2. Папа Вигилии отзывается в Византию. — Готы захватывают сицилийский флот с хлебом. — Нужда в Риме. — Дьякон Пелагий идет послом в лагерь готов. — Римляне в нужде и отчаянии обращаются к Вессасу. — Ужасное состояние города. — Велизарий вступает в Порто. — Неудачная попытка освободить Рим. — Тотила

2. Папа Вигилии отзывается в Византию. — Готы захватывают сицилийский флот с хлебом. — Нужда в Риме. — Дьякон Пелагий идет послом в лагерь готов. — Римляне в нужде и отчаянии обращаются к Вессасу. — Ужасное состояние города. — Велизарий вступает в Порто. — Неудачная попытка освободить Рим. — Тотила вступает в Рим 17 декабря 546 г. — Вид опустевшего города. — Разграбление. — Рустициана. — Милосердие Тотилы

В это время папа Вигилий не находился в городе. Когда предшественник Вигилия, Сильверий, смещению и изгнанию которого Вигилий так много содействовал, был в 538 или 540 г. уморен голодом или задушен на острове Пальмарии, церковь признала папой Вигилия. Вскоре между ним и императрицей Феодорой возникло несогласие, так как Вигилий отказался отменить решение папы Агапита относительно Анфина и секты акефалов. Кроме того, осуждение, высказанное Юстинианом некоторым положениям в учении Оригена, уже дало повод к спору о Трех Главах. В 545 или 546 г. Вигилий был силой взят в церкви Св. Цецилии, посажен на корабль и, сопровождаемый проклятиями римлян, отправлен в Константинополь, куда ему было предписано явиться императором. Вигилий долго оставался в Сицилии и находился еще там, когда Тотила обложил Рим. На этом острове римская церковь владела обширными имениями (patrimonia); Вигилий собрал в них хлеб и отправил его в гавань Тибра. Готы узнали об этом и у устья реки устроили засаду. Греки с крепости следили за готами и, увидав, что флот с провиантом направлялся к Порто, стали махать матросам плащами, давая им знать, что корабли должны повернуть обратно; между тем матросы поняли это махание как призыв подходить, и корабли приблизились; таким образом, весь сицилийский флот попал в руки готов. Попали в плен также и многие римляне, и в их числе Валентин, которого папа назначил в Сицилии епископом Сильвы Кандиды и отправил в Рим как своего викария. На допросе у Тотилы Валентин был обвинен готами во лжи, и в наказание за это несчастному отрубили обе руки. По счислению Прокопия, флот был захвачен в конце одиннадцатого года войны, т. е. весной 546 г.

К этому времени голод в Риме стал уже невыносим. Доведенные до полного отчаяния римляне обратились за помощью к дьякону Пелагию, человеку, пользовавшемуся большим уважением. Пелагий незадолго до этого вернулся из Византии, где был нунцием римской церкви, и роздал народу свое огромное состояние В отсутствие папы он заступил его место и охотно согласился идти послом в лагерь Тотилы, чтобы просить у него отсрочки осады, обещая, что город сдастся если до истечения отсрочки он не будет освобожден. Пелагий мог вспомнить о папе Льве, который некогда шел по той же самой дороге в Порто молить о милосердии короля вандалов Гензериха. Король готов принял достойного посла с почтением, но сделал излишними длинные объяснения, объявив ему вперед, что он на все согласен, за исключением трех условий: он не согласен внимать ничему, что будет говориться в защиту сицилийцев, в защиту стен Рима и о возврате перебежавших к готам рабов. Сицилия первая изменнически впустила к себе греков; стены Рима лишали возможности вступить в открытый бой в поле и заставляют готов тратить свои силы, а римлян терпеть лишения, вызываемые осадой, наконец, обещание, данное рабам, бежавшим из города, не должно быть нарушено. Тяжело вздохнув, Пелагий вернулся в Рим.

