ЛЕКЦИЯ ПЕРВАЯ

Мой курс посвящен документальным источникам XVII в.

Как известно, письменные документы делятся на две основные группы – повествовательные источники и акты.

Не приходится доказывать значение повествовательной литературы, к которой относятся летописи, хронографы, сказания, жития святых, записки и т. д. На этих видах источников держится описание громадного количества фактов, происходивших в России XVII в. В основном это тот материал, который рассказывает о политических событиях, о том, что и позволяет нам составить политическую историю.

Но если присмотреться к повествовательным источникам, то сейчас же можно заметить некоторые их особенности, которые необходимо учитывать каждому историку.

Как правило, повествовательные источники отдалены во времени от описываемых в них фактов. Даже сказания, ставившие своей задачей рассказ о тех или иных фактах своего времени, все—таки отдалены каким—то промежутком времени от описываемых в них событий.

А между тем, даже короткое время, отделяющее сказание от описываемых в нем фактов, создает условия для того, чтобы описываемые факты отчасти были переиначены, отчасти искажены.

Мы встречаемся постоянно с одним и тем же явлением, когда два или три свидетеля рассказывают об одних и тех же событиях как очевидцы, но по—разному.

Отсюда понятны пестрота и своеобразие повествовательных источников.

В них мы встречаем то рассказ, допустим, о патриархе Филарете, в котором восхваляются его действия, то рассказ, где те же самые действия рассматриваются критически и даже осуждаются.

Здесь мы встречаемся со второй особенностью всякой повествовательной литературы, – с тем, что эта повествовательная литература субъективна. Она передает факты и дает объяснение этих фактов всегда с какой—то субъективной точки зрения. Это отношение к фактам неизбежно, как бы автор ни хотел быть беспристрастным, а очень часто автор даже не желал быть беспристрастным или не мог быть таковым.

При этих условиях мы всегда, отводя почетное место повествовательной или, как принято теперь называть, нарративной литературе (от слова «narrare» – «рассказывать»), придавая этой литературе громадное значение, все—таки должны говорить о некоторой ее субъективности.

Иное значение имеют акты, т. е. те непосредственные документы, которые связаны были с жизнью: указы, отписки государственных учреждений, памяти, записи, челобитные и т. д. Конечно, и здесь возможны условия, при которых подобные акты могут быть заподозрены в подложности или субъективности.[968]

Вот почему при изучении актов необходимо отличать подлинник от копии, хотя очень часто копия заменяет с полным правом первоначальный подлинник. Отдельные различного рода подлоги, искажения текста возможны и в копиях. Не будем отрицать возможность таких подлогов.

Мы знаем о существовании в XVI в. людей, которые умели делать подложные подписи даже на сставах в столбцах, на тех местах, где столбцы склеиваются друг с другом. Для этой цели нужно было расклеить столбцы и сделать так, чтобы верхние части буквы совпали с нижними. И тем не менее, подобного рода подлоги существуют. Вот почему обязателен палеографический и дипломатический анализ актов.

Всем известна узость актов как памятников, – крупнейшие памятники этого характера с трудом могут быть сравнимы с повествовательными памятниками, рассказывающими о тех или иных событиях: как правило, акты не передают каких—либо эмоций, взглядов тех или иных составителей этих актов, даже в завещаниях мы видим обычную форму. И все же именно акты представляют собой вещественные памятники, непосредственно сохранившие на себе следы тех или иных событий.

Акты в этом отношении привлекают наше внимание: и само содержание актов, и подписи на этих актах, и следы подложности актов. Ведь человек, составлявший акт, как правило, стремился отразить то время, те события, которые происходили именно тогда, когда писался этот акт.

Пишет какой—нибудь человек «пожилую» запись о крестьянине, который садился на новое место, вносит в эту «пожилую» запись различного рода обязательства крестьянина. И вот перед нами памятник совершенно определенного порядка. Он, допустим, имеет запись, показывающую, что он составлен 11 декабря 1626 г. Это и есть непосредственно памятник 11 декабря 1626 г., если у нас нет каких—либо доказательств его подложности.

