возвратился в Апулию и уже больше не покидал Южной Италии. Обстоятельства, которые он не мог преодолеть, удерживали его, к его несчастью, в стране, где окончательное решение его великой борьбы было уже невозможно. Хотя следует признать, что Фридрих II не был низложен, хотя он до конца сохранил твердо свою власть не только в своем королевстве, но и в большей части Италии, однако надо сознаться, что он потерял влияние на ход мировых событий и остался снова уединенным в Италии. Правда, папа в Лионе боялся переворота в пользу Фридриха, так как последний через обратное покорение Равенны приобрел снова господство в Марках, в то время как стесненные Эццелином и Палавичини ломбардские города дошли до совершенного истощения. Но император мог окончательно победить римскую церковь лишь при условии введения в борьбу немецкой нации и если бы мог заключить союз со всеми враждебными папству течениями в Англии и Франции. Еще не достигнув цели своей деятельной жизни, не будучи побежденным, Фридрих II умер после непродолжительной болезни

19 декабря 1250 г. в своем замке Фиорентино возле Лючерии. Если правда то, что рассказывают старинные хроникеры, то великий враг пап умер с философским взглядом на ничтожество всякой земной власти, с христианской надеждой на вечную жизнь, завернутый в мантию цистерцианского монаха и освобожденный от отлучения своим верным другом палермским архиепископом Берардом. Мы склонны верить этому, потому что это свойственно людям. Вокруг смертного одра Оттона IV стояли монахи, которые по его неотступной просьбе бичевали его до крови, а у постели умирающего Наполеона находился простой священник, который причастил его. Герой своего века, гений которого поразил мир, умер после долгой борьбы за освобождение от единовластия церкви, умер, подобно большинству великих людей, непонятый современниками, покинутый, в трагическом одиночестве. Наследник его короны находился далеко в Германии, где он воевал с узурпатором Вильгельмом Голландским; у смертного одра императора находились его побочный сын Манфред, на руках которого он и скончался, и верный архиепископ Берард. Замок его охраняли сарацины, составлявшие его гвардию. Мертвого императора перенесли на носилках в Тарент, а оттуда по морю сначала в Мессину, потом в Палермо. Там, в соборе, покоится он в своей порфировой гробнице.

Страсти, возбужденные великой борьбой Фридриха II с папством, еще в наши дни чувствуются в суждениях света. До сих пор еще существуют гвельфский и гибеллинский взгляды, так как обе партии продолжают жить в новых формах и будут жить до тех пор, пока будут существовать принципиальные основания их противоположности. Самое низкое мнение о личности Фридриха II принадлежит современной ему церковной партии. Понятно, что Иннокентий IV видел в своем великом противнике только антихриста, фараона и Нерона, потому что евангельское представление о церкви было давно уже подменено, и когда священники говорили о ней, то под ней надо было разуметь только иерархию или папство. Но очень странно то, что приговор прошедших дней, бывший выражением ненависти духовенства, нашел себе отголосок и в современной историографии. Суждение мыслителя смягчается спокойным взглядом на мировой порядок, противоположности которого — какие бы партийные названия они в то время ни носили — складывались в сфере идей, в служебные силы высшего, проникающего в мир разума. Длинный ряд, отчасти великих, пап, которые, будучи верой людей облечены религиозной властью, мужественно отстаивали свободу церкви от политического закона, является зрелищем столь же достойным удивления, как и ряд славных, оказавших человечеству великие услуги императоров, которые, будучи той же верой облечены в величие светской власти, защищали всемирную свободу духа против выродившейся церкви. Иннокентий IV соединил в себе ряд первых и результаты их стремлений, а Фридрих II — ряд вторых и их результаты. Средневековый мир по своим идеалам был космической системой, стройность и единство которой и даже гений ее философской мысли заставляют удивляться наших современников, потому что человечество не могло еще заменить эту отжившую систему другой, столь же гармоничной. Как законченная в себе сфера, этот средневековый мир имел два полюса — императора и папу. Воплощение руководящих принципов тогдашнего человечества в этих двух мировых фигурах навсегда останется достойным удивления, неповторяющимся историческим явлением. Оба они, как два демиурга, два духа света и силы, были поставлены в мире, чтобы управлять каждый в своей сфере. Они были творениями сохранившейся, хотя в пределах земной необходимости и померкнувшей, культурной мысли всемирной Римской империи и всемирной христианской религии. Одна представляла гражданский, другая — духовный порядок, одна имела в виду землю, другая — небо; таким образом, возникла эта способствовавшая развитию человечества средневековая борьба титанов, наполнявшая и объединявшая целые века и бывшая величественным зрелищем всех времен. Фридрих II был последним героем. Со всеми своими ошибками и добродетелями он был самым совершенным и гениальным человеком своего века и представителем его культуры.