С воплями собрались тогда римляне и избрали депутатов, которые должны были пойти во дворец правителей. Речь этих депутатов дышит ужасом голодной смерти: «Римляне умоляют вас поступить с ними не как с друзьями, которые равны вам по своему происхождению, не как с согражданами, которые живут под теми же, как и вы, законами, а как с побежденным врагом и с пленными, обращенными в рабство. Дайте же вашим пленным кусок хлеба! Мы не просим вас, чтобы вы хорошо кормили нас; нет, мы просим только куска хлеба, чтобы мы могли поддержать нашу жизнь, работая на вас, как подобает рабам. Если вам наша просьба кажется чрезмерной, дайте нам возможность свободно уйти и избавьте себя от труда зарывать в землю ваших рабов; наконец, если и это наше желание вам покажется неумеренным, сжальтесь над нами и предайте нас всех смерти!» Вессас отвечал: пищи для них у него нет; отпустить их опасно, а убить — безбожно; Велизарий должен скоро освободить Рим, — и отпустил несчастных, бессильных депутатов, которых с нетерпением в тупом отчаянии ждал изнуренный голодом народ.

Ни одна рука не поднялась, чтобы убить этого негодяя! Вессас и Конон, одолеваемые низкой корыстью, затягивали осаду и пользовались голодом народа, чтоб накопить побольше золота. Они бесстыдно торговали хлебом, который хранился в амбарах, и даже греческие солдаты лишали себя части своей порции, чтобы обратить ее в золото. Богатые римляне платили за медимн хлебного зерна семь золотых монет; тот же, кому это было не по средствам, считал себя счастливым, если ему удавалось купить за 1 3/4 золотых монеты ту же меру муки из отрубей. За быка, если только случалось его раздобыть, охотно платили 50 золотых динариев. В городе были только ростовщики, которые покупали хлеб, и голодные, покупавшие и пожиравшие его. Когда все золотые монеты были израсходованы, благородные римляне понесли на рынок свою ценную посуду и меняли ее на хлеб; бедные же бродили у стен и на развалинах портиков, — там, где некогда императоры устраивали пышные угощения их предкам, — рвали траву и ею наполняли свои желудки. Наконец, весь хлеб был съеден и остался лишь небольшой запас его, который Вессас хранил для самого себя; тогда и богатые, и бедные одинаково набросились на траву и крапиву, варили их и глотали. Не редкость было видеть тогда римлян, блуждающих, как привидения, по пустынному городу, с глубоко ввалившимися глазами, с крапивой во рту и вдруг падающих мертвыми. Но, наконец, стало не хватать и травы; тогда многие освобождали себя от мук добровольной смертью. В числе ужасных событий тех дней Прокопий упоминает об одном случае, который не менее потрясает читателя, чем сцена умирающего в башне от голода Уголино; этот случай относится к одному отцу, у которого было пятеро детей. Приведенный в отчаяние плачем детей хватавшихся за его платье и просивших хлеба, несчастный отец, ничем не обнаруживая своего отчаяния, спокойно велел им следовать за собой. Придя с ними к Тибру и взойдя на мост, этот отец, как истинный римлянин, закрыл себе лицо одеждой и бросился в реку на глазах у окаменевших от ужаса детей и отупевших от мук римлян.

Наконец, правители стали разрешать населению уходить из города, но и на этот раз лишь при условии уплаты некоторой суммы денег, и Рим начал пустеть. Несчастные беглецы, уходившие искать хлеба вне города, погибали, однако, от лишений в дороге, а по сообщению греков, также и от меча неприятеля; но мы имеем основания считать готов невиновными в такой жестокости. Вот к чему привела судьба сенат и римский народ! — с волнением восклицает Прокопий.

С прибытием Велизария в гавань Тибра обстоятельства, казалось, неожиданно изменились в другую сторону. Отплывая из Гидрунтума, Велизарий взял с собой только войско Исаака и приказал генералу Иоанну пройти через Калабрию и овладеть Аппиевой дорогой; сам же он решил выждать Иоанна в Порто и посмотреть, нет ли возможности освободить Рим с небольшим числом войска. Прибыв в гавань Тибра, Велизарий убедился, что готы преградили сообщение с Римом и что эту преграду, хотя и трудно, но необходимо сокрушить. В девяносто стадиях ниже города Тотила они перегородили реку мостом из громадных древесных стволов и по обоим концам этого моста поставили две деревянные башни. Никакой корабль не мог разбить такого бастиона, да, кроме того, чтобы приблизиться к нему, необходимо было еще прорвать железную цепь.

