Горькая беспомощность

Горькая беспомощность

К вечеру в кабинет санчасти приходят люди, просящие помощи.

Вот еще один — худой и высокий юноша, с резкими чертами напряженного лица, пятнами нездорового румянца на щеках и впалой грудью, Не нужно даже перкуссии, чтобы определить у него туберкулез легких.

— Посылок от родных вы не получаете?

— Нет, — коротко и сухо отвечает юноша.

— Та-а-ак. А где работаете?

— На кузнице… Я студент-технолог был раньше.

— А на долго сюда?

— 10.

— А какая статья?

— 58, 8 (террор).

Становится ясным не только медицинский диагноз, но и биологический и политический прогноз. С его легкими, статьей и приговором, без достаточного питание и с перспективой многих лет среди болот севера на лагерных работах — долго не прожить… ОГПУ и его лагеря особенно сурово относятся к советской молодежи, ушедшей в террор…

— Вот что, товарищ… Я временно могу освободить вас от работ. Но лечить и вылечить вас у нас нечем… Неужели никто с воли не может помочь вам посылками?

— Что вы, доктор, все каркаете «воля, воля», — грубо обрывает юноша. — Было бы кому — давно прислали бы… Ну, а что-ж мне послe вашего отдыха делать?

— Если не сможете работать — придется в инвалиды вас записать…

Худое лицо юноши передернулось болезненной гримасой.

— Ах, в инвалиды?… А потом в лес на покой?… Понимаю…

— Я вам рыбьяго жиру выпишу… Пока есть…

— Ах, пока есть?… А потом?… Вы бы уж, доктор, не валяли дурака и сказали бы прямо — аминь человеку… Честнее было бы…

— Почему же? — мягко отвечаю я… — Как нибудь устроитесь с питанием… На более легкую работу станете…

Юноша как-то злорадно смеется и пальцы его сжимаются в кулаки.

— Ах, «как-нибудь»… — каким-то свистящим шепотом повторяет он и потом яростно вскрикивает: — Будьте вы прокляты… вы все!.. — и, хлопнув дверью, выбегает из кабинета…

Я остаюсь один, подавленный безвыходностью судьбы этого юноши и яростью его вспышки… Проходит несколько молчаливых секунд, и в двери стучит следующий. Еще одна капля человеческого горя сейчас пройдет перед моими глазами… И я беспомощен перед этим каскадом боли и горя людского, ибо я сам только пешка в этой окружающей нас стихии жестокости и бездушия…

У меня, как Начальника Санитарной части, есть право держать 30 человек в течение месяца на пониженной норме труда. Вот этих нескольких человек я могу зачислить во временную команду слабосильных… Ну, а что с ними будет дальше? А что с теми, что еще ждут очереди в коридоре? Может быть, не все они знают, что я ничем не могу им помочь, что я тоже винтик бездушной машины, что я обязан поставить им в формуляре роковое слово «инвалид»…

И через несколько дней придет конвой и поведет их в какой-нибудь инвалидный пункт, втиснутый где-нибудь в самой глуши, между болотами…

Хорошо еще, если им там помогут и пришлют денег или продовольствия. А если некому прислать? Долго ли проживут они в этих инвалидных пунктах? И вот, каждый день стоят люди в коридорах, думая, что медицинский осмотр облегчит их положение. И десятки людей смотрят в мои глаза.

Но разве я могу им сказать, что советский концентрационный лагерь беспощаден к тем, кого он использовал и из кого он выжал все силы. Что я не могу спасти всех, что я могу немного помочь только единицам…

Но выбирать эти единицы из сотен одинаково несчастных — разве это легко?…