Глава 14 Свадьба и смерть Григория Отрепьева

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 14

Свадьба и смерть Григория Отрепьева

16 мая 1605 г. папой стал Павел V, Камилл Боргезе. Его предшественник, Климент VIII, предусмотрительно оставил без ответа второе письмо Димитрия от 30 июля 1604 г., где претендент по-прежнему настаивал на своей преданности папскому престолу, точнее, указывал на вознаграждение, которое ожидал получить. Читая депешу Рангони от 2 июля 1605 г. о событиях в Москве, Павел V вдруг воспрянул духом. С 4 августа папские грамоты летели в Польшу к польскому королю, к кардиналу Мацейовскому, к самому Мнишку, заклиная их воспользоваться ниспосылаемым свыше случаем. Римскому папе казалось, что уния уже торжественно провозглашена в Москве, и он готовился к отправлению своего легата. А пока, в ожидании, он с таким нетерпением торопил отъезд графа Рангони, что нунций, не имея возможности так скоро снарядить племянника в дальний путь, решился послать вперед одного из его секретарей, Луиджи Пратиссоли, который при случае должен был просить посредничества Димитрия для доставки польскому нунцию кардинальской шапки, давно ожидаемой им. Рим не мог бы отказать новообращенному, который вел за собой в лоно церкви миллионы людей!

Но Пратиссоли не удалось в Москве даже начать разговор об унии. 15 ноября 1605 г. ему пришлось отправиться обратно в Краков с письмом Димитрия к нунцию, в котором царь просил представителя папы исходатайствовать для него в Кракове и Риме разрешение Марине в день ее коронования причас

титься по православному обряду и соблюдать воздержание по средам и признание королем польским императорского титула, принятого царем. Об унии не говорилось ни слова. Кроме того, Димитрий отправил состоявшего при нем патера Андрея Лавицкого с личным посланием к папе. Это послание было целиком посвящено политике, и об унии опять не было сказано ни слова. Димитрий предлагал план грандиозного крестового похода против Турции с участием России, Польши, Австрийской империи и других государств. В конце послания стояла подпись: «Император Димитрий».

Папе ничего не оставалось делать, как поверить в искренность Гришки. Теперь ставкой в борьбе за унию стала Марина Мнишек. Кардинал Боргезе написал нунцию, что его святейшество ожидает и духовных плодов от этого брака для блага всего христианства. Сам папа писал Димитрию, что брак его с Мариной есть дело, в высокой степени достойное его великодушия и благочестия, что этим поступком Димитрий удовлетворил всеобщему ожиданию. «Мы не сомневаемся, – писал папа, – что так как ты хочешь иметь сыновей от этой превосходной женщины, рожденной и свято воспитанной в благочестивом католическом доме, то хочешь также привести в лоно римской церкви и народ московский, потому что народы необходимо должны подражать своим государям и вождям. Верь, что ты предназначен от Бога к совершению этого спасительного дела, причем большим вспоможением будет для тебя твой благороднейший брак». То же самое папа написал Марине и ее отцу. Павел V счел нужным напомнить Димитрию о письме, которое тот писал к Клименту VIII 30 июля 1604 г. Напомнив о письме, папа повторил свои увещевания просветить светом католического учения народ, до сих пор сидевший во мраке и сени смертной, причем снова обещался прислать благочестивых людей и даже епископов на помощь великому делу, если царь признает это нужным.

Папа так спешил с браком самозванца и Марины, что уполномочил патера Савицкого обвенчать их тайно в Великий пост. Зная, что Лжедмитрий добивается императорского титула, папа через кардинала Боргезе наказал нунцию удовлетворить это желание царя, и поэтому Рангони дал Димитрию требуемый титул.

Между тем король и паны в Кракове получили первый сигнал из Москвы о том, что положение Димитрия более чем шатко. Отрепьева до побега в Москве знали слишком многие. Царь Димитрий не любил сидеть во дворце, он часто появлялся на различных праздниках и потехах. Установить тождественность царя и расстриги было нетрудно. Димитрий велел доставить в Москву старца Леонида, которого он, будучи в Путивле, с успехом выдал за «истинного» Отрепьева. Однако в Путивле никто ранее не видел в глаза Отрепьева, в Москве же появление Леонида, выдававшего себя за Гришку, наоборот, разоблачало самозванца. Старца Леонида поспешно убрали с глаз долой. Некоторое время его держали в Ярославле, затем он исчез без следа.

Лжедмитрий удалил из столицы свою подлинную родню, чтобы рассеять всякие подозрения насчет родства с Отрепьевыми. Так что воцарение Отрепьева обернулось большой бедой для всех его родных и близких. Родного дядю Юшка упек в Сибирь. Царь осыпал милостями свою якобы мать Марию Нагую, в то время как его родная мать жила в бедности в Галиче.

Храбрый поначалу Димитрий начал всего бояться. Так, для большей помпы Отрепьев вызвал из ссылки бывшего «царя» и «великого князя Тверского» Симеона Бекбулатовича. «Царя» хорошо наградили, но 25 марта 1606 г. внезапно схватили и отправили в Кирилло-Белозерский монастырь, где и постригли в монахи.

Признание и благословение царицы Марии самозванца произвело огромный пропагандистский эффект. После коронации Отрепьев захотел устроить еще одно такое шоу – торжественно разорить могилу царевича Димитрия в Угличе. Действительно, возникла комичная ситуация – в Москве царствует царь Димитрий Иванович, сын Ивана Грозного, а в 300 верстах от Москвы в Угличе в Спасо-Преображенском соборе толпы горожан молятся над могилой того же самого Димитрия Ивановича. Это наводило людей на опасные размышления – где же находится настоящий Димитрий? Посему вполне логично было перезахоронить труп мальчика, лежавшего в Спасо-Преобра-женском соборе, на каком-нибудь захудалом кладбище, соответствующем статусу поповского сына, который якобы был зарезан в Угличе, и тем самым избавить людей от соблазна.