Чтобы ввести в город войска и доставить в него провиант, Велизарию необходимо было сначала разрушить этот мост. Еще некоторое время Велизарий ждал Иоанна; но готы преградили этому смелому генералу путь к Капуе. Тогда Велизарий потребовал, чтобы Вессас сделал одновременно с ним вылазку и напал на лагерь готов однако, не трогался с места, и гарнизон стоял у стен неподвижно и праздно. После того Велизарий решил довериться одному своему гению, Во что бы то ни стало он хотел попытаться провести в город корабли с провиантом и составил настолько же смелый, насколько искусный план. Двести дромонов, или ластовых судов были нагружены провиантом; каждое такое судно представляло собой в то же время плавучую крепость; борта судна были обшиты щитами с прорезанными в них бойницами. Судна были поставлены на реке рядами, но им должна была предшествовать плавучая исполинская зажигательная машина. Последняя представляла деревянную башню, поставленную на двух связанных между собою плотах; эта башня была выше башен, стоявших на мосту, и на ней помещена была подвижная барка с горючими веществами.

В день выполнения своего плана Велизарий поручил охранять Порто Исааку и на его же попечение оставил свою жену, причем приказал ему ни в как случае не покидать гавани, хотя до него дошел слух, что Велизарию совсем плохо или что он даже убит. Кроме того, у обоих устьев реки были размещены окопах войска, по берегу же со стороны Порто за судами должна была следовать пехота.

Сам Велизарий поместился на первом дромоне и дал знак к движению. С большим напряжением работали гребцы двадцати судов, и машина медленно подвигалась вперед. Готская стража у железной цепи была убита, а сама цепь прорвана; это удвоило силы гребцов, и суда приблизились к мосту. Зажигательная машина направилась к одной из башен, именно к той, которая стояла со стороны Порто, выбросила на нее сверху лодку с горючими материалами и воспламенила башню; вместе с нею погибли двести готов и их начальник Осдас. Тогда завязалась отчаянная борьба у моста; с реки надвигались на мост дромоны; с берега старалась взять его приступом пехота, но готы все прибывали из лагеря на защиту моста. Участь Рима могла быть решена в немногие минуты и, может быть, была бы решена, если бы Вессас сделал вылазку из города.

В то время как борьба у моста склонялась то на ту, то на другую сторону, один вестник принес в Порто известие, что цепь прорвана и мост занят греками. Также горя желанием пожать лавры победы, Исаак забыл наказ Велизария, переправился в Остию и с толпой всадников бросился на лагерь неприятеля на другой стороне реки. В первый момент он опрокинул неприятеля, овладел его окопами и занялся грабежом. Но готы, вернувшись, вытеснили греков и взяли в плен действовавшего с безумной смелостью генерала. К несчастью, слух о том, что Исаак взят в плен, скоро достиг до Велизария и притом тогда, когда исход борьбы у моста еще не был решен. Смущенный такой вестью, Велизарий не мог дать себе отчета в действительном положении дела и решил, что готы овладели Порто, кассой, его женой и всеми средствами к дальнейшей войне. Он тотчас же приказал трубить отбой, чтобы идти с войсками и судами назад к Порто и снова овладеть им. Придя туда, Велизарий был поражен: врага он не встретил, а на башнях замка стояла его бдительная стража. Эта ошибка до такой степени огорчила Велизария, что он тяжко заболел, так что одно время была потеряна надежда на его выздоровление.

Так не удалась попытка освободить Рим, и Велизарию не довелось во второй раз прославить себя защитой Рима. Наступило глубокое затишье; Велизарий лежал больной в Порто; в лагере готов все было спокойно, а беззащитный город выглядел могилой. Казалось, только одни стены стоят на страже в этом городе, обратившемся в огромную пустыню, так как население бежало из него. Сторожевые посты большей частью оставлялись незанятыми: дозор производился беспорядочно; каждый спал, когда и сколько хотел, и это не заботило военачальников. На улицах лишь изредка встречались одни голодные; во дворце Вессас продолжал копить свое золото, а Тотила оставался в окопах и не решался идти на приступ, который должен был внушать ему ужас, воздвигая перед ним кровавую тень погибших во время приступа готов.

