2. Аларих идет на Рим в 408 г. — Демон Алариха. — Предчувствия падения Рима. — Первая осада. — Посольство римлян. — Тусцийское язычество в Риме. — Выкуп за снятие осады. — Гонорий отвергает мир. — Аларих во второй раз перед Римом в 409 г. — Контр-император Аттал. — Поход Алариха в Равенну. — Он в тр

2. Аларих идет на Рим в 408 г. — Демон Алариха. — Предчувствия падения Рима. — Первая осада. — Посольство римлян. — Тусцийское язычество в Риме. — Выкуп за снятие осады. — Гонорий отвергает мир. — Аларих во второй раз перед Римом в 409 г. — Контр-император Аттал. — Поход Алариха в Равенну. — Он в третий раз становится лагерем перед Римом

Для короля готов Алариха едва ли было основание горевать о позорной смерти своего давнего врага, хотя бы у Алариха и была даже надежда поделить с ним восток и запад. Теперь уже не существовало единственного противника, который превосходил Алариха своими силами, прогнал его из Италии и обрек на бездеятельность, продолжавшуюся пять лет. Смерть Стилихона сделала Алариха повелителем судеб Рима. Решив еще раз попытать свое счастье, Аларих проник из Иллирии в Верхнюю Италию, куда его звали и друзья Стилихона, желавшие отомстить за его смерть, и ариане; отказ же в уплате договорной дани был достаточным для самого Алариха предлогом, чтобы нарушить договор. Какой-то демон, как говорит предание, не давая покоя Алариху, гнал его идти войной на Рим. Один благочестивый монах поспешил навстречу ополчившемуся королю варваров и заклинал его пощадить город и отказаться от чудовищного дела, им предпринятого. Гот ответил монаху: «Я поступаю не по своей воле; какое-то существо не дает мне покоя, мучает, гонит меня и взывает: иди и разрушь Рим!» Иероним и Августин полагают, что демон Алариха был указанием Бога, который хотел наказать развращенный Рим за его грехи. И кто мог бы не признать исторической силы в неудержимом влечении, которое толкало Алариха совершить неслыханное дело? Мысль о том, чтобы покорить вечный Рим, который еще никогда не был побеждаем врагом, должна была казаться человеческому уму чем-то ужасным, и в то же время она должна была производить чарующее действие на честолюбивого варвара. С военным походом Алариха началось завоевание обессиленной германскими народами Италии; тогда-то впервые германцы вышли из беспорядочного существования, движимого бессознательными естественными силами, и вступили в круг закономерно развивающейся культуры; но это же событие было вместе с тем и концом Римской империи. Аларих прежде всего мог надеяться, что с покорением Рима политические условия Италии будут глубже потрясены; но он, конечно, не мог рассчитывать стать властителем на сколько-нибудь продолжительное время, так как у него самого не было опоры ни в каком государстве, ни в каком городе, и не было тех вспомогательных средств и связей, какие некогда были в распоряжении Пирра и Аннибала.

Город все еще был средоточием всякой цивилизации, палладиумом человечества. И даже тогда, когда Рим перестал быть местопребыванием императора и высших государственных властей, он все-таки оставался идеальным центром империи. Уж одним своим именем, глубоко чтимым всеми людьми, Рим представлял определенную силу. Слова «Рим» и «римское» служили выражением мирового распорядка. Несмотря на то что Рим постепенно, жестокими войнами, подвел под свое иго так много народов, он не возбуждал в них ненависти; все покоренные Римом народы и даже варвары с гордостью называли себя гражданами Рима. Только фанатики-христиане могли чувствовать ужас к этому городу как месту служения языческим богам; апокалипсис предсказывал падение этого огромного Вавилона, напоившего все народы вином наслаждения. Книги Сивилл, возникшие в Александрии при Антонинах, предвещали, что город падет после того, как придет антихрист, и обещали, что он появится скоро; антихрист должен был явиться в образе возвращающегося перед концом мира истребителя христиан и матереубийцы, чудовища Нерона. Палладиум Рима утратит тогда свою силу; но с течением времени могущество Рима и славных латинян восстановится силой Христа. В противность Вергилию, Церковные отцы Тертуллиан и Киприан утверждали, что римское государство, так же, как и предшествовавшие ему царства персидское, индийское, египетское и македонское, ограничено во времени и идет к концу. Предание гласило, что Константин основал новый Рим у Босфора по настоянию оракула, так как Древний Рим не мог быть спасен от гибели, на которую был осужден.

