1. Вторжение полчищ Буцелина и Левтара в Италию, истребление их. — Триумф Нарзеса в Риме. — Капитуляция готов в Компсе. — Состояние Рима и Италии после войны. — Прагматическая санкция Юстиниана. — Большое значение римского епископа. — Сенат. — Общественные учреждения. — Смерть папы Вигилия. — Папа П

1. Вторжение полчищ Буцелина и Левтара в Италию, истребление их. — Триумф Нарзеса в Риме. — Капитуляция готов в Компсе. — Состояние Рима и Италии после войны. — Прагматическая санкция Юстиниана. — Большое значение римского епископа. — Сенат. — Общественные учреждения. — Смерть папы Вигилия. — Папа Пелагий, 555 г. — Его очистительная клятва

Победа Нарзеса не была окончательной. Огромные толпы варваров внезапно устремились в несчастную Италию и грозили похоронить Рим в развалинах. Уже Тейас, прельщая франков добычей и сокровищами Тотилы, старался убедить их вторгнуться в Италию; еще настойчивее призывали их готы верхней Италии. Истерзанная долгой войной и всякими бедствиями, Италия казалась завоевателям добычей, оставленной без всякой защиты. 70 000 алеманнов и франков под предводительством двух братьев, Левтара и Буцелина, спустились через Альпы и прошли по верхним провинциям, производя всюду страшные опустошения. Слабые греческие отряды могли оказать им лишь незначительное сопротивление. Нарзес поспешил из Равенны в Рим и провел здесь зиму 553 —554 гг.; только благодаря этому варвары не решились идти на Рим. Избегая области, занятые Нарзесом, они вторглись в Самниум и разделились тут на два отряда. Левтар направился вдоль Адриатического моря до Отранто; Буцелин опустошал Кампанью, Луканию и Бруттию до Сицилийского пролива.

Эти толпы жадных разбойников быстро проходили по Южной Италии и предавали все разрушению с неистовством, которое ничем не сдерживалось. Зрелище таких разбоев приводит историка в ужас, так как ими понижается наше представление о человечестве; нам кажется, как будто перед нами одно из страшных явлении природы. Этот поход варваров, окончившийся бесследным их уничтожением, сходен с переселением саранчи или крыс в жаркие страны. К концу лета 554 г. Левтар со своими толпами, нагруженными добычей, уже вернулся к По, но здесь и он, и все его войско погибли от чумы; Буцелин, повернув у Реджио, приблизился Капуе и у Таннета, при реке Казилине или Вультурне, встретил Нарзеса, шедшего из Рима. Произошло такое же убийственное сражение, каким было сражение. Мария с кимврами и тевтонами, и густые толпы полуголых варваров не устояли перед воинским искусством греческих ветеранов. Греки убивали варваров, как скот, так что едва пять человек из них могли спастись бегством.

Таким образом Нарзес явился действительным освободителем Италии; истребление полчищ варваров дало ему право на признательность современников в большей мере, чем это могло быть достигнуто войной с готами. Переселение народов, приостановленное Теодорихом, началось вновь, как только пало благоустроенное государство, управлявшееся по римским установлениям. Нагруженное несметной добычей убитых, награбленным добром Италии, греческое войско, ликуя, направилось в спасенный Рим, и улицы пустынного города засверкали блеском последнего триумфа, виденного римлянами. Торжественное шествие увенчанного лаврами Нарзеса свидетельствовало о победе в Италии над германскими народами от власти которых эта страна оказывалась теперь снова свободной. Под скипетром императора Византии снова восстановлялось единство Римской империи так же как восстановлялось и единство католической церкви, победившей арианство. Подобно древним римским триумфаторам, Нарзес имел право в своем триумфальном шествии проследовать к Капитолию; но некогда чтимый Капитолий представлял уже только разрушение, утратил свой внутрений смысл и был местом таких воспоминаний, которые вызывали в христианах один лишь ужас. Такое же впечатление производил сенат, состоявший из небольшого числа одетых в тогу патрициев, которые, как бледная тень прошлого, приветствовали Нарзеса у ворот города. Благочестивый евнух направился через пустынный Рим к базилике Св. Петра и на ступенях ее был встречен духовенством с пением гимнов, с распятием и фимиамом. Здесь Нарзес с молитвой преклонился перед ракой с мощами апостола; воины же Нарзеса, щедро награжденные и располагавшие богатой добычей, не замедлили отдаться распутным наслаждениям, «сменив железный шлем и щит на кубок и лиру». Однако полный смирения вождь, привыкший все свои победы приписывать молитве, — так, по крайней мере, свидетельствуют о нем, воздавая ему похвалу, священники, — созвал свои войска, убеждал их блюсти умеренность и благочестие и потребовал, чтобы они обуздали свое влечение к распутству непрерывными военными упражнениями. Еще одна последняя битва ждала греков: 7000 готам, союзникам разбитых алеманнов, удалось спастись от общей гибели, и они укрепились в замке Компса, или Кампса, где под предводительством гунна Рагнариса оказывали упорное сопротивление, пока, наконец, тоже не сдались Нарзесу в 555 г.