Наконец сторожевой пост исаврян у Азинарских ворот изменил Риму. Несколько раз спускались исавряне ночью со стен по веревкам, приходили в лагерь готов и убеждали короля занять ворота. Разведки, сделанные собственными воинами, победили недоверие Тотилы. Четыре сильных гота влезли ночью на башню, спустились в город и взломали Азинарские ворота; когда они были раскрыты, готское войско в полном спокойствии вступило через них в Рим. Это было 17 декабря 546 г.

Из предосторожности, так как было еще темно, Тотила расположил свое войско на Латеранском поле. Но в городе уже поднялся шум, и великодушный король приказал всю ночь трубить в трубы, чтобы римляне имели возможность бежать из города через ворота или искать спасения в церквах. Греческий гарнизон вместе со своими начальниками Вессасом и Кононом бежал при первом же звуке труб; за ними последовали и те сенаторы, у которых еще оставались лошади; в числи их был Деций и, может быть, также Василий, последний консул империи, тогда как Максим, Олибрий, Орест и другие патриции искали защиты у Св. Петра. Все кто только имел силы дотащиться до церквей, спасались там. Когда с наступлением утра готы двинулись по улицам, их встретила могильная тишина совершенно опустевшего города. Прокопий вполне определенно говорит, что во всем городе оставалось только 500 человек, все же остальное население или бежало из города еще рань не, или погибло от голода. Цифра эта маловероятна; скорее ее следует увеличить в 10 раз; но показание названного современника, хотя бы даже оно было преувеличено, все-таки свидетельствует, какая страшная убыль произошла в населении Рима.

Готы, проникнув наконец в город, вокруг которого их народ лежал еще в свежих могилах, имели основания отдаться беспощадной мести; но совершенно опустелый Рим уже не мог дать пищи для их ненависти, а бедствия его были так велики, что он должен был вызвать сострадание к себе даже в бесчеловечных варварах. И желание мести у готов было удовлетворено тем, что они изрубили 26 греческих солдат и 60 римлян из народа, а Тотила, скорее подавленный тяжелым зрелищем, чем счастливый, поспешил принести свою первую благодарственную молитву у гроба апостола. На ступенях базилики победителя встретил дьякон Пелагий, с Евангелием в руках, и сказал: «Государь, пощади нас, твоих людей!» Тотила заметил пастырю: «Так ты обращаешься ко мне с мольбою, Пелагий?» Пелагий ответил: «Бог сделал меня твоим слугой, и ты, государь, пощади твоих слуг». Юный герой утешил павшего духом Пелагия, поручившись ему, что готы не будут убивать римлян; но несчастный город был отдан в добычу воинам, которые этого требовали.

Разграбление Рима было произведено без кровопролития: дома были покинуты, и никто не мешал грабить их. Город уже не был теперь так богат, как во времена Алариха, Гензериха или даже Рицимера; старинные дворцы древних родов большей частью стояли уже давно пустые, и только в немногих из них сохранялись еще произведения искусств и ценные библиотеки. В домах патрициев, однако, можно было найти кое-какую добычу, а во дворце цезарей в руки короля готов достались все те кучи золота, которые копил там Вессас. Те патриции, которые были найдены во дворцах, были все пощажены; они возбуждали к себе глубокое сострадание: одетые в изодранные платья рабов, они бродили от дома к дому и молили своего врага именем Бога дать им кусок хлеба. В таком же жалком виде готы нашли женщину, которая принадлежала к высокому роду и более, чем кто-нибудь, заслуживала сожаления; то была Рустициана, дочь Симмаха и вдова Боэтия. Во время осады она раздала свое имущество, чтобы сколько-нибудь смягчить общую нужду, и теперь, на склоне своей жизни, полной лишений, благородной матроне не приходилось краснеть, когда она, как нищая, должна была просить о куске хлеба и вызывала слезы участия к себе. Готы указывали друг другу на эту женщину, с горечью вспоминая, что она из мести за смерть отца и мужа приказала свергнуть статуи Теодориха, и требовали, чтоб она была предана смерти. Но Тотила отнесся с глубоким почтением к дочери и жене граждан, прославивших себя доблестью, и охранил от оскорблений и ее, и всех других римлянок. Его милосердие ко всем без различия было так велико, что он возбудил к себе изумление и любовь даже у врагов, и о нем говорили, что он поступал с римлянами, как отец со своими детьми.