Заключение. Каковы тенденции?

В силу того, что описываемые явления — не столько свершившийся «факт», сколько данный ему образ, порожденный и усвоенный обществом, при рассмотрении специфических изменений XX века следует отличать то, что относится к практической области, от того, что отражает перемены в общественных представлениях. Но проводя такое разграничение, нужно учитывать, что представление и практическое воплощение предопределяют друг друга и, более того, часто перемешиваются. Так, например, представление об усилении внимания к «правам женщин» или к «правам детей» провоцирует большую бдительность и суровость по отношению к тому, что можно расценить как нарушение этих прав, и т. д.

Однако достаточно сказать, что представления и практики, связанные с телом, на протяжении рассматриваемого столетия меняются, и меняются безостановочно. В итоге за очень короткое время происходит наиболее значительный переворот, какой знало человечество. Это позволяет нам выдвинуть гипотезу о том, что до XX века независимое тело не могло существовать даже потенциально. И эта гипотеза — разумеется, пугающая и спорная, — проистекает из предлагаемого нами изучения тела в повседневной жизни, пусть даже и самого поверхностного.

К экономическому развитию добавляется мощное индивидуалистическое движение, которое помещает в центр вселенной, то есть в центр общества, индивида, находящегося в поисках независимости. В этом заключается цель и причина развития всех экономических явлений, связанных с поддержанием и улучшением красоты человеческого тела. В этом же состоят предмет и повод гедонистического дискурса, входящего иногда в конфликт с представлениями предшествующей эпохи. Оценка этой тенденции как «нарциссической» (такой диагноз ставят ей Кристофер Лаш и многие философы и эссеисты конца века[297]) позволяет отметить важность задействованных зеркально противоположных систем, но также более или менее явственно свидетельствует о важности произошедшего переворота. Конечно, закономерно проводить аналогию между политическим принципом и эволюционным движением, в результате которого на уровне внешней самопрезентации друг с другом сближаются оба пола, а на уровне социальной реальности — многочисленные этносы, в обоих случаях вплоть до слияния. Начиная с женских брюк и заканчивая дредами у западных подростков, признаки идентичности, не исчезая по сути, оказываются основательно перемешаны. И даже если предположить, что экономические требования могут играть определенную роль в ускорении этого явления, недостаточно ограничиваться только таким предположением при оценке этого обоюдного движения смешения, которое также может быть рассмотрено как движение уравнивающее. В таком случае почему бы эту ясную схему политической истории, вызывающую меньше споров, выдвигающую на первый план принятие и приспособление современных демократических ценностей в обществах, до того подчиненных традиционным социальным системам; этот процесс аккультурации, который подразумевает одновременно движение национального и социального освобождения, — не применить также и к истории тела? Есть что–то политическое в освобождении от некоторых традиционных телесных ограничений.

Тем более что, как всегда, тенденция развивает себя сама. Так, все большее пространство, предоставляемое, с одной стороны, женскому полу, а с другой — гомосексуальному миру, способствует «феминизации» телесных практик у мужского пола. Мужчины начинают все больше сближаться с практиками по уходу за телом, которые в буржуазном обществе предыдущего века и в большинстве так называемых традиционных обществ всегда были женской прерогативой. Бесспорно, в различных сферах и в разные эпохи обмен между полами не был равнозначен. Однако присвоение мужчиной (что в широкой антропологической перспективе можно рассматривать как новое обретение) женских аксессуаров, от украшений до духов, не может остаться без внимания.

Несомненно, однако, что продолжительность, масштаб и глубина этого явления не были бы столь значительными, если бы оно не опиралось на культурную почву, для которой характерно уменьшение влияния прежних религиозных систем. Культура, которая постепенно восстанавливается в своей имманентности, оказывается, что логично, культурой зеркальных и зрелищных явлений. Средства массовой информации, включая рекламу, и искусство сыграли здесь свою роль, впрочем, так же как и в представлении тела, испытывающего наслаждение или, наоборот, терпящего истязания, но все меньше и меньше подверженного цензуре, несмотря на эпизодические нападки ретроградов. В том же направлении начиная со II Мировой войны движется эволюция литературы, театра, фотографии и кино, с одной стороны, и рекламы — с другой, а также общее развитие средств массовой информации, искусства и телевидения. С этой точки зрения неизменную эротизацию в украшении тела как образ поведения в западных обществах последних десятилетий века нельзя не связать с общим постепенным исчезновением пуританских ограничений, свойственных всем религиозным системам.

Можно возразить, что в то же самое время возрастает движение гигиенизма, что приводит, например, к критике и цензуре по отношению к употреблению психоактивных веществ, начиная с табака и алкоголя[298]. Но здесь нет никакого противоречия: то же общество стремится отменить уголовную ответственность за использование «легких» наркотиков. Речь здесь идет, с одной стороны, о заботе о теле, прежде всего собственном, а с другой — о том, чтобы иметь возможность проявлять эту заботу в теоретически эгалитарной перспективе. Так, например, предупреждение «Курение убивает» обращено не только к курильщику, но и к окружающим его людям. Все остается в рамках демократическо–либеральной схемы.

Согласно принятому выражению, «будущее покажет», продолжит ли это движение развиваться, стабилизируется или же поменяет свое направление; как, если остановиться на экологическом вопросе, человечество XXI века будет использовать воду. На пороге же этого будущего можно заметить, что оно тяготеет не к ригористскому «движению назад», имеющему традиционалистское или же неотрадиционалистское происхождение (исламисты, североамериканские неоконсерваторы и т. д.), а скорее к географическому и социальному разграничению, в рамках которого все явления, которые расцениваются как «передовые», приписываются миру западному или западно–ориентированному. Помимо экономических причин, по которым, например, в одном и том же городе количество салонов красоты преобладает в престижных районах, а не в рабочих, сохраняется также культурная дистанция. Все эти эволюционные явления идут с Запада, при этом подразумевается, что Восток должен их заимствовать или стремиться к этому. Все они исходят от «высших классов», но теперь, более чем когда–либо, они нуждаются в поддержке «масс», интересам которых эти явления должны соответствовать.