Однако государственная целесообразность и женская логика оказались несовместимыми. Царица Мария устроила бешеную истерику. Она не захотела допустить надругательства над прахом единственного сына. Не знаю, как у кого, но у меня эта дамочка жалости не вызывает. Порядочная женщина, для которой свята память о своем единственном сыне, никогда не допустит спекуляций с его именем.

Еще в 1604 г. царь Борис приказал привезти из монастыря в Москву инокиню Марфу и попросил ее еще раз рассказать о событиях в Угличе. Марфа-Мария могла выйти на Лобное место и публично заявить, что ее сын мертв, и тем самым защитить отечество от разорения, а имя сына от поругания. Но вздорная бабенка припомнила Годунову старые обиды и нахально заявила, что не знает, жив ли ее сын или нет. Смиренная инокиня Марфа заварила кашу, и ей придется расхлебывать эту кашу до конца, сколько бы она ни брыкалась.

Марфа-Мария кинулась за помощью к боярам. Естественно, что бояре для начала сделали вид, что им непонятны причитания царицы по поводу костей какого-то поповича. Пришлось бабоньке популярно все объяснить. Шуйские и Голицыны обещали ей помочь и уговорить самозванца не разорять могилу в Угличе. Но за это царице пришлось повторить свои объяснения шведскому наемнику Петру Петрею, состоявшему на русской службе еще со времен Годунова. В декабре 1605 г. Петрей отправился в Польшу, где был тайно принят королем Сигизмундом. Петрей прямо заявил королю, что Димитрий «не тот, за кого себя выдает», и рассказал о признании царицы Марии и о мнении на этот счет московских бояр.

Несколько позже оппозиционные бояре попытались связаться с королем Сигизмундом через царского посла Ивана Бе-зобразова, который прямо заявил, что Димитрий будет свергнут в самое ближайшее время.

К концу 1605 г. царь Димитрий буквально сидит на пороховой бочке. И в такой ситуации он идет на необъяснимый шаг – форсирует сватовство к Марине Мнишек. Царь отправил дьяка Афанасия Власьева в Краков уговорить Сигизмунда к войне с турками и испросить его согласия на отъезд Марины в Москву. Своего же личного секретаря поляка Яна Бучинско-го Димитрий отправил к самому Юрию Мнишку.

Мотивировать как-либо это сватовство Отрепьева невозможно. Польский король не только не настаивал на браке Димитрия и Марины, а наоборот, Сигизмунд сказал Власьеву, что государь его может вступить в брак, более сообразный с его величием, и что он, король, не преминет помочь ему в этом деле. Но Власьев ответил, что царь никогда не изменит своему обещанию. Сигизмунд же хотел женить Лжедмитрия на своей сестре или на княжне трансильванской.

В самом деле, если Юрий Мнишек станет зятем московского царя и правителем огромных земель, власть короля в Польше неизбежно еще более ослабнет.

Любовь – не последняя карта в политических играх. Но реальный самозванец в отличие от пушкинского совсем не подходит на роль влюбленного Ромео. Как писал Скрынников: «В компании с Басмановым и М. Молчановым он предавался безудержному разврату. Царь не щадил ни замужних женщин, ни пригожих девиц и монахинь, приглянувшихся ему. Его клевреты не жалели денег. Когда же деньги не помогали, они пускали в ход угрозы и насилие. Женщин приводили под покровом ночи, и они исчезали в неведомых лабиринтах дворца. Описывая тайную жизнь дворца, голландец Исаак Масса утверждал, будто Лжедмитрий оставил после себя несколько десятков внебрачных детей, якобы появившихся на свет после его смерти». Добавим, что Димитрий еще держал у себя постоянной наложницей царевну Ксению Годунову. Так что о безумной страсти Отрепьева говорить не приходится.

В частной армии Мнишка необходимости у самозванца также не было. Мало того, недисциплинированное и нахальное рыцарство могло само по себе спровоцировать бунт москвичей. Тут вполне уместно вспомнить изречение Наполеона: «На штыках можно прийти к власти, но сидеть на штыках нельзя».

Тем не менее 2 марта 1606 г. из Сандомира отправился в Москву свадебный кортеж в составе двух тысяч человек. 18 апреля у города Орши кортеж вступил на русскую землю. Через два дня в Лубно Михаил Нагой и князь В.М. Мосальский приветствовали Марину от имени царя, уверяя ее, что их повелитель ничего не пожалеет для удобства и приятности ее путешествия. И в самом деле, на пути к Москве построили 540 мостов. В Смоленске Марине устроили великолепный въезд в обитых драгоценными соболями санях, запряженных двенадцатью лошадьми. Для переправы через Днепр понадобились паромы. Один из них, слишком перегруженный, потонул, и погибли 15 человек. Перепуганные спутницы Марины приписали свое спасение присутствию патера Анзеринуса.

Еще в декабре 1605 г. Юрий Мнишек писал Димитрию: «Поелику известная царевна Борисова дочь близко вас находится, благоволите, вняв совету благоразумных людей, от себя ее отдалить». Самозванец тянул с этим деликатным вопросом до последнего, но когда Марина оказалась уже в Вязьме, был вынужден отправить Ксению Годунову в Горицкий монастырь на Белоозеро. Там ее постригли в монахини под именем Ольга.

В Вязьме Мнишек оставил дочь, а сам поспешил в Москву, куда прибыл 24 апреля. Торжественный въезд Марины в Москву состоялся 2 мая. Она остановилась в Воскресенском монастыре в Кремле. Жених, по обычаю, не должен был видеть невесту, но поскольку в Воскресенском монастыре жила «мать» Димитрия инокиня Марфа, которую регулярно посещал «сын», то встречи, видимо, состоялись. Лишь 6 мая, за два дня до коронования и свадьбы, Марина смогла занять приготовленное для нее помещение в царском дворце.