Изложив историю этой долгой и ужасной войны из-за обладания Италией, посмотрим, какими последствиями отразилась она на тогдашнем состоянии города Рима. В короткий промежуток времени город был пять раз опустошен и пять раз покорен; его население целыми толпами погибало от голода, войны и чумы. Некогда изгнанное готами из города, оно позднее вернулось в него, но уже не в прежнем числе и для того, чтобы снова подвергнуться случайностям войны. Мы не можем сказать определенно, как велико было число жителей в Риме по окончании войны; но если мы допустим, что это число доходило до 30 000 – 40 000, мы скорее преувеличим его, так как Рим ни в какое другое время и даже в эпоху так называемого пленения пап в Авиньоне не доходил до такого упадка и не был в таких бедственных обстоятельствах, как по окончании готской войны. Все гражданские условия владения собственностью, семейных отношений и общественности были нарушены и стали неузнаваемы. Все те драгоценные предметы древности, которые, ускользнув от внимания вандалов и готов, оставались еще в частных руках, исчезли окончательно, когда город стал жертвой бедствий осады и лихоимства греков. Оставшиеся в живых римляне могли унаследовать от своих предков едва ли что-нибудь больше опустошенных жилищ с голыми стенами или права собственности на отдаленные имения и на поля близкой Кампаньи, которая уже с третьего века приняла вид безлюдной дикой пустыни.

В таком же состоянии, как Рим, находилась вообще вся Италия. Мы не будем описывать этого состояния и только скажем вместе с историком той эпохи, что ум человеческий не находит в себе сил представить себе даже мысленно всю эту изменчивость счастья, весь этот ряд разрушений городов и истреблений народов. Италия была покрыта трупами людей и развалинами зданий от Альп до Тарента. голод и чума, следовавшие за войной, обращали страну в пустыню. Прокопий думал было сосчитать число погибших в греческие войны, но пришел в отчаяние, найдя, что это значило бы считать песчинки на дне морском. Он определяет для Африки число погибших в пять миллионов, а так как Италия была в три раза больше этой провинции, бывшей раньше вандальской, то Прокопий полагает, что и потеря людей в Италии была гораздо значительнее. Хотя этот расчет следует считать преувеличенным, потому что в Италии того времени едва ли было более пяти миллионов населения, но отсюда, очевидно, следует, что погибла по крайней мере третья часть населения.

Ужасной готской войной были навсегда погублены древние формы жизни как в Риме, так и во всей Италии. В сожженных, опустошенных и разрушенных городах свидетелями древнего величия оставались только одни развалины. Таким образом, прорицание сивилл сбылось. Глубокая ночь варварства одела своим мраком разрушенный латинский мир, и в этом мраке не было видно другого света, кроме мерцающего огня свечей в церквах да одинокого света рабочей лампады погруженного в свои думы монаха в монастыре.

Для установления порядка во внутреннем устройстве Италии Юстиниан по просьбе папы Вигилия издал 13 августа 554 г. прагматическую санкцию, знаменитый эдикт, состоявший из 27 глав. Воссоединяя Италию с восточной империей, Юстиниан подтверждал все эдикты, которые были изданы Аталарихом, его матерью Амалазунтой и даже Теодатом; таким образом, династия Амалов оказывалась признанной; но все акты Тотилы Юстиниан объявлял недействительными. Все затруднения, возникавшие в отношении пользования имущественными правами, должны были быть устранены; собственность беглецов должна была охраняться от притязаний похитителей чужого имущества; договоры, заключенные во время осады города, предлагалось твердо соблюдать. 19-й главой санкции папе и сенату предоставлялось установить меру и вес для всех провинций Италии. Отсюда можно заключить, с одной стороны, что власть папы была велика и распространялась на гражданские дела, а с другой — что сенат в Риме еще существовал. С этого времени папа уже стал принимать влиятельное участие в управлении и юрисдикции Рима, что вообще допускалось законодательством Юстиниана для епископов в городах. Отныне епископы уже не ведали один только суд над духовными, но имели также надзор и над всеми императорскими чиновниками и даже над самим верховным судьей провинции (judex provincae); точно так же епископы вмешивались в управление городами, так как выбор дефензоров и patres civitatis зависел больше от епископов, чем от высших лиц в городах. Юстиниан облек епископов во всех городах Италии авторитетом законной власти, и обусловленное этим влияние епископов на все стороны гражданского управления привело мало-помалу к владычеству пап в Риме.