Движение сарматских и германских народов к границам империи в IV веке придало правдоподобие всем этим предсказаниям, и ожидание гибели помогло распространению панического страха, что город должен подпасть власти варваров, о которых в особенности христиане полагали, что они сожгут Рим так же, как были сочлены Ниневия и Иерусалим. Нет ничего удивительного в том, что уже при Константине услышан был голос, возвестивший гибель мира, которая должна наступить, когда падет Рим. «Когда эта глава земного шара, — говорил оратор Лактанций, — падет и будет объята пламенем, как предсказывают Сивиллы, кто усомнится тогда, что наступит конец и всему человеческому бытию и миру? Ибо этим городом держится еще мир, и мы должны усердно молить Небесного Бога, если воля Его не может быть иной, чтобы не раньше, чем мы думаем, явился тот достойный проклятия тиран, который совершит это злодейское дело и погасит свет, с исчезновением которого погибнет и сам мир».

С вступлением готов в Италию все эти страхи приняли определенную форму. Повествование Клавдиана о готской войне носит на себе некоторые черты глубокой скорби, с которой было связано предчувствие неизбежной погибели. «Восстань, — так взывает поэт, — достойная мать, освободись от унизительного страха старости, о город, равный по возрасту полюсу! Только тогда неумолимая Лахезис предъявит тебе свои права, когда Дон будет омывать Египет и Нил — Меотийское болото!» Но эти смелые восклицания были только вздохами отчаяния. Как только Аларих двинулся, панический ужас овладел Римом, и сам Клавдиан превосходно изобразил это. Едва в 402 г. король готов приблизился к По, как римлянам представилось, что они уже слышат ржание коней варваров. Начались приготовления к бегству на Корсику, в Сардинию и на греческие острова, с суеверным страхом стали рассматривать затмившийся месяц и рассказывать о страшных кометах, о сновидениях и различных ужасных знамениях, и казалось, что наступило время сбыться древнему предзнаменованию, по которому 12 коршунов Ромула означали 12 веков существования города. Когда-то Стилихон спас Рим, но его уже не было, и генералы Гонория, Туртелио, Варанес и Вигилантий не были способны заменить гений Стилихона. Исходя из гордого чувства величества, но не из сознания силы империи, равеннский двор отверг мирные предложения Алариха и его скромные требования денежного вознаграждения. Двор чувствовал себя в безопасности среди адриатических болот и предоставил Рим его собственной участи. Теперь Рим не был больше средоточием государственной власти, и эту власть не могли поразить покорение и падение Рима, «ибо Рим был там, где был император».

Король готов уже перешел По у Кремоны; всюду опустошая страну, он прошел через Болонью к Римини и, не встречая сопротивления, спустился по Фламиниевой дороге. Затем он обложил стены Рима густыми толпами скифских всадников и массами своего пешего готского воинства, жаждавшего крови и добычи.

