МОСКОВСКИЕ ВОЛНЕНИЯ 1480 ГОДА

Волнения черных людей в Москве не ограничивались только событиями 1382 года. «Чернь» волновалась и крепила город во время «скорой татарщины». Гости и суконники, как мы видели, принимали участие в заговорах против Василия Темного. Но все это были только отдельные вспышки недовольства и протеста против феодального гнета.

О значительно большем явлении можно говорить, изучая историю 1480 года, связанную с падением татарского ига – величайшим событием конца XV века, с которого собственно и начинается история России как могущественного независимого государства на востоке Европы.

Падению татарского ига посвящена специальная глава в книге покойного К. В. Базилевича «Внешняя политика Русского централизованного государства». В этой работе собран богатый и интересный материал, но как раз движению московских черных людей явно не повезло. К. В. Базилевич в сущности отвел все показания о московских волнениях 1480 года, признав их тенденциозными. Так как выводы Базилевича основаны на анализе летописных источников, то и нам придется произвести такой анализ.

К. В. Базилевич останавливается на двух основных летописных версиях о событиях 1480 года. Одну из них он считает составленной «в митрополичьей канцелярии вскоре после описанных событий».[601] Эта версия сохранилась в Московском своде конца XV века и в более полном виде отразилась в Русском Временнике.[602]

Вторая версия о событиях 1480 года, помещенная в Софийской 2–й и Львовской летописях, признается К. В. Базилевичем «ненадежным и недостоверным источником для истории борьбы с Ахмед—ханом», «памятником не столько исторической, сколько политической литературы конца XV в. или начала XVI в.».[603]

Если стать на точку зрения К. В. Базилевича, то рассказ о волнениях черных людей в Москве оказывается чуть ли не выдуманным. Автор монографии и делает такой вывод: «Не заслуживающим доверия представляется сообщение „повести“ о враждебной встрече Ивана III, якобы устроенной московским населением и Вассианом».[604]

Конечно, нельзя отрицать тенденциозность второй летописной версии о событиях 1480 года, но ведь и сам К. В. Базилевич проявляет определенную тенденциозность, рисуя деятельность Ивана III в плане полной апологии всех его мероприятий. Между тем события 1480 года были глубоким кризисом, обнаружившим противоречия в среде русского общества XV века. Свержение татарского ига было достигнуто напряжением всех сил русского народа, и очень неприятно звучат слова покойного исследователя, приписывающего победу чуть ли не одному Ивану III («победа Ивана III над Ахмед—ханом»).

Это замечание вовсе не ставит своей задачей унизить Ивана III как крупного государственного деятеля, еще в меньшей степени оно направлено на то, чтобы поколебать ценность большой работы К. В. Базилевича. Но исследователь истории Москвы не может пройти мимо событий 1480 года, ограничившись только скептическими замечаниями о правильности или неправильности того или иного летописного рассказа. Перед нами стоит задача показать, как кризис 1480 года отразился в широких народных кругах.

Московский свод конца XV века дает такую хронологию событий 1480 года. 8 июня великий князь послал к Оке своего сына Ивана Молодого и с ним своего брата Андрея Меньшого. 30 сентября великий князь приехал из Коломны в Москву, а 3 октября выехал из Москвы и остановился в Кременце «с малыми людьми», отпустив остальное воинство к сыну. Ахмат подступал к Угре и пытался переправиться через нее. Когда же начались морозы, Иван III приказал своему сыну отступить от Угры, переставшей быть препятствием, к Кременцу. Татары во главе с Ахматом побежали от Угры 11 ноября.

Московский свод и близкие к нему летописи ничего не говорят о волнениях черных людей в Москве, но в нем имеются известия о колебаниях Ивана III. По летописи, «молиша его (Ивана III) великим молением», чтобы стоял крепко за православное крестьянство «противу безсерменству». Приказ великого князя об отступлении от Угры рассматривается в Московском своде как прямая измена «злых человек богатых и брюхатых». С упреком говорится о Софье Палеолог, жене великого князя, которая вернулась «из бегов», осуждаются разорения, причиненные во время ее бегства боярскими холопами тем областям, по которым ходила великая княгиня. И ни слова нет о победе Ивана III; бегство же Ахмата рассматривается как «преславное чюдо».[605]

Рассказ Московского свода и близких к нему летописей не противоречит Софийской 2–й летописи. В Софийской также говорится о приходе Ивана III из Коломны в Москву «на совет и думу»; встречаются буквально те же слова, что и в Московском своде. Говорится о молении великого князя «великим молением», сообщается о распоряжениях Ивана III по охране Оки и т. д. Имеется замечание о брюхатых предателях и пр. Таким образом, нельзя противопоставлять рассказы о событиях 1480 года в Московском своде и в Софийской 2–й летописи, а следует говорить об их общем источнике.