Что касается сената, то мы ничего не знаем о нем; менее всего может служить доказательством восстановления сената то обстоятельство, что император старался восполнить потери в рядах сенаторов выборами новых членов сената из плебейских фамилий, на что указывают те историки, которые стараются доказать, что римский сенат продолжал существовать во все последующие века. В Риме еще сохранялись кое-какие следы государственного управления; с утратой всякого политического значение это управление продолжало некоторое время ведать дела и юрисдикцию города под руководством префекта города, но затем оно уступило место императорским магистратам. Юстиниан предоставил сенаторам полную свободу оставаться всюду, где они пожелают, и не препятствовал им ни уходить в их опустошенные имения в провинциях Италии, ни перекочевывать ко двору в Константинополь, что естественным образом предпочли сделать многие из сенаторов. В той же прагматической санкции есть установления, имеющие в виду обеспечить Риму благополучие; но эти установления в действительности были, вероятно, только одними благопожеланиями. Глава XII предписывает на будущее время восстановить общественную раздачу съестных припасов народу (annona), производившуюся Теодорихом (Юстиниан сам восхваляет себя за нее, хотя Прокопий обвиняет его в противном), и впредь даже уплачивать обычное жалованье грамматикам и ораторам, врачам и юристам, «дабы обучение юношества свободным искусствам процветало в римском государстве».

Это установление Юстиниана восстановляло таким образом тот эдикт Аталариха, которым предписывалось уплачивать по-прежнему профессорам грамматики, красноречия и права их гонорары из государственной казны. Установленная императором Адрианом уплата этого жалованья прекратилась, когда империя пала. Мы, однако, имеем достаточные основания усомниться в том, что добрые намерения Юстиниана были когда-либо приведены в исполнение. При глубоком упадке как общественной, так и частной жизни, — школы, еще процветавшие во времена Теодориха, должны были точно так же погибнуть, и едва ли кому случалось тогда слышать голос какого-нибудь оратора или грамматика в древнем Атенее или в аудиториях Капитолия. Латинская наука умерла. Римская аристократия, которая при последних императорах и даже еще при первых готских королях усердно отдавалась изучению наук, хотя и без большой для них пользы, — эта аристократия была истреблена. Хранители классического образования, последние меценаты римской науки и римского искусства, умерли или исчезли бесследно. Скорбное чувство овладевает нами, когда мы видим перед собой образы последних римлян древних и знатных фамилий погибавших насильственной смертью или кончавших свою жизнь в неизвестности. С их исчезновением прервалась преемственность латинской культуры; этими последними римлянами были Фауст, Авиен, Фест, Проб, Цетег, Агапит, Турций Руфий, Симмах, Боэтий и Кассиодор. Своим удалением в монастырь великий муж Кассиодор как бы свидетельствовал о том безотрадном факте, что отныне только церковь представляет убежище, где могут быть спасены остатки языческой литературы. Как вместе с готским государством исчезли учителя, школы и науки, так с ним же погибли и роскошные библиотеки. Среди тех страшных катастроф, которым подвергался Рим, не могли ни в каком случае сохраниться ни те многочисленные собрания книг, которые перечисляются еще в Notitia urbus Палатина и Ульпия, ни частные библиотеки во дворцах патрициев, какие были, например, у Боэтия и Симмаха. И точно так же, как в Риме, истребительной войной готов и византийцев были уничтожены во всей Италии сокровища древней литературы, и уцелело только то немногое, что удалось собрать и спасти монастырям ордена бенедиктинов, по счастью, вскоре возникшим.