Аларих не предпринимал никакого штурма города и только окружил его. Перед каждыми главными воротами Аларих поставил отряды войск, отрезал всякое сообщение города со стороны как земли, так и Тибра, и выжидал неизбежных последствий принятых им мер. Римляне укрылись за вновь укрепленными стенами Аврелиана и надеялись устрашить врага видом окровавленной головы знатной женщины. Серена, несчастная вдова Стилихона, племянница императора Феодосия, так как она была дочерью его брата Гонория, жила в смертельном страхе в своем дворце в Риме; при ней находилась ее дочь Термантия, которая была возвращена в Рим евнухами, когда Гонории отказался от нее. Термантия была взята Гонорием замуж после того, как ее старшая сестра Мария умерла и когда сама она едва вышла из детского возраста. Сенат подозревал, что Серена призвала готов к Риму из мести и действовала в согласии с ними. Он приговорил ее к смерти от руки палача. Принцесса Плацидия, сестра Гонория и по Феодосию тетка Серены, имевшая тогда 21 год, дала свое согласие на это позорное убийство. Плацидия жила во дворце цезарей; в Риме жили тогда еще и другие женщины императорского рода, ставшие вдовами, а именно: Лэта, бывшая супруга императора Грациана, и ее старая мать Пизамена. Однако сенат обманулся в своей безумной надежде, что готы после смерти

Серены откажутся от намерения войти в город и снимут осаду. В Риме начали господствовать голод и чума. Благородные Лэта и Пизамена продавали свои драгоценности, чтобы удовлетворить нужды народа.

Охваченный отчаянием сенат послал наконец в лагерь готов для переговоров о мире испанца Базилия и трибуна императорских нотариусов Иоанна. Посланные, свидевшись с королем, объяснили ему, что, в случае если король предъявит чрезмерные требования, великий римский народ, привыкший к войне, готов выдержать отчаянную битву. «Траву, — ответил на это Аларих презрительно и насмешливо, — тем легче косить, чем она гуще». Он потребовал выдачи всего золота всех ценных вещей и всех рабов варварского происхождения. Тогда один из посланных спросил короля: «Что же думает он оставить римлянам?» «Их жизнь», — был ответ.

В этом безнадежном положении древнеримская партия прибегла к помощи мистерий в честь низверженных богов. Старцы из Тусции, опытные в предсказаниях, искусстве их родины, и призванные, вероятно, префектом города, предложили освободить Рим от врага заклинаниями. Благодаря этим заклинаниям, как говорили авгуры, враг будет поражен молнией; но для успеха заклинаний сенат должен по древнему обычаю принести торжественные жертвы в Капитолии и в других храмах. Рассказывающий об этом языческий историк Зосим утверждает даже, что сам епископ Иннокентий допустил обратиться к этим авгурам, хотя и не одобрил этого. Тот же историк беспристрастно свидетельствует, что язычество оказалось уже умершим в Риме, так как никто не отважился присутствовать при жертвоприношениях; кудесников отослали домой и перешли к более действительным мерам.

Второму посольству Аларих объявил, что он удовольствуется уплатой ему 5000 фунтов золота и 30 000 фунтов серебра; кроме того, он требовал 3000 штук окрашенного пурпуром сукна, 4000 шелковых одеяний и 3000 фунтов перца — все это отвечало потребностям варваров. Для уплаты большой суммы наличных денег оказалось недостаточно принудительного налога; поэтому обратились к драгоценностям, хранившимся в закрытых храмах, и стали плавить золотые и серебряные статуи, что доказывает, что в Риме было еще достаточно ценных статуй. Из числа этих попавших в плавильную печь ценностей Зосим сокрушается более всего о национальном изображении Доблести, вместе с которым погибли у римлян последние остатки храбрости и добродетели.

Как только Аларих получил потребованную им денежную сумму, он позволил голодным римлянам выходить через некоторые ворота, устроить трехдневный рынок и доставлять продукты через гавань. Сам он отошел и разбил лагерь в Тусции. Он увел с собой не менее 40 000 варваров-рабов, мало-помалу перебежавших к нему из города и его роскошных дворцов. Аларих ждал ответа двора из Равенны, куда отправились посланные сената, чтобы представить императору условия мира и союза. Гонории или его министр Олимпий отказались от этих условий, хотя требования Алариха не были чрезмерно велики. Он обещал удовольствоваться ежегодной данью золотом и хлебным зерном, властью над Норикой, Далмацией и обеими Венециями и званием генерала императорских войск.