И хотя историк пользуется самыми различными памятниками, все—таки он поставлен перед тем фактом, что акты представляют собой вещественные остатки прошлого, которые тем самым не могут быть опровергнуты и заподозрены в искажении факта, если они являются подлинными. А всякий памятник повествовательный может все—таки считаться какой—либо интерпретацией событий со стороны его составителя.

Вот почему в своем курсе я остановлюсь главным образом или, вернее, основным образом на актах.

Я должен сказать, что целый ряд областей жизни именно и охватывается актами. Это области экономической и социальной жизни, которые мы больше всего изучаем и которые, тем не менее, с трудом изучаются при помощи одних только актов, так как всякий акт – как отражение непосредственной жизни – представляет собой в известной степени узкий памятник.

Надо сказать, что в нашей истории, в истории СССР, как, вероятно, и в истории других народов, существует разница между значением повествовательных памятников, с одной стороны, и актовых памятников, с другой стороны, для изучения отдельных столетий нашей истории.

В самом деле, возьмите хотя бы историю Киевской Руси. Что является основным для изучения истории Киевской Руси» В первую очередь летописи, сказания, отчасти Русская Правда, которую очень трудно причислить к документам, подобным, например, позднейшему Соборному уложению 1649 г., так как мы спорим до сих пор о том, что представляет собой Русская Правда, является ли она памятником юридическим, официальным или неофициальным.

Что касается актов X–XIII вв., то их очень небольшое число, и важнейшие из них, подобно договорам Руси с греками X в., дошли до нас в составе летописей, т. е. они являются копиями и такими копиями, которые могли быть искажены и интерпретированы летописцем при внесении их в летопись.

Для XIV–XV вв. – иная картина. Летописи, сказания, отдельные юридические памятники будут составлять здесь для историка, можно сказать, основные источники для изучения политической истории. Количество актов – купчих, завещаний, договоров и т. д., – растет из столетия в столетие. Появляются целые их коллекции, составленные в XIV–XV вв. XV век представлен уже большими коллекциями актов, по преимуществу монастырских, не считая договорных и духовных великих князей, прекрасное издание которых было осуществлено недавно Л. В. Черепниным.[969]

Если вы пойдете дальше, в XVI–XVII вв., вы будете видеть, как постепенно значение актового материала увеличивается для историка. А в XVII в., собственно говоря, основным историческим материалом, на котором строится история, являются уже акты. Для XVII в. можно говорить об обилии актов, до сих пор не изученных, до сих пор не освоенных. Однако именно для XVII в. существует резкая грань, которая позволяет как бы подвести итог тому, что сохранилось до этой грани, и тому, что сохранилось после нее.

Этой гранью, как ни странно, является московский пожар 1626 г. Громадное количество актов в московских архивах, существовавших до пожара 1626 г., переживших занятие Кремля поляками, сгорело в 1626 г. Этот год сделался своего рода памятной датой. Акты, датированные временем до 1626 г., – сравнительная редкость. Документы, которые появляются после пожара 1626 г., существуют в значительном обилии.

Что же это был за пожар»?

«Новый летописец» пишет так: «Загорелся верх от Живоначальныя Троицы, что на рву, и от того сотворися великий пожар в Кремле граде… и в Китае граде…» И дальше пишет: «… и не остася ничто от онаго пожара, и вся казна в монастырех со всею церковною утварию, и в приказех все дела и в житницах хлеб, все погибе. Того ради царь Михайло Федорович посла писцов во всю Московскую землю».[970]

Это последнее – о писцах, посланных «во всю Московскую землю», – говорит о том, что погибли документы даже писцовых дел, по которым производился расклад повинностей, налогов, учитывалось тяглое крестьянское и посадское население.

И в приказах проводились большие работы по возможному восстановлению погибших памятников. Так появились в это время уставные книги приказов – Холопьего, Разбойного, Поместного и т. д., – где были вписаны различного рода документы, относящиеся к более раннему времени. Пожаром 1626 г. можно объяснить гибель многих ранних документов. Лишь духовные и договорные грамоты, которые хранились, как зеница ока, сохранились почти полностью.