Перед свадьбой у царя возник конфликт с частью высшего духовенства. Митрополит казанский Гермоген и епископ коломенский Иосиф потребовали вторичного крещения невесты-католички. Однако Димитрий нашел возможность избавить свою невесту от троекратного погружения по православному обряду, отправив в ссылку чересчур строгих архиереев. Остальные же довольствовались миропомазанием, составлявшим необходимую принадлежность коронационного обряда. Сохранившийся обрывок церемониала свидетельствует о причащении Марины, и это двукратное подчинение греческому обряду признали равносильным отречению.

8 мая состоялась свадьба. Рано утром молодых привели в столовую избу, где придворный протопоп торжественно их обручил. В Грановитой палате князь Шуйский кратко приветствовал невесту, и обрученных проводили в Успенский собор. Замечу, что в церемонии участвовала вся родня Романовых: митрополит Филарет, боярин Иван Никитич и, конечно, юный стольник Миша. Патриарх совершил обряд миропомазания и торжественно короновал Марину. К большому смущению русских, царица не взяла причастия, как того требовала утвержденная думой процедура. Многие присутствующие не скрывали своего негодования по этому поводу. Среди гостей прошел ропот. Коронация Марины в Успенском соборе была неслыханным нарушением всех норм и приличий. Православным царицам даже многолетие стали петь лишь со времен Годунова. И это, казалось бы, безобидное новшество, современники восприняли как бесстыдство. Отказ Марины принять причастие возмутил православных. Зато послы и польские гости были удовлетворены. Как только закончилась коронация, дьяки под разными предлогами выставили послов и иноземцев из церкви и заперли двери. Как только нежелательные свидетели удалились, патриарх обвенчал царя с Мариной по православному обряду. Польские дамы, оставшиеся подле невесты, со смехом описывали своим мужьям, как молодые приняли от патриарха вместе с благословением по кусочку хлеба и глотку вина. Они потешались над чашей, из которой брачующиеся пили по очереди. А потом чашу бросили на пол, и самый проворный должен был раздавить ее – знак его будущего главенства. Чтобы избежать предзнаменования, способного встревожить зрителей, патриарх поспешил сам наступить на хрупкий хрусталь.

Замечу, что в коронации и свадьбе принимали участие, соответственно своему чину, ростовский митрополит Филарет, боярин Иван Никитич Романов и юный стольник Миша Романов. Впоследствии сей факт старательно замалчивался царскими историками. Мало того, на соборе 1620 г. патриарх Филарет публично клеймил патриарха Игнатия за отступление от православных обрядов при причащении и коронации католички, но ни словом не обмолвился об участии в этих процедурах митрополита Филарета.

Последующие дни царь и царица провели в пирах и увеселениях. Причем на ряд пиров были приглашены только поляки, а из русских присутствовали лишь Димитрий, дьяк Влась-ев и князь Мосальский. На одном из пиров, проведя три часа за едой и питьем, всю ночь протанцевали. К утру, переменив множество кавалеров, «восхитительно танцевавшая Марина завоевала все сердца». Но Гонсевский и Олесницкий, танцуя с ней в одной кадрили, не сняли шляп, и Димитрий велел им сказать, чтобы берегли головы, иначе их снимут вместе со шляпами.

По странному совпадению в русском народном эпосе героиня с именем Марина, Маринушка, Маринка представляет собой явно отрицательный персонаж. Она чародейка и вещунья, еретичка и безбожница, даже распутная девка. Она соблазнила девятерых князей или богатырей, своих женихов, которых обратила в животных. Змея, обвивающая ее руку, – первый ее друг. Теперь народ мог лицезреть сей эпический персонаж. Нахальная девица во французском платье с непокрытыми волосами, к тому же еретичка, разве она не могла заколдовать сына Ивана Грозного?

По приказу царя для размещения родных невесты и других свадебных гостей из Кремлевского дворца выселили не только купцов и духовных, но даже бояр. Арбатские и чертольские священники также были выгнаны из домов, в которых поместили иностранных наемников.

Чуть ли не ежедневно в городе происходили стычки между поляками и москвичами. (Вспомним 1604 год и жалобы львовских горожан на бесчинства Мнишка и его компании.) Вот пьяные польские гайдуки остановили на московской улице колымагу и вытащили оттуда боярыню. Народ немедленно бросился отбивать женщину. В городе ударили в набат. 16 мая бояре вручили царю жалобу на поляков, напавших на боярыню. Димитрий положил эту жалобу «под сукно». Мало того, царь запретил принимать у москвичей жалобы на рыцарство.

Сразу после приезда Марины Василий Шуйский организовывает настоящий заговор. Во главе заговора становятся он сам, Василий Васильевич Голицын и Иван Семенович Куракин. К ним присоединяется и крутицкий митрополит Пафнутий.

Для сохранения единства, необходимого в таком деле, бояре решили первым делом убить расстригу, «а кто после него будет из них царем, тот не должен никому мстить за прежние досады, но по общему совету управлять Российским царством». К заговорщикам примкнуло несколько десятков московских дворян и купцов.

Все наши историки считают, что Димитрий всерьез собирался воевать с Оттоманской империей. По мнению же автора, это было блефом, предназначенным для польского короля, римского папы, а также для внутреннего потребления.