К. В. Базилевич находит в рассказе Софийской 2–й летописи явные несообразности. «Так, – пишет К. В. Базилевич, – пребывание великого князя в столице после возвращения из Коломны заняло всего лишь трое суток (30 сентября – 3 октября). По словам же повести, Иван III, не решаясь въехать в Кремль, – „бояся гражан злыя мысли поимания“ – прожил в подгородном московском Красном сельце две недели». Но в Софийской 2–й летописи речь идет о двух возвращениях Ивана III в Москву, и первое его пребывание нельзя объединять со вторым. Первый раз Иван III прибыл из Коломны, второй раз с Угры.

Имеется и третья повесть о событиях 1480 года, помещенная в Вологодско—Пермской летописи. Повесть эта возникла вне двух рассмотренных выше летописных версий, но и в ней говорится о людях, которые «не хотяще земли Руской добра и провославному христьянству и со царем битися, и начаша великому князю думати не явно, чтобы от берегу отступил, а царю бы не грубил». В повести сообщается о переговорах Ивана III с Ахматом в униженной форме (чтобы царь «смиловался») и об отказе Ахмата вести переговоры. Из той же повести выясняется, что в Москве в осаде сидел митрополит Геронтий, Васьян Ростовский, «да гости московские, да чернь».[606] В повести особенно подчеркивается выдающаяся роль Васьяна Ростовского.

Отметим тут же, что неумеренная защита деятельности Ивана III покойным К. В. Базилевичем приводит его к прямой ошибке и утверждению об отсутствии пререканий Ивана III с его сыном Иваном Молодым.[607] Между тем, в наших рукописных сборниках имеется особое послание духовенства к великому князю Ивану Ивановичу (Молодому) на Угру.

Все сказанное позволяет отвергнуть выводы К. В. Базилевича о недостоверности рассказа Софийской летописи о волнениях черных людей в Москве и отнестись к сообщению о них с должным вниманием.

Политическая обстановка, сложившаяся в 1480 году, во многом напоминала Тохтамышево разорение. Ахмат шел к Москве с большим войском, надеясь встретиться в верховьях Оки с польским королем Казимиром. Таким образом, громадное вражеское войско должно было вторгнуться в русские пределы с юго—запада, где только река Угра могла помешать татарскому конному войску ворваться в Подмосковье. Дело осложнялось ссорой Ивана III с его братьями Андреем Большим и Борисом. Князья стояли в Великих Луках и оттуда вели переговоры с Казимиром.

Москва готовилась к осаде во главе с митрополитом Геронтием, матерью Ивана III – великой княгиней Марфой, удельным князем Михаилом Андреевичем Верейским – дядей великого князя. С ними в осаде сидело «многое множество народа от многых градов».[608]

На совещании в Москве митрополит и бояре «великим молением» упрашивали Ивана III активно выступить против Ахмата. К этому времени в Москву прибыли послы от братьев великого князя. Это, видимо, и решило исход совещания. Иван III пошел к Угре «противу царя»; заняв позицию у Кременца, он отправил Ивана Ивановича к Угре. Так рисует дело Московский свод конца XV века.

Между тем действительная обстановка, сложившаяся в Москве в 1480 году, была и сложнее и тревожнее, чем описано выше. Для москвичей грозным симптомом приближающейся опасности казалось бегство из Москвы обеих великих княгинь, матери и жены великого князя. «И княгини великие тогды из града вышли», – сообщает Вологодско—Пермская летопись. Только вмешательство митрополита и другого духовенства заставило великую княгиню—мать, Марфу, вернуться в город; «во граде же бысть не мала радость о возвращении великой княгини». Однако жена великого князя, Софья Фоминишна, с детьми не вернулась в столицу, а отправилась в Дмитров, чтобы оттуда на судах ехать к Белоозеру.[609] Этот факт, отмеченный в других летописях, имеется и в Софийской 2–й летописи. Великий князь «восхоте бежати от брегу, а свою великую княгиню Римлянку и казну с нею посла на Белоозеро, а мати же его великая княгиня не захоте бежати, но изволи в осаде сидети».[610]

Бегство великой княгини было вполне обосновано, как естественная предосторожность. Приближенные бояре напоминали великому князю, «ужас накладываючи», о Суздальской битве, когда его отец Василий Темный попал в плен, о нашествии Тохтамыша. Иван III законно боялся возобновления новых междоусобий с удельными князьями, а облик слепого отца стоял перед его глазами. Ведь сам Иван III в ранней юности спасался от преследований Шемяки. Но то, что великому князю казалось политической мудростью, представлялось совсем в ином виде москвичам. И народная мудрость, как всегда, оказалась выше мудрости владыки. Иго было свергнуто благодаря мужеству москвичей, настоявших на борьбе с Ахматом, хотя историки главными героями стали делать Ивана III и даже Софью Палеолог, будто бы (доказательств этому нет) уговаривавшую великого князя бороться с татарами.