О гибели документов приказов свидетельствуют, в частности, акты писцового дела, которые были изданы в свое время академиком С. Б. Веселовским. Напри мер, в докладе из Приказа Устюжской чети (четверти) от 19 сентября 1626 г. говорится так об этом пожаре, происшедшем 3 мая 1626 г.: «…те новые писцовые книги, каковы было им отдати в четверти, и чорные, и приправочные книги, и государев наказ, каков им дан в четверти, и государевы указные грамоты у князя

Ивана Волконсково на дворе все згорело майя в 3 день. А у подьячего уцелело с вяземских книг одна перечневая роспись».[971]

Здесь прямое указание, что погибло в этом пожаре. И становится совершенно понятным, почему этот пожар 1626 г. для наших приказных дел является своего рода катастрофой.

Этим и объясняется, в частности, что в делах Бронной слободы документы позже 1626 г. есть, а до этого времени – нет. Они сгорели.

Что же представляют собой громадные залежи актового материала, оставшиеся и накопленные после 1626 г.»

Нам приходится здесь придерживаться в основном иного деления актов, чем деление на государственные и частные. С виду это деление как будто чрезвычайно удобно. Практически же оно не предусматривает существования в России XVII в., например, земских изб. Все, что сделано в земских избах, относится к частным документам. И наоборот, какой—нибудь документ Царицыной мастерской, о пошивке платья, о пуговицах, которые надо ставить на царский кафтан, – это как бы государственные акты. Формальный принцип этот, как мне кажется, себя не оправдывает. Вот почему, я думаю, проще разделить актовые материалы на дела государственных и земских учреждений, дела монастырские и боярские, и частные акты. Такое деление, конечно, может быть подвергнуто сомнению и очень большой критике, но для нашей лекции оно значительно более удобно.

Несомненно, работающие над историей XVII в. – и до пожара 1626 г., и после пожара 1626 г. – больше всего пользуются приказными делами. Вот почему нам надо остановиться раньше всего на приказах и рассмотреть эту приказную систему, которая, к сожалению, описана очень слабо в наших исторических трудах – как нечто второстепенное, хотя в действительности она имела колоссальное значение для XVII в. и особенно для источниковедения XVII в.

У нас есть для изучения приказов середины XVII в. прекрасное пособие – это сочинение Григория Котошихина.[972] Григорий Котошихин был очень своеобразной фигурой в XVII в. Вначале он был подьячим в московских приказах. Что у него произошло в приказах, до сих пор точно не известно. Сам он в своем жизнеописании жалуется на то, что его обижал князь Юрий Долгоруков. А князь Юрий Алексеевич Долгоруков был действительно человеком чрезвычайно жестоким и придирчивым. О нем великолепные строки написал в своих «Посадских людях XVII в.» покойный П. П. Смирнов. Но, во всяком случае, известно, что Григорий Карпович Котошихин, по выражению наших документов, «заворовал», т. е. сбежал вначале в Польшу. В Польше он не удержался. Из Польши переправился в Любек, затем в Нарву и оттуда в Стокгольм. По дороге он переменил имя и стал называться Иваном Александровичем Селицким. В Стокгольме он поселился в доме королевского переводчика Анастасиуса и помогал при переводе русских писем. Известна следующая история, которая ярко его характеризует как человека. Он, по—видимому, вступил в связь с женой своего хозяина Данилы Анастасиуса. В припадке ярости убил своего хозяина и был в Стокгольме казнен. Котошихин является автором сочинения о России XVII в. На рукописи этого сочинения, в библиотеке Упсальского университета, имеется надпись: «Григорья Карпова Кошихина Посольского приказа подьячево, а потом Иваном Александром Селицким зовимаго, работы в Стохолме 1666 и 1667».[973] Надпись сделана почерком XVII в., но очень неуверенно, по—видимому одним из шведских переводчиков, а может быть, просто человеком, который жил в Швеции и интересовался русскими делами. Швеции особенно часто приходилось иметь дело с Россией. И вот этим объясняется большое количество документов, которые сохранились в Стокгольме.