Готовясь к войне с Турцией, самозванец выслал на южную границу войско под началом Шереметева. Одновременно в Москву были вызваны новгородские дворяне, расположившиеся лагерем в миле от города. Их численность, по Соловьеву, составляла семнадцать тысяч, по Скрынникову – одна-две тысячи человек. Особого значения это не имеет, поскольку и тысячи ратников хватило бы для государственного переворота. Заговорщикам удалось привлечь новгородцев на свою сторону. На совещании заговорщиков Василий Шуйский объявил о страшной опасности, которая грозит Москве от царя, преданного полякам, признался, что самозванца признали истинным Димитрием только для того, чтобы освободиться от Годунова. Думали, что такой умный и храбрый молодой человек будет защитником православной веры и старых обычаев. Но оказалось, что царь жалует только иностранцев, презирает святую веру, оскверняет храмы божьи, выгоняет священников из домов, которые отдает неверным, наконец, женится на польке поганой. «Если мы заранее о себе не помыслим, то еще хуже будет. Я для спасения православной веры опять готов на все, лишь бы вы помогли мне усердно: каждый сотник должен объявить своей сотне, что царь самозванец и умышляет зло с поляками. Пусть ратные люди советуются с гражданами, как промышлять делом в такой беде. Если будут все заодно, то бояться нечего: за нас будет несколько сот тысяч, за него – пять тысяч поляков, которые живут не в сборе, а в разных местах», – говорил Шуйский.

В светлую ночь с 16 на 17 мая 1606 г. бояре-заговорщики впустили в город около тысячи новгородских дворян и боевых холопов. На подворье Шуйских собралось около двухсот вооруженных москвичей, в основном дворян. С подворья они направились на Красную площадь. Около четырех часов утра ударили в колокол на Ильинке, у Ильи Пророка, на Новгородском дворе, и разом заговорили все московские колокола. Толпы народа, вооруженные чем попало, хлынули на Красную площадь. Там уже сидели на конях около двухсот бояр и дворян в полном вооружении.

Дворяне-заговорщики объявили народу, что «литва бьет бояр, хочет убить и царя». Толпа бросилась громить дворы, где жили поляки. Между тем Шуйский во главе двух сотен всадников въехал в Кремль через Спасские ворота, держа в одной руке крест, в другой – меч. Подъехав к Успенскому собору, он сошел с лошади, приложился к образу Владимирской Богоматери и сказал людям, его окружившим: «Во имя божие идите на злого еретика». Толпы двинулись ко дворцу.

Шум разбудил Димитрия, спавшего во дворце с Мариной. В соседней комнате царские покои охранял Петр Басманов. Димитрий крикнул ему: «Что там случилось?» Кто-то из дворцовых служителей заорал: «Пожар!» Димитрий на время успокоился. Но крики все усиливались. Басманов вышел на крыльцо и увидел разъяренную толпу. Царского любимца встретили нецензурными ругательствами и криком: «Выдай самозванца!» Басманов бросился во дворец, приказал страже не впускать ни одного человека, а сам в отчаянии прибежал к царю, крича: «Ахти мне! Ты сам виноват, государь! Все не верил, вся Москва собралась на тебя».

Немецкие наемники, охранявшие дворец, растерялись, что позволило одному из нападавших, дьяку Тимофею Осипову, ворваться в царскую спальню. Согласно позднейшим летописям, Осипов, известный своей праведной жизнью, пришел обличать самозванца. На самом деле он явно хотел покончить с расстригой. Но Басманов опередил дьяка и разрубил ему саблей голову. Труп в спальне, естественно, не импонировал Марине, и она приказала выкинуть его из окна. Осипова хорошо знали и любили в городе. Вид его окровавленного тела разгневал толпу, и она пошла на штурм дворца.

Басманов и Димитрий с саблями наголо встали в дверях. Царь истерично кричал: «Я вам не Годунов!» Тут думный дворянин Михаил Татищев изловчился и длинным ножом пырнул Басманова. Отрепьев, стоявший за спиной Басманова, обратился в бегство. Дело происходило в новом деревянном дворце, и Отрепьев решил укрыться в большом каменном дворце. Между обоими дворцами находились подмостки, устроенные для театральных представлений по случаю царской свадьбы. Перепрыгивая через подмостки, Отрепьев оступился, упал с высоты нескольких метров и вывихнул ногу. Стрельцы, стоявшие недалеко на карауле, услыхали стоны раненого, узнали царя, облили его водой и перенесли на каменный фундамент сломанного годуновского дома. Придя в себя, Отрепьев стал уговаривать стрельцов встать на его сторону, обещая им в награду жен и имения изменников-бояр. Стрельцам понравилось это обещание, они внесли Отрепьева обратно во дворец, уже опустошенный и разграбленный. В передней Димитрий увидел своих верных алебардщиков, стоявших без оружия и с поникшими головами, и заплакал. Когда заговорщики захотели приблизиться к Отрепьеву, то стрельцы открыли огонь из пищалей.

Наступил критический момент восстания. Однако Василий Шуйский нашел выход. Он предложил напугать стрельцов расправой над их семьями. Ведь московские стрельцы в отличие от веселых мушкетеров Людовика XIII не были сорвиголовами и искателями приключений, а превратились в благополучных мещан, обросших семьями, огородами, многие занимались ремеслами и торговлей. Заговорщики закричали: «Пойдем в Стрелецкую слободу, истребим их жен и детей, если они не хотят нам выдать изменника, плута, обманщика». Понятно, что для стрельцов это была страшная угроза, и они вступили в переговоры с нападавшими. Сошлись на компромиссе: «Спросим царицу: если она скажет, что это прямой ее сын, то мы все за него помрем. Если же скажет, что он ей не сын, то Бог в нем волен».

В ожидании ответа от Марфы заговорщики с ругательствами и рукоприкладством спрашивали Лжедмитрия: «Кто ты? Кто твой отец? Откуда ты родом?» Он отвечал: «Вы все знаете, что я царь ваш, сын Ивана Васильевича. Спросите обо мне мать мою или выведите меня на Лобное место и дайте объясниться».