Общественным сооружениям Рима был также уделен Юстинианом один параграф санкции. Мы повелеваем, так гласит этот параграф, по-прежнему исполнять обычные повинности в отношении города Рима и соблюдать его привилегии и, будет ли то восстановление общественных зданий, или исправление русла Тибра, или благоустройство рынка, гавани или водопроводов, производить все это только за счет назначавшихся на то средств.

Юстиниан имел в виду дать прочный порядок также и церковным делам в Риме. В отношениях Востока к Западу или Византии к Риму эти дела являлись самыми важными. С падением готского государства римский епископ много выиграл в своем положении: арианская ересь была побеждена; самостоятельное королевство в Италии уничтожено; значение самого епископа в городе было усилено установлениями Юстиниана; и, наконец, гибель древнеримского патрицианства также открывала поле действий римскому епископу и духовенству. Утрата всякой политической доблести и мужества, а также полная остановка научного движения были условиями, благоприятствовавшими могуществу духовенства, которое всегда приобретает власть над миром только в такую эпоху, когда человеческая мысль поражается смертью и литература находится в полном упадке. Среди обломков древнего государства римская церковь стояла одна незыблемо, и одна она была одарена жизненной силой; все же окружающее представляло только пустыню. О той независимости, которой пользовалась церковь при кротком и бережливом владычестве ариан-чужеземцев, она могла скорбеть лишь как о кратковременной утрате. При готах церковь была свободна. Но уже во время войны она поняла, какое положение в отношении к ней решил занять император, и когда оружие было положено и Рим, как провинциальный город, оказался под военным игом Византии, церковь шла навстречу неизвестному будущему, готовая к борьбе. Эта борьба была вызвана частью вопросами теологического свойства. Неспокойный и софистический дух Востока, где еще не вполне смолкла греческая философия, не переставал оспаривать господствовавшие догмы и создавать новые философемы. Другим обстоятельством, приведшим к борьбе, было отношение церкви к государственной власти. Византийские императоры брались за теологические вопросы не столько из страсти к ним, сколько потому, что это вмешательство давало возможность держать церковь в подчинении императорской власти. В лице Юстиниана, единственное великое значение которого заключается в том, что он при посредстве своих юристов завершил римское законодательство, императорская деспотия снова достигла ужасающей степени, и последующие затем века представляют замечательное зрелище борьбы свободной церкви Запада, которую олицетворял Рим, с идеей языческого абсолютного государства, воплотившейся в Византии.

Призвав Вигилия в Византию, Юстиниан отправил его и сопровождавших его пресвитеров или кардиналов в ссылку на один из островов Пропонтиды; теперь настроенный примирительно Юстиниан уступил просьбам римского духовенства, которое через Нарзеса ходатайствовало об освобождении своего епископа и позволил изгнанникам вернуться в Рим, когда Вигилий признал правильными решения пятого собора в Константинополе. На возвратном пути Вигилий, однако, умер в Сиракузах в июне 555 г.

Время правления этого папы, достигшего Св. престола вероломством и преступлениями, останется памятным навсегда, так как при Вигилии пал Древний Рим. О самом Вигилии в городе напоминает единственно только одна надпись, в которой стихами оплакиваются опустошения, произведенные готами в церквах и на кладбищах.

Через несколько месяцев после того на престол Петра взошел диакон Пелагий, римлянин по рождению и самый выдающийся по своим способностям муж среди римского духовенства. Избран был Пелагий по приказанию Юстиниана; римляне должны были беспрекословно подчиниться этому приказанию. Однако значительная часть духовенства и знати (книга пап уже не упоминает больше о сенате) отказалась иметь какие-либо сношения с Пелагием, так как подозревала, что он был соучастником в смерти Вигилия. Чтобы очистить себя от такого подозрения, вновь избранный папа устроил торжественную процессию. Имея возле себя патриция Нарзеса и сопровождаемый пением гимнов, Пелагий прошел из церкви Св. Панкратия в церковь Св. Петра; здесь он поднялся на кафедру и, держа в руке Евангелие, а крест положив на голову, произнес перед всем народом клятву, которой удостоверял свою невинность. В ужасное время принял на себя Пелагий папство и заботу о несчастном, почти вымершем городе! Нищета в Риме достигла таких размеров, что Пелагий принужден был обратиться к епископу Арля, Сапауду, с просьбой о присылке денег и платья: «Нищета в городе так велика, что на людей, которых мы некогда знавали людьми благородного происхождения и состоятельными, теперь нельзя смотреть без сердечной боли и душевного сокрушения».