Наиболее кризисным моментом в событиях 1480 года было возвращение Ивана III в Москву. По Софийской 2–й летописи, великий князь, оставив войско, «побежа» в Москву. Вологодско—Пермская летопись действительно подтверждает, что великий князь вторично приехал в Москву, после того как переговоры с Ахматом о мире были прерваны самим ханом: «Приидет ко мне Иван сам; почнутся ми о нем рядцы и князи печаловати, ино как будет пригоже, так его пожалую». Совершенно распоясавшийся Ахмат требовал присутствия великого князя у своего «стремени».[611] Свидетельство Вологодско—Пермской летописи о переговорах великого князя с Ахматом находит подтверждение в словах послания Вассиана к Ивану III: «ныне слышали, что бесерменин Ахмат уже приближается и губит христианство, хвалится (наступать) на тебя и на твое отечество, ты же перед ним смиряешься и о мире просишь и к нему послал, он же однако гневом дышет и твоего моления не послушал, желая до конца разорить христианство».[612]

По Вологодско—Пермской летописи, Иван III, получив послание митрополита Геронтия, Васьяна и игумена Паисея, исполнился радости и начал «крепко стояти» против Ахмата; к нему прибыли и мятежные братья. Но русские войска, неизвестно почему, отступили к Боровску. Ахмат же, простояв на Угре 10 дней, а в Литовской земле (то есть на ее территории) 6 недель, бежал «в четверток канун Михайлову дню», то есть 7 ноября. Когда было написано послание Вассиана, мы не знаем, но послание Геронтия совместное с Васьяном и «сослужебники» написано 13 ноября.[613] Об этом послании и говорит Вологодско—Пермская летопись, заменив, однако, его текстом послания Вассиана как более ярким литературным произведением.

Как видим, хронологию событий 1480 года нельзя назвать ясной, но сравнение Вологодско—Пермской летописи с Московским сводом конца XV века и Софийской 2–й летописью говорит не против, а в пользу последней. Поэтому и показания ее о волнениях московских черных людей вполне достоверны. Но предоставим теперь место самой летописи.

«Сам же князь велики, читаем в ней, ехал ко граду к Москве, а с ним князь Федор Палецкой. И как был на посаде у града Москвы, тут гражане переносилися в град в осаду, узрели они князя великого и опечалились, начали говорить великому князю, опечалившись, и делать обвинения („изветы класти“), говоря: когда ты, государь, князь великий, над нами княжишь в кротости и тихости, тогда с нами много „в безлепице“ расправляешься, а нынче сам разгневал царя, не платив ему выхода, и выдаешь нас царю и татарам. Приехал же князь великий во град Москву и встретил его митрополит, а с ним владыка Васьян Ростовский. Начал же Васиан сердито говорить князю великому, бегуном его называя… А гражане роптали на великого князя. Поэтому князь великий не жил в граде (то есть в Кремле) на своем дворе, бояся от граждан злой мысли поимания, а жил в Красном сельце».[614] Далее в Софийской 2–й летописи говорится о приказе великого князя Ивану Молодому отступить от Оки, об его непослушании, о распоряжении сжечь посад («а посад веляше у Москвы пожечи князю Ивану Юрьевичю»).

Краткий рассказ Софийской 2–й летописи ярко рисует недовольство горожан Иваном III. Горожане обвиняли великого князя в беспричинных, несправедливых распоряжениях: «Нас много в безлепице продаешь». Это обвинение имеет в виду тяжкие судебные расправы, налоги и повинности. Если принять во внимание, что подобные слова слышались во время переноса вещей («гражане ношахуся в град в осаду»), когда горожане бросали на посаде свои дома, перебираясь в Кремль, то такие упреки становятся понятными в устах людей, дома которых были обречены к сожжению. Само выражение «ношахуся» крайне характерно, люди переносили свои пожитки, «носились» – чисто простонародное слово, оставшееся и до сих пор в нашем языке для обозначения переноски вещей на руках.

Граждане не без основания роптали на великого князя, приказавшего выжечь московский посад в качестве необходимой предосторожности, когда деревянные строения вокруг города могли бы сделаться прикрытием для врагов, осаждающих Кремль. Эта мера говорила о намерении великого князя «уступить берег» татарам, отказавшись сражаться на подступах к Москве.

В этих условиях Иван III предпочел жить в окрестностях Москвы, в Красном сельце, справедливо «бояся гражан мысли злыя поимание». Вспомним, как поступили московские черные люди с митрополитом Киприаном и боярами во время Тохтамышева разорения. Митрополит был в состоянии бежать из города только после оскорблений. «Чернь», крепившая город к осаде, готовилась задержать великого князя в Москве. Это и была злая мысль поимания, а вовсе не арест или свержение великого князя.

Волнения московских гражан, посадских людей, были кратковременными, но они имели немалое значение в истории свержения татарского ига, заставив Ивана III отказаться от пассивного сопротивления татарам. Кризис 1480 года был тяжелым, и благополучное разрешение его нельзя приписывать какому—либо герою. Одинаково тенденциозно говорить об Иване III или Иване Молодом как победителе, хвалить или порицать Вассиана и т. д. Истинным героем был русский народ, а московские черные люди, в частности.