Однако Фридриха II слишком далеко отодвинули от его времени, когда приписывали ему план уничтожить существующее устройство церкви и соединить в себе королевскую и духовную власть папы-императора. Церковь без папы была совершенно чужда государственному пониманию того времени. Представление о двух мировых светилах оставалось признанным символом, и ни императору не могла прийти мысль уничтожить папство, ни папе — уничтожить империю. Они признавали один в другом высшую духовную и светскую власть, но они боролись за расширение своего могущества. Религиозное сознание Фридриха, самого страшного врага папства, было так же правоверно, как убеждение гибеллина Данте. Он не оспаривал апостольской власти у папы, но он взывал к князьям: «Мужественно помогите нам против злодеев-священников, чтобы мы сломили их высокомерие и дали нашей матери-церкви более достойных представителей, ибо это входит в обязанность нашего императорского звания, и это наше искреннее желание реформировать их во славу Божию». Здесь в устах Фридриха II является слово «реформация», но он под ним понимал только освобождение права короны от церковного права, отделение духовной власти от светской, ограничение священства апостольской деятельностью, секуляризацию церкви на основании признаваемых гибеллинами идей Арнольда Брешианского и восстановление королевского права инвеституры, как это было выполнено в Сицилии. Далекий путь отделял еще человечество от аугсбурского и вормского исповеданий; долгий духовный процесс через схоластическую и классическую науку должен был пройти еще, прежде чем Германия этого достигла. Отделение Германии от римской церкви совершилось через Реформацию, но последняя не явилась неожиданно; напротив, ее развитие в виде цепи причин восходит к Евангелию, а длинный ряд императоров, которые вели борьбу за инвеституру и за империю против единовластия Рима, ведет, как историческое преддверие, прямо к немецкой Реформации. Поэтому в борьбе Фридриха II против вышедшего из границ папства были посеяны многие новые зародыши европейской Реформации.

Фридрих II, самый консервативный представитель древнего принципа империи и в то же время новатор, выступает здесь впереди своего времени и отрицает его.

Можно ли удивляться тому, что он еще верил в идеал Римской империи, когда через сто лет после него этот идеал представлялся благороднейшим умам Италии как продолжение законной Римской империи, как непрерывный мировой порядок и как понятие, соединяющее в себе всю человеческую культуру. Однако таково было гениальное заблуждение Данте и Петрарки. Возвышенная традиция, передававшаяся через века, теократическое воззрение на устройство мира и на единство человеческого рода; причем у германцев, растворивших в себе Римскую империю, это воззрение получило отпечаток стремления рядом с единством религии создать закономерную форму человеческой жизни; высокий культурный идеал и космополитическое понятие, никогда вполне не осуществившееся на деле, — все эти идеи в течение всех Средних веков господствовали с твердостью догмата. И они продолжали существовать еще и тогда, когда романские и германские нации, которые разделили между собой два мировых образа, папу и императора, долгим процессом развития приобрели свои собственные государственные формы, законы, национальность и национальный язык. Латинская раса в эпоху Фридриха II впитала в себя свои германские составные части и явилась по ту сторону Альп в виде новой, своеобразной итальянской нации. Она освободилась от старого излишка германского феодализма, найдя себя снова в общинном устройстве и в римском праве. Поэтому демократический национальный дух, с которым вступила в союз церковь, выступил с протестом как против восстановления в Италии германского феодального принципа Генрихом VI, так и против монархического принципа Фридриха II, и программа гибеллинов, политических легитимистов того времени, состоявшая в том, чтобы дать Италии ценой ее национальной независимости и городской свободы сомнительное счастье монархического единства через посредство чуждого ей императора, имела не более основания, как и дикое стремление свободы гвельфов, которые только по нужде и из-за выгоды искали поддержки у пап — естественных противников монархического принципа в Италии.

Фридрих II заключил собой эпоху той старогерманской империи, которая уже отжила и по ту и по эту сторону Альп, и оставил церковь и гвельфскую партию обладателями победы и будущности; однако он заключил ее в новом виде, как первый настоящий монарх, основатель государственного принципа единодержавного правления, первый государь, который дал своему народу систематизированный свод законов, начал борьбу королевской власти с феодализмом и призвал в парламент третье сословие. В своем наследственном государстве Сицилии он мог на практике провести до конца свои принципы, согласно которым в монархии должны были быть устранены все неравенства, как феодальные, так и демократические. Со временем на почве этих монархических тенденций медленно развилось новейшее государство. На этом новом пути, по которому пошла старая борьба с папской иерархией, произошло то, что через пятьдесят лет после Фридриха II французская монархия, пользуясь силой государственного права, принципом национальной независимости и волей соединенных сословий страны, могла в самом деле преодолеть и иннокентьевское папство, и вообще средневековую папскую власть.