В числе лиц, посланных Римом к императору, находился также епископ Иннокентий; но ни его требования, ни просьбы и доводы других послов, изображавших мрачными красками бедственное положение Рима, не произвели никакого впечатления, и Аларих вскоре после того узнал в Римини, куда пригласил его новый министр Иовий, что Гонорий с презрением отказывается дать ему, Алариху, звание генерала империи. Тогда Аларих пошел во второй раз на Рим; но еще раньше он послал итальянских епископов к Гонорию сказать ему, что чтимый город, уже более тысячи лет являющийся главой мира, будет предан огню и разграблению варваров, если Гонории настаивает на войне, и что он, Аларих, уменьшает свои требования и готов удовольствоваться Норикой, данью хлебом и дружеским союзом, который даст ему возможность обращать свое оружие против врагов императора. Однако министры ответили, что они клялись головой Гонория никогда не заключать мира с варварами и что скорее можно нарушить клятву Богу, чем императору.

Умеренность короля готов не может быть вполне объяснена тем преклонением перед авторитетом империи, которое было присуще всем варварам, даже самым отважным. Завоевателя сдерживает не благоговение, а страх, и Аларих мог думать, что для него, опиравшегося на разрозненные, плохо дисциплинированные толпы воинов, было бы лучше предпочесть кратковременной власти над городом более скромное, но обеспеченное официальным государственным договором, обладание какой-нибудь провинцией в государстве. Явившись снова у Рима, Аларих понял, что для его неопытных в осаде воинов будет невыполнимой задачей пробить стены Аврелиана или взобраться на них. Поэтому он решил окружить город и заставить его сдаться голодом. С этой целью он овладел важным портом Рима на правом берегу устья Тибра и, таким образом, взял в свои руки все источники запасов города.

Ближайшая задача задуманного Аларихом политического переворота заключалась не столько в том, чтобы действительно лишить Гонория трона, сколько в том, чтобы облечь удовлетворение предъявленных им самим требований в законную форму; а для этого ему необходимо было лицо, которое изобразило бы собой императора. Измученный народ был готов согласиться на условия готских послов, предлагавших низложить Гонория и признать Алариха протектором Рима. Народное восстание принудило сенат вступить в переговоры с королем готов. По предложению последнего, император Гонории был объявлен низложенным, и префект города Аттал, одетый в пурпур и диадему, был возведен на трон во дворце цезарей. Таким образом, мысль занять самому римский престол была очень далека от короля готов; он ограничился тем, что низложил законную династию и на ее место поставил императором, по решению сената и народа, римлянина, которому затем сам присягнул. В то же время Аларих, уже без всякого затруднения, получил от Аттала звание генералиссимуса империи, а гот Атаульф, муж сестры Алариха, был назначен префектом конницы.

Римский плебс встретил Аттала пожеланиями благополучия, рукоплескал назначению Тертулла консулом и ждал цирковых игр и щедрых милостей. Только фамилия Анициев оставалась безучастной к этому бурному перевороту; народ заметил это равнодушие и отнесся к нему враждебно. Аниции, могущественный род, стоявший во главе христианской аристократии Рима, справедливо опасались реакции со стороны язычников. Аттал сам был язычник; правда, в угоду готам, признававшим арианское христианство, он позволил окрестить себя одному из их епископов, но в то же время он не только разрешил открыть древние храмы, но удалил с монет лабарум с монограммой Христа и вместо изображения креста стал снова чеканить копье и изображение римской Виктории.