Тут явился князь Иван Васильевич Голицын и сказал, что он был у царицы Марфы и она ответила, что сын ее убит в Угличе, а это самозванец. Народу эти слова передали, добавив, что сам Димитрий признался в своем самозванстве и что Нагие подтверждают показания Марфы. Тогда отовсюду послышались крики: «Бей его! Руби его!» Из толпы выскочил боярский сын Григорий Валуев и выстрелил в Димитрия, приговаривая: «Что толковать с еретиком. Вот я благословлю польского свистуна!» Остальные порубили труп и бросили его на тело Басманова со словами: «Ты любил его живого, не расставайся и с мертвым». Затем трупы раздели и поволокли через Спасские ворота на Красную площадь. Поравнявшись с Воскресенским монастырем, толпа остановилась, чтобы спросить у Марфы: «Твой ли это сын?» Та ответила: «Вы бы спрашивали меня об этом, когда он был еще жив, теперь он уже, разумеется, не мой».

Итак, Шуйский в ночь на 17 мая 1606 г. возглавил переворот. Надо сказать, что операция была проведена вполне грамотно. Заметим, что Василию Ивановичу потребовалось куда больше ума и хладнокровия после убийства самозванца, нежели на начальной стадии переворота. Шуйский всеми силами хотел избежать конфликта с Польшей, поэтому его первоочередной задачей было спасение Марины Мнишек и ее фрейлин, а главное, польских послов.

По приказу Шуйского Марину отбили у восставших москвичей, хотя она перед этим получила хороший урок. В первые же минуты переворота Василий Иванович отправил гонцов к королевским послам Николаю Олесницкому и Александру Гон-севскому передать, что послам опасаться нечего. Но послы и их люди не должны смешиваться с другими поляками, которые приехали с сандомирским воеводой в надежде занять Москву и сделали русским много зла. Гонсевский отвечал: «Вы сами признали Димитрия царевичем, сами посадили его на престол, теперь же, узнав, как говорите, о самозванстве его, убили. Нам нет до этого никакого дела, и мы совершенно покойны насчет нашей безопасности, потому что не только в христианских государствах, но и в бусурманских послы неприкосновенны. Что же касается до остальных поляков, то они приехали не на войну, не для того, чтобы овладеть Москвою, но на свадьбу, по приглашению вашего государя, и если кто-нибудь из их людей обидел кого-нибудь из ваших, то на это есть суд. Просим бояр не допускать до пролития крови подданных королевских, потому что если станут бить их перед нашими глазами, то не только люди наши, но и мы сами не будем равнодушно смотреть на это и согласимся лучше все вместе погибнуть, о следствиях же предоставим судить самим боярам».

Гонористый пан мог позволить себе вести столь воинственные речи, поскольку к посольству по приказу Шуйского подошел отряд из пятисот стрельцов и занял оборону по внешнему периметру ограды дворов.

Шуйскому удалось защитить от избиения москвичами иностранных наемников, находившихся в Кремле. Те быстро оценили намерения заговорщиков и прекратили сопротивление. Шуйский еще ночью связался с их командиром Жаком Мар-жеретом и предложил перейти к нему на службу. Маржерет, естественно, согласился, ему было абсолютно все равно, кому служить.

До окончания избиения поляков ни один человек из охраны посольства так и не попытался пройти сквозь стрелецкое оцепление, чтобы защитить своих соотечественников.

Василий Шуйский не призывал к убийству поляков, но и не особенно препятствовал делать оное москвичам. Ляхов спасали выборочно. Так, был спасен Юрий Мнишек и князь Адам

Вишневецкий. Защищать же все панство у Шуйского не было ни возможности, ни желания. Кроме того, Василий Иванович прекрасно знал, что король Сигизмунд не станет плакать из-за нескольких десятков шляхтичей и нескольких сотен солдат их частных армий. В Польше был рокош, и королевские войска воевали с теми же частными армиями.

По всей Москве горожане громили дома, где жили поляки. Позже поляки распустили слухи, что их было убито свыше двух тысяч человек. На самом деле было убито двадцать знатных шляхтичей, около четырехсот их слуг и оруженосцев, а также аббат Помаский. В ходе схваток с поляками было убито свыше трехсот русских.

Избиения поляков продолжались около семи часов и закончились за час до полудня.

После убийства самозванца в Москве наступило безвластие. Теперь на престол могли претендовать десятки князей Рюриковичей и Гедиминовичей. Формально главными претендентами были бояре Василий Шуйский, Федор Мстиславский и Василий Голицын. Последние двое были потомками литовского князя Гедимина. Дед Федора Ивановича Мстиславского князь Федор Михайлович Мстиславский переселился в Москву из Литвы в 1526 г. и стал боярином Василия III.

Предки Василия Васильевича Голицына служили еще Дмитрию Донскому. Фамилию роду дал Михаил Иванович Булгаков-Голица, боярин Василия III. Любопытный момент – все три претендента на престол не имели мужского потомства или их дети умерли в младенчестве.

Романовы, естественно, тоже рвались к власти, но их положение было сложным.

Во-первых, героями восстания против самозванца были Василий Шуйский и Василий Голицын, а не Романовы. Иван Никитич Романов подъехал к Кремлю лишь через два часа после убийства Отрепьева и присоединился к победителям, а Филарет весь день 17 мая из дома носа не показывал и никого не принимал.

Во-вторых, Федор Никитич Романов был монахом Филаретом и по церковным и светским законам не мог занять престол. Конечно, можно было объявить акт пострижения насильственным и фиктивным, но народ бы этого не понял и вряд ли захотел менять расстригу Гришку на расстригу Филарета. Михаилу же Федоровичу, хоть он и числился стольником, было только 10 лет от роду.

Наиболее подходящим кандидатом на московский престол из всего клана Романовых был Иван Никитич, произведенный в 1605 г. в бояре Отрепьевым. Однако Иван Никитич не пользовался особой популярностью ни в среде знати, ни среди простых людей. Мало того, сам Филарет был против передачи престола брату Ивану. Так что в мае 1606 г. у клана Романовых шансов на престол было очень мало.

