VII. Что делать с трупами?

В советских лагерях нормой было погребение — как можно более массовое, обычно без гробов. Чтобы убедиться, что смерть не была уловкой для побега, голову разбивали молотом. После смерти человек оставался номером: табличка, прикрепленная к ноге, сохраняла порядковый номер, и иногда ее также прикрепляли к колышку над могилой. Люба Юргенсон очень верно заметила, что в этом мире камня и льда, каким были лагеря, человек становился «минералом», но при этом он не получал главного камня — могильного[964]. «Смерть не должна была служить для нас знаком. Наши мертвые должны были исчезнуть. <…> Естественная смерть дозволяется, как сон или отправление потребностей, но она не должна оставлять следов. Ни в воспоминаниях, ни в пространстве. Нельзя было допустить, чтобы место, где находится тело, можно было локализовать»[965].

В нацистских концентрационных лагерях из гигиенических соображений и из–за одержимости секретностью нормой были крематории: «Завод по уничтожению тел: идея этого сооружения была в том, чтобы оно служило ярким примером „немецкой промышленной эффективности“. При максимальной нагрузке он мог уничтожить 400 тел за десятичасовой день»[966]. Так описано функционирование крематория в Бухенвальде. В 1945 году он стал самым известным лагерем, отчасти благодаря фотографиям Эрика Шваба, Ли Миллера и Маргарет Бурк–Уайт, открывших миру ужасы нацистских лагерей[967]. Тогда говорили «худой, как узник Бухенвальда». Из–за этого именно печь крематория, а не газовая камера, стала воплощением ужаса системы. Не была замечена разница между «диким» истреблением и промышленным уничтожением евреев.