Затем готское войско, соединившись с войском Аттала, направилось осаждать Равенну. Аттала Аларих взял с собою. Едва готы показались перед стенами Равенны, как императора Гонория покинула всякая бодрость. Он вступил в переговоры с готами и выразил даже готовность признать Аттала своим соправителем. Предложение это, однако, было отвергнуто. Конкурент Гонория мог бы достигнуть больших результатов, если бы он следовал намерениям Алариха с должной проницательностью и энергией; но этот бывший префект Рима не находил нужным следовать указаниям того, кому был обязан своим возвышением: он презирал варваров и ничего не сделал, чтобы отнять у императора Африку, для чего король готов предлагал ему свои войска. Это был человек неспособный стать ни государственным мужем, ни воителем. Между тем измена министра Иовия укрепила Гонория в мысли бежать в Константинополь; но в это время неожиданно в гавани Равенны появились шесть когорт, и это вернуло Гонорию бодрость. Этот почти неприступный город делал тщетными усилия Алариха, который, впрочем, не переставал вести переговоры с императором. К своей креатуре, Атталу, Аларих относился как к пугалу. В Римини он снял с Аттала пурпур и диадему, отослал их в Равенну, а экс-императора с его сыном Амиелием удержал, как пленников, в своем лагере. Однако в Равенне старались оттянуть переговоры о мире.

Появление Сара, смелого готского начальника и смертельного врага Алариха; неожиданное нападение этого Сара на Атаульфа, войска которого были разбиты, и, наконец, допущение Сара в стены Равенны убедили короля готов, что его намеренно обманывают. Тогда он снял свой лагерь и в третий раз пошел на Рим. Если раньше, по многим соображениям, он щадил столицу государства, то теперь он решил силой овладеть ею и поступить с ней, как со своей добычей. Ничтожный Гонории поступался Римом, довольный, что враг ушел от Равенны.

Теперь готы и гунны стояли в лихорадочном нетерпении на высотах перед Римом, который король обещал отдать им на разграбление. В стороне Ватикана эти дикие воины могли видеть базилику Св. Петра и дальше за ней, на берегу Тибра, базилику Св. Павла. Начальники говорили воинам, что они не должны направлять своих жадных взглядов на эти, полные золота и серебра, святыни; но все, что есть дорогого за высокими стенами Аврелиана, принадлежит им, воинам, если они смогут проникнуть за эти стены. И воины, одолеваемые хищными желаниями, видели перед собой неисчерпаемую добычу; они смотрели на это чудо архитектуры, на этот переживший столетия мир домов и улиц с высокими обелисками и колоннами и с позолоченными статуями на некоторых из них; они видели стройно расположенные величественные храмы, театры и цирки, стоявшие как громадные круги, термы с их тенистыми помещениями и обширными куполами, сверкавшими на солнце, и, наконец, обширные дворцы патрициев, казавшиеся городами внутри города, городами, в которых, как знали воины, имеются в изобилии драгоценности и скрывается роскошный и беззащитный цвет римских женщин. Варварская фантазия воинов была вскормлена рассказами о сокровищах города, слышанными от кочевых предков на Истере и у Меотийского болота; но животной жадности воинов ничего не говорила недоступная им мысль о том, что город этот был городом Сципионов, Катона, Цезаря и Траяна, давших миру законы цивилизации. Варвары-воины знали только, что Рим силой оружия покорил мир, что богатства мира собраны в Риме, и эти сокровища, которых еще ни один враг не грабил, должны достаться им как военная Добыча. И этих сокровищ было так много, что воины надеялись мерять жемчуг и благородные камни, как зерно, а золотыми сосудами и роскошными вышитыми одеяниями нагрузить телеги. Лохматые сарматы войска Алариха, одетые в звериные шкуры и вооруженные луком и колчаном, и сильные готы, облаченные в медные панцири, — и те и другие, грубые сыны природы и воинственных скитаний, не Могли иметь никакого представления о высоте, на которой стояли в Риме искусства, только смутно чувствовали, что Рим для них — море сладострастной неги, в которое они погрузятся; и они знали также, что все римляне — или презренные гуляки, или монахи-аскеты.