В России при возникновении проблем с наследованием престола после смерти Ивана Грозного или Федора Иоанно-вича созывался Земский собор, который и избирал царя. Но теперь Шуйские решили обойтись без собора. Предыдущие соборы собирались в присутствии патриарха и в спокойное время. Сейчас же в стране царила Смута. На юго-западе России ходили слухи, что Димитрий спасся, что где-то на Дону гулял казак Илейка, принявший имя царевича Петра, сына царя Федора Иоанновича. Патриарха русская церковь не имела, а точнее, имела сразу двух незаконно свергнутых патриархов – Иова и Игнатия. Последний через несколько часов после убийства Отрепьева был лишен сана и заточен в Чудов монастырь.

Был и субъективный момент – еще до созыва соборов Федор Иоаннович и Борис Годунов имели твердое большинство делегатов. А в мае 1606 г. Василий Шуйский был заметно сильнее других претендентов, но все вместе остальные претенденты могли составить подавляющее большинство на соборе и еще неизвестно кого выбрать.

Посему сторонники Шуйского уговорили Василия Ивановича занять престол, так сказать, явочным порядком. Просто пойти и сесть на пустующий трон.

18 мая Голицын, Куракин, Мстиславский и другие конкуренты Шуйского решили собрать на следующий день рано утром народ на Красной площади и выбрать патриарха, а затем провести Земский собор под его руководством. Нетрудно предположить, что патриархом должен был стать Филарет.

В ночь с 18 на 19 мая на подворье у Шуйских собрались их сторонники. Из бояр были только трое Шуйских, а также М.В. Скопин-Шуйский. Присутствовали несколько окольничих, думных дворян и купцов, а также хорошо нам знакомый профессиональный заговорщик крутицкий митрополит Пафну-тий. Современники утверждают, что подлинным руководителем заговора был Михаил Татищев. Важную роль играл Паф-нутий. Видимо, мы никогда не узнаем, что заставило Пафну-тия порвать с Отрепьевым и Романовыми и перейти на сторону Шуйского.

Ночью были составлены два документа: крестоцеловальная запись князя Василия Шуйского и другая, «по которой записи целовали бояре и вся земля». Интересно, что в отличие от всех других претендентов на царский престол – Годунова, Отрепьева и Романова – составители записи посчитали излишним доказывать родство Василия Шуйского с родом Ивана Калиты. После ста лет холопства у московского трона Шуйские впервые вспомнили о своем происхождении. В крестоцеловальной грамоте гордо говорилось: «Божиею милостию мы, великий государь, царь и великий князь Василий Иванович всея Руси, щедротами и человеколюбием славимого Бога и за молением всего освященного собора, по челобитью и прошению всего православного христианства учинились на отчине прародителей наших, на Российском государстве царем и великим князем. Государство это даровал Бог прародителю нашему Рюрику, бывшему от римского кесаря, и потом, в продолжение многих лет, до самого прародителя нашего великого князя Александра Ярославича Невского, на сем Российском государстве были прародители мои, а потом удалились на суздальский удел, не отнятием или неволею, но по родству, как обыкли большие братья на больших местах садиться».

Позже некоторые историки будут утверждать, что в этой грамоте будущий царь ограничил самодержавие и усилил власть бояр. Казимир Валишевский даже пишет: «…весьма возможно, что на пороге XVII века в истории старой Московии был составлен конституционный договор». На самом же деле в записи нет ни слова об ограничении самодержавия, да еще в пользу бояр. Наоборот, царь указывает, что он целовал крест на том, чтобы править, как правили его полновластные прародители, цари XVI века, и целовал он крест не боярам, а «всем людям».

В 6 часов утра 19 мая на Красной площади собралась огромная толпа. Бояре – конкуренты Шуйского – вышли на площадь и предложили избрать патриарха, который должен был стоять во главе временного правления и разослать грамоты для созыва советных людей из городов. Однако Шуйские успели подготовить свою команду. Сотни людей одновременно закричали, что царь нужнее патриарха, а царем должен быть князь Василий Иванович Шуйский, «не хотим никаких советов, где Москва, там и все государство. Шуйский – страдалец за православную веру» и т.д.

Толпа, ведомая сторонниками Шуйских, вошла в Кремль. Откуда-то появился и сам князь Василий. Шуйского ввели в Успенский собор, где митрополит Пафнутий нарек его на царство. После этого Шуйский выдал боярам индульгенцию, заявив: «Целую крест на том, что мне ни над кем не делать ничего дурного без собору, и если отец виновен, то над сыном ничего не делать, а если сын виновен, то отцу ничего дурного не делать, а которая была мне грубость при царе Борисе, то никому за нее мстить не буду».

Пафнутий отслужил молебен, и князь Василий Иванович стал считаться царем. Злые боярские языки говорили, что Василий Шуйский был не избран, а выкликнут царем.

Целуя крест в соборе, Василий Шуйский говорил правду. После его воцарения репрессий не последовало, если не считать ссылок нескольких наиболее рьяных сторонников самозванца. Так, князь Василий Михайлович Рубец-Мосальский был сослан воеводой в Корелу, Афанасий Власьев – в Уфу, Михаил Глебович Салтыков – в Иван-город, Богдан Бельский – в Казань. Других стольников и дворян также разослали по отдаленным городам, у некоторых отобрали поместья и вотчины. Надо ли говорить, что репрессии и назначения на воеводские должности – это «две большие разницы».

Став царем, Василий Шуйский в присутствии всей знати, включая Романовых и Черкасских, заявил, что царь Димитрий был чернецом Григорием, а в миру Юшкой Отрепьевым, служившим Романовым и Черкасским. Обратим внимание, ни тогда, ни потом Романовы даже не пытались опровергнуть это довольно неприятное для них утверждение.

