3. Дегуманизация, анимализация

С нашей точки зрения, многие практики и жесты можно осознать только в аспекте дегуманизации, даже анимализации вражеского тела, солдатского или гражданского. Радикализация военных действий в XX веке усилила рефлексы дегуманизации, и это было тем легче, что расовое превосходство над врагом было заявлено заранее и в большой степени интериоризировано. Самые худшие жестокости по отношению друг к другу солдаты совершали на фронтах, где любая видимость человеческой общности между сторонами была отменена с самого начала. Так было на Восточном и на Тихоокеанском фронтах II Мировой войны (в то время как на западных фронтах «правила войны» в основном соблюдались). Те же механизмы дегуманизации врага использовались в Корее, в Индокитае, во Вьетнаме, но также и в Алжире. Можно проследить единую последовательность от Тихоокеанского фронта через Корею и во Вьетнам, от Индокитая до Алжира, от сражений на Балканах в 1912–1913 годах до преступлений, которые омрачили десять лет конфликта, начавшегося после распада Югославии (не будем также забывать события II Мировой войны в этом же регионе).

Превращая в кашу лицо врага, делая его неузнаваемым, люди на войне пытаются лишить узнаваемого облика самую человеческую часть человеческого тела. Уродование рук врага выражает то же стремление. Отрезание гениталий — способ нанести удар по родственным связям при помощи профанации, характерной для жестоких практик[888]. Распять тело врага, подвесить его за ноги, содрать с него кожу, выпустить ему кишки — означает превратить солдата–врага в животное, предназначенное на убой. Здесь мы переходим от к дегуманизации к простому превращению в животных. Практика испражнения на тело врага — это скорее не анимализация, а «вещизация», если нам будет прощен такой неологизм. Явления такого типа наблюдались с болезненной очевидностью среди американских солдат в Тихом океане, которые столкнулись с врагом, которого представляли себе как обезьяноподобное существо[889]. Их поступки показывают желание приблизить тело врага к зоологической репрезентации, которая с ним ассоциируется. Стоит вспомнить, что четверть века спустя в Милай деревенские животные были убиты вместе с людьми.

То же рассуждение, возможно, относится и к практикам, связанным с геноцидом на Восточном фронте II Мировой войны: недавние работы позволяют уточнить, как в его ходе проходила анимализация тела Другого[890]. Порой евреи выступали в качестве дичи — таким образом их как бы низводили до дикого состояния. Облавы на них (равно как и облавы на партизан), таким образом, можно расценивать как охотничьи практики — это сцепление особенно очевидно в случае с полицейскими 101?го батальона, которые осенью 1942 и весной 1943 года прочесывали леса под Люблином и сами говорили о своей деятельности как о Judenjagd. Как пишет изучавший их историк, «„охота на евреев“ — это ключ к ментальности их убийц. <…> Это была последовательно проводимая кампания, без отсрочек и передышек, в рамках которой „охотники“ отслеживали и убивали свою „добычу" в ходе прямой, личной конфронтации»[891]. Однако наряду с охотой на врага–дичь, врага–животное, были и практики «доместикации», предварявшие последующее убиение или даже немедленное массовое систематическое убиение, начавшееся осенью 1941 года и бывшее одним из главных аспектов телесного отношения к Другому в XX веке. Не видим ли мы то же стремление к доместикации в отношении к военнопленным? Не в этом ли заключается смысл их перегонов с места на место в виде огромных стад, часто превращавшихся в настоящие марши смерти, как это было с румынскими пленными германской армии в 1916 году, американскими солдатами, сражавшимися под Батааном в 1942?м, и французами, попавшими в плен после Дьенбьенфу в 1954?м (за сорок дней им пришлось пройти больше шестисот километров, в результате чего из 9500 человек, отправившихся в путь, умерла половина; первыми жертвами стали раненые и больные)? Не обнаруживается ли стремление к доместикации в помещении огромных человеческих масс, гражданских и солдатских, за колючую проволоку в концентрационные лагеря, о которых речь пойдет ниже? Ключевую роль здесь играет колючая проволока, изобретенная в США в XIX веке для содержания животных, а затем модифицированная, чтобы сделаться более опасной для уязвимой человеческой кожи, и ставшая в XX веке, в первую очередь в Европе, одним из самых простых способов обозначить для людей их телесное превращение в домашних животных, предназначенных для работы, голода, эпидемий и, в конце концов, для смерти.