Охотники за черепами

Охотники за черепами

— Отваливай!

Сильные, молодые руки упираются в багры, и между шлюпками и деревянной пристанью Яхт-Клуба протягивается изумрудная дорожка морской глади, искрящейся в горячих отвесных лучах южного солнца.

— Весла… — протяжно звучит команда нашего «боцмана», и дюжина лопастей горизонтально замирает над чуть плещущейся поверхностью воды. «Боцман» или, понятней выражаясь, начальник отряда морских скаутов, высокий, коренастый студент-техник Боб, с оттенком беспокойства оглядывает обе шлюпки. Его круглое, добродушное лицо озабочено, но белокурый вихор как-то особенно задорно выбивается из под края фуражки.

— На воду! — резко рвутся слова, гребцы быстро наклоняются вперед, вода бурлит под гнущимися лопастями весел, и шлюпки почти прыгают вперед, как застоявшиеся кони под хлыстом наездника.

— Раз! Раз! Раз! — дает темп Боб, и наша «флагманская» шлюпка стрелой летит по бухте.

— Лихо вышло! — одобрительно роняет наша спутница Тамара, и боцман благодарно улыбается ей, сжимая румпель. Он доволен. Не осрамились ребята! Отвалили, что надо — комар носу не подточит… А беспокойно было! В кои веки старому другу и начальнику, дяде Бобу, удалось прорваться в Севастополь. И теперь, после долгой разлуки, он в качестве «почетного балласта» приглашен на прогулку. И, слава Богу, ребята не ударили в грязь лицом.

Шипит струя у борта, ровной пенистой струей откладывается за кормой пройденный путь, и весла с плавным ритмом сочно плещут своими лопастями.

Мимо медленно проходят громады зданий морского завода, мертвые корпуса старых броненосцев, пестрые склоны сползающих к воде улиц.

— Еще далеко, Тамара?

Тамара, начальница герль-скаутов, теперь воспитательница приюта, указывает рукой в конец южной бухты.

— Да вот там, Борис Лукьяныч, видите, серая полоса справа от вокзала — это их трубы. Там наберем ребят, сколько нужно.

— Запасы неисчерпаемы? — смеюсь я.

Спокойное, чуть грустное лицо Тамары освещается слабой улыбкой.

— Ну, еще бы!.. Сюда, в Севастополь на лето и осень собираются тысячи и тысячи беспризорников. Тепло, солнце… Курорт, одним словом.

— А эти трубы для них вроде домов отдыха?

— Да, похоже на это. Это, видите ли, старые цементные трубы для канализации. Беспризорники и облюбовали их для себя. С вокзала сразу туда. А там ни дождь не берет, ни ветер… И главное — взрослые не долезут — узко. Вот увидите сами…

— И часто так, вот, с беспризорниками возитесь?

— Ну, не так, что очень часто, но стараемся… — ответил Боб. — Опасно ведь это… И без того камуфляж такой устраиваем, что небу жарко… Комсомол, да пионеры так и рыскают, чтобы подвести… Сухопуты наши, да девчата сорганизовались в литкружок «Сапог»…

— Это еще что за невидаль?

Круглое лицо боцмана расплылось в лукавой улыбке.

— А это, Борис Лукьяныч, так сказать, научно обоснованное применение к местности… Эта липа полностью так называется: «Литературный кружок молодых пролетарских поэтов — „Сапог“ имени Демьяна Бедного»…

— Но почему же «Сапог»?

— А это, чтобы крепче было… Марксистский подход… Комсомолия и думает: «наверное, свои парни в доску, раз так ни на что непохоже назвались!»… Это, так сказать, — «новое слово наперекор традициям гнилого запада»… Это тебе не мистическая лирика… Не «Умирающий лебедь», или «Облако мечты»… Мы уж думали назвать кружок: «Умирающий гиппопотам» или, по Маяковскому, — «Облако в штанах». Но, во первых, у нас и юбки водятся, а во вторых, — позанозистей нужно. Вот, и придумали — чего уж пролетар… тьфу, с этими словами — ну, пролетаристее: «Сапог Демьяна Бедного». Да и «поэзы» наши соответствующие. Вот, вроде:

«Грудь моя ржаная,

Голос избяной…

Мать моя родная,

Весь я аржаной!..»

Все засмеялись. Даже обычно молчаливая и замкнутая Тамара не выдержала.

— Смешнее всего, Борис Лукьянович, — объяснила она, — что все это действует. Мы, вот, под такой защитной окраской работаем в приюте — по воспитательной линии. А мальчики…

— Ты полегче, Тамара, — нарочито зверским басом пошутил кто-то из гребцов-«мальчиков». — А то мы и обидеться можем…

— Да ну вас. Тоже мужчины выискались! Да, так мальчики на корабельной сторони в больнице помогают — читки, перевязки… И пока не тронули… Марка «пролетарских поэтов и поэтесс».

— А моряки как?

Боб задорно тряхнул головой.

— Ну, мы-то совсем здорово окопались — «морские допризывники». Нам Военкомат даже эти, вот, две шлюпки дал. А кто знает, что под видом допризывников — Комбакин[11] в полном составе?

— И это ваша общественная нагрузка — беспризорников катать?

— Ну да, — серьезно отозвался боцман. — Жаль ведь ребят. Хочется хоть что-нибудь для них сделать… и, знаете, презанятные и талантливые ребята там есть… Вот, сами увидите. Правда, конечно, и то, что слабые в таких условиях недолго и выживают. Вот Тамара — молодец. Она всегда с таких походов кого-нибудь в свой приют выудит. Так на-пару и действуем… Бои, — так сказать, добывающая, а герли — обрабатывающая промышленность.

— А часто катаете их?

— Да как сказать… Постольку, поскольку… жратва есть…

— А сегодня как?

— А вы на шестерке не видали? Под банками? Нет? Ну, сегодня у нас прямо пир горой будет. Вчера в Военкомате для проведение стрельбы пару винтов достали и дельфина под Херсонесом угробили… Да удалось еще из склада на «проведение допризывной подготовки» и картошки малость стрельнуть… Мало, конечно, но что-ж делать… В общем выйдет, что дельфина раза в четыре будет больше, чем картошки. Ну, да это — мелочи жизни… Мы-то люди не балованные, а эта мелюзга — и подавно… Ну, вот, кажись, и приехали.

— Суши весла! — раздалась команда. Блестящие мокрые лопасти протянулись над водой, и шлюпка, замедляя ход, плавно заскользила к берегу. Далеко сзади звучали всплески весел второй, более тяжелой шлюпки. Гребцы вытирали вспотевшие лбы и довольными голосами переговаривались о перспективах похода.

Несколько лет тому назад все эти теперь взрослые юноши стояли мальчиками в скаутских рядах. А теперь каждый из них — самостоятельный человек, ищущий своих путей во всем многообразии советской жизни. Но в этом походе мы опять — одна старая скаутская семья…

— Ну, охотники за черепами, пошли! — пошутил Боб, и мы вышли на берег.