По всем областям государства Российского была разослана грамота от имени бояр, окольничих, дворян и всяких людей московских с извещением о гибели Лжедмитрия и возведении на престол Шуйского: «Мы узнали про то подлинно, что он прямой вор Гришка Отрепьев, да и мать царевича Димитрия, царица инока Марфа, и брат ее Михайла Нагой с братьею всем людям Московского государства подлинно сказывали, что сын ее, царевич Димитрий, умер подлинно и погребен в Угличе, а тот вор называется царевичем Димитрием ложно; а как его поймали, то он и сам сказал, что он Гришка Отрепьев и на государстве учинился бесовскую помощию, и людей всех прельстил чернокнижеством; и тот Гришка, за свое злодейственное дело, принял от Бога возмездие, скончал свой живот злою смертию. И после того, прося у Бога милости, митрополиты, архиепископы, епископы и весь освященный собор, также и мы, бояре, окольничие, дворяне, дети боярские и всякие люди Московского государства, избирали всем Московским государством, кому Бог изволит быть на Московском государстве государем; и всесильный, в троице славимый Бог наш на нас и на вас милость свою показал, объявил государя на Московское государство, великого государя царя и великого князя Василия Ивановича всея Руси самодержца, государя благочестивого, по Божией церкви и по православной христианской вере поборателя, от корени великих государей российских, от великого государя князя Александра Ярославича Невского; многое смертное изгнание за православную веру с братиею своею во многие лета он претерпел и больше всех от того вора, богоотступника и еретика смертью пострадал».

Вслед за этой грамотой Василий Шуйский разослал другую, уже от своего имени, в которой также объявлял о гибели Лжедмитрия, с подробным объяснением причин, а именно объявлял о бумагах, найденных в комнатах самозванца: «Взяты в хоромах его грамоты многие ссыльные воровские с Польшею и Литвою о разорении Московского государства». Но Шуйский ничего не говорил о содержании этих воровских грамот, хотя вслед за этим упоминал о содержании писем римского папы. Затем Шуйский пишет о показании Бучинских, будто царь был намерен перебить всех бояр во время воинской потехи и потом, отдавши все главные места в управление полякам, ввести католицизм. Шуйский приводит также свидетельство о записях, действительно данных в Польше Мнишку и королю об уступке русских областей, и заключает: «Слыша и видя то, мы всесильному богу хвалу воздаем, что от такого злодейства избавил».

Шуйский заставил монахиню Марфу написать грамоту с объяснением своего поведения. Бедная вдовушка выкручивалась, как могла. По ее словам, «…он [35] ведовством и чернокнижеством назвал себя сыном царя Ивана Васильевича, омрачением бесовским прельстил в Польше и Литве многих людей и нас самих и родственников наших устрашил смер-тию. Я боярам, дворянам и всем людям объявила об этом прежде тайно, а теперь всем явно, что он не наш сын, царевич Димитрий, вор, богоотступник, еретик. А как он своим ведовством и чернокнижеством приехал из Путивля в Москву, то, ведая свое воровство, по нас не посылал долгое время, а прислал к нам своих советников и велел им беречь накрепко, чтобы к нам никто не приходил и с нами об нем никто не разговаривал. А как велел нас к Москве привезти, и он на встрече был у нас один, а бояр и других никаких людей с собой пускать к нам не велел и говорил нам с великим запретом, чтобы мне его не обличать, претя нам и всему нашему роду смертным убийством, чтобы нам тем на себя и на весь род свой злой смерти не навести, и посадил меня в монастырь, и приставил ко мне также своих советников, и остерегать того велел накрепко, чтоб его воровство было не явно, а я для его угрозы объявить в народе его воровство явно не смела».

Как видим, и Шуйский, и Марфа врали не меньше Отрепьева, при этом даже не пытаясь придать собственной лжи какой-то правдоподобный вид. Каждая такая грамота порождала больше вопросов, чем ответов. Естественно, что им верили лишь те, кому было выгодно верить Шуйскому.

Для разоблачения самозванца из Галича Шуйский велел привезти мать и младшего брата Юрия Отрепьева. Их вывели на Лобное место, где они рассказали, что именно их Юшка назвал себя царем Димитрием. Однако с момента появления самозванца они его ни разу не видели, и все их свидетельства были малоубедительны для народа.

Новому царю срочно потребовался и новый патриарх. Вполне логично было вернуть в патриархи Иова, находившегося в Старице. Но против кандидатуры Иова решительно выступили Шуйские, которые имели с ним давние счеты. Первоначально Шуйские хотели пропихнуть в патриархи Пафнутия, но это была столь одиозная личность, что против него ополчилось большинство бояр и высшее духовенство. Недовольные Шуйским бояре и иерархи церкви решили возвести в сан патриарха митрополита Филарета. Почему-то никого не смущало, что всего лишь год назад он был простым монахом и в делах религии себя вообще никак не проявил. В вопросе с патриархом царю Василию пришлось уступить. Филарет был объявлен патриархом, об этом даже сообщили польским послам.

Но тут хитроумный Василий Иванович разыграл блестящую комбинацию. Он предложил канонизировать царевича Димитрия. «За что можно канонизировать больного и озлобленного ребенка?» – спросит читатель. А за что канонизировали первых русских святых – князей Бориса и Глеба? Те тоже ничего ни плохого, ни хорошего в своей жизни не успели сделать. Но видимо, кому-то помешали, и их тоже зарезали при таинственных обстоятельствах. По одной версии, это сделал их брат Святополк, а по другой – опять же их братец Ярослав. А потом внуку Ярослава потребовались святые, чтобы сделать одного деда Мудрым, а другого – Окаянным.

Предложив канонизировать Димитрия и перенести его останки из Углича в Москву, царь Василий одним выстрелом убивал трех зайцев. Во-первых, согласно христианским верованиям, самоубийцу, даже невольного, нельзя сделать святым, поэтому всем придется признать, что Димитрий был зарезан, и этим скомпрометировать Годунова. Во-вторых, торжественное перезахоронение останков царевича, по мнению Шуйского, должно было покончить со слухами, что Димитрий жив. В-третьих, такое важное мероприятие было поручено патриарху Филарету. Филарет должен был привезти прах царевича в Москву. Затем у гроба произойдут великие чудеса, и церковь объявит Димитрия святым. И вот тогда произойдет официальное возведение Филарета в патриархи и венчание на царство Шуйского.

Итак, царь Василий решил на время убрать Филарета из Москвы. Как ни странно, это совпадало и с желанием самого Филарета, поскольку тот хотел иметь алиби. Шуйский и Романов стоили друг друга. Шуйский хотел возвести на патриарший престол архиепископа Гермогена, за которым в Казань был послан гонец еще 19 мая. Филарет же со своей стороны вкупе с Ф.И. Мстиславским готовил государственный переворот в Москве, имевший целью свержение царя Василия.

В заговоре против Шуйского участвовали многие представители знати. Естественно, что никаких протоколов заседаний они не вели, и конечная цель переворота – возведение на престол своего царя – вызывает у современных историков споры. По одной версии, на престол должен был взойти кто-то из клана Романовых, по другой – Ф.И. Мстиславский, а третья версия была компромиссной – на престол должен был вернуться шутовской царь Симеон Бекбулатович, жена которого была родной сестрой Ф.И. Мстиславского.

Итак, Филарет отправился в Углич. Его сопровождали астраханский архиепископ Феодосий, бояре Иван Воротынский и Петр Шереметев, брат инокини Марфы Григорий и племянник Андрей Нагие. А в воскресенье, 25 мая, в Москве начался бунт. По официальной версии, царь шел к обедне и внезапно увидел большую толпу, идущую ко дворцу. Толпа была настроена агрессивно, слышались оскорбительные выкрики по адресу Шуйского. Как писал очевидец Жак Маржерет, если бы Шуйский продолжал идти к храму, то его ждала бы та же участь, что и Димитрия. Но царь Василий быстро ретировался во дворец. Там он с плачем обратился к окружившим его боярам, что нет нужды затевать бунт, что если хотят от него избавиться, то, избрав его царем, могут и низложить его, если он им неугоден, и что он оставит престол без сопротивления. Потом, отдав боярам царский посох и шапку Мономаха, Шуйский продолжал: «Если так, выбирайте, кого хотите». Бояре растерялись, и никто не решился дотронуться до царских регалий. Растерянность можно объяснить и тем, что среди присутствующих бояр не было главного заговорщика, который в тот момент занимался гробокопательством в Угличе.

Так или иначе, но бояре безмолвствовали. Тогда царь Василий поднял посох, надел шапку и приказал наказать виновных. Возражать ему никто не посмел. Стрельцы разогнали толпу, схватив пятерых крикунов. Их объявили зачинщиками и подвергли на площади торговой казни – нещадно выдрали кнутом. Учинить расправу над самими заговорщиками царю помешала Боярская дума, и Шуйскому пришлось ограничиться полумерами. Было официально объявлено, что князь Ф.И. Мстиславский ни в чем не виноват, а виноваты его родные, которые хотели воспользоваться его именем. Одним из главных виновников был назван боярин Петр Никитич Шереметев, хотя он в день бунта находился в Угличе вместе с Филаретом. Шереметеву было запрещено возвращаться в Москву, его послали в Псков воеводой. М.Ф. Нагой был лишен звания конюшего, но оставлен в Москве. Племянник Филарета (по сестре Марфе) князь Иван Черкасский был лишен звания кравчего. Досталось даже бедняге Симеону Бекбулатовичу. В Кириллов монастырь, где содержался Симеон (монах Стефан), приехал царский пристав Федор Супонев с грамотой царя Василия от 29 мая, в которой приказывалось игумену выдать «старца Стефана» приставу, который должен был отвезти старца «где ему велено». Супонев увез бедолагу татарина в Соловецкий монастырь.

Попытка переворота заставила Шуйского поспешить с венчанием на царство. 1 июня 1606 г. Василий Шуйский венчался на царство в Архангельском соборе. С.М. Соловьев так характеризует Шуйского: «Новый царь был маленький старик лет за 50 с лишком, очень некрасивый, с подслеповатыми глазами, начитанный, очень умный и очень скупой, любил только тех, которые шептали ему в уши доносы, и сильно верил чародейству»*.

За неимением патриарха (Филарет был в Угличе, а Гермо-ген еще не приехал из Казани) в соборе священнодействовали новгородский митрополит Исидор и крутицкий митрополит Пафнутий. Исидор надел на царя крест святого Петра, возложил на него бармы и царский венец, вручил скипетр и державу. При выходе из собора царя Василия по традиции осыпали золотыми монетами.

А между тем патриарх Филарет обрел мощи царевича Димитрия. При вскрытии могилы Димитрия по собору распространилось «необычайное благовоние». Мощи царевича оказались нетленными – в гробу лежал свежий труп ребенка.

Как отписал царю в Москву Филарет, «глава и власы его [36] целы и черное ожерельецо, низанное жемчугом, в левой руке платочек тафтяной, шитый золотом и серебром, в котором завязаны были орешки, данные матерью для играния; но когда заклали его, платочек сей обагрен был кровью; и самые орешки потому были скрыты под землю с телом его. Срачица на нем белого шелка обагрена кровию его; вверху швейная серебром и златом одежда царская, порфира златотканная, опоясан поясом златым, сапоги красного цвета, чулки шелковые прехитро тканные; все сие цело и невредимо обретоша».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.