Надо сказать, что отношение к сочинению Григория Котошихина у нас за последние годы было несколько неправильным. Поскольку Котошихин был изменником, признавалось, что и его сочинение является яростным памфлетом против Русского государства, против России XVII в. Присмотрясь к сочинению, мы видим, что сочинение не является памфлетом. Иногда в нем имеются высказывания против бояр, но в целом перед нами предстает настоящий русский человек, который не только с большим знанием, но и с большим интересом и участием описывает то, что происходило в это время в России. Причем он описывает то, что почти никогда не описывалось, т. е. приказы, распорядок при дворе и т. д., называет имена, фамилии и пр., с большим знанием дела. А вот поэтому, мне кажется, что слова, которые написаны шведским переводчиком рукописи Григория Котошихина, – а слова эти такие: «Так кончил жизнь свою Селицкий, муж русского происхождения, ума несравненного», – заслуживают внимания.[974]

Как бы мы ни расценивали жизнь этого настоящего авантюриста, очень нечистого в своей личной жизни человека, надо все—таки признать, что сочинение он написал превосходное, которое в отдельных своих частях перекликается с такими произведениями, как «Житие протопопа Аввакума».

Это, конечно, не памфлет, а пособие – чрезвычайно важное для изучения деятельности приказов. Я приведу пример, как описывается Устюжская четверть, о которой говорилось выше: «Приказ Устюжская четверть. А в нем сидит боярин да два или три дьяка. А ведом в том приказе город Устюг Великий со всякими податми с посацких людей и с волостных и уездных крестьян, и с кабаков, таможень, и со всяких откупов. А соберется тех доходов в год больши 20 000 рублев».[975] Краткое, очень точное описание, показывающее великолепную осведомленность человека. Однако, хотя мы и имеем такое подробное описание приказов, это не значит, что материалы приказов, которые описывает Котошихин, дошли до нас в сохранном и полном виде. Дела целого ряда приказов погибли в силу различных причин. Наиболее полно сохранились дела трех важнейших приказов – Посольского, Разрядного и Поместного. Причем количество материалов, сохранившихся от этих приказов, настолько большое, что, например, дела Разрядного приказа в столбцах до сих пор еще полностью не описаны, а столбцы Поместного приказа стали развертываться только в недавнее время. До сих пор мы толком не знаем, что же хранится полностью в этих делах.

Сохранились, но в гораздо меньшей степени, дела и других приказов: Тайного приказа, Приказа Большой казны и т. д. А дела некоторых приказов погибли. Так, погибли документы Приказа Казанского дворца, ведавшего территорией Казанского и Астраханского царств. От него уцелели случайные остатки.

Хорошо сохранились дела Сибирского приказа. Они до сих пор служат неисчерпаемым источником, откуда берутся разнообразные материалы по истории Сибири XVI–XVII вв.

Надо отметить, что сохранились документы Дворцового приказа. Я не случайно выделяю этот приказ. Дело в том, что Дворцовый приказ представлял собой приказ особого характера. Его материалы скорее можно причислить к таким документам, как документы отдельных бояр, или приказа, подобного Аптекарскому, который ведал и крупными делами, и иногда очень незначительными.

Обратимся к самому устройству приказов и посмотрим, что оно собой представляло.

Во главе приказа стоял, как правило, боярин или окольничий, иногда для небольших приказов мог быть и думный дворянин. Эти начальники приказов назывались также судьями приказов. Они говорили о себе, что сидят в судьях. Часто мы изображаем дело так, будто эти начальники только формально возглавляли приказы. Но в действительности это не так. Мы знаем, что в практике существовали судьи двух родов: одни действительно ведали делами и направляли их, другие только верховодили. Из числа первых напомню имя Афанасия Лаврентьевича Ордина—Нащокина, которого никто не считает человеком бездеятельным. Я мог бы назвать несколько других имен, хотя бы начальника Стрелецкого приказа князя Ивана Андреевича Хованского, который был убит во время восстания стрельцов 1682 г.

В целом надо сказать, что наиболее постоянным составом в приказах являлся дьяческий и подьяческий персонал. В приказе сидел дьяк. Если приказ был большой, то во главе стоял думный дьяк, который имел право заседать в Думе. В больших приказах – думный дьяк, один или два дьяка, как бы начальники канцелярии. В менее крупных – два дьяка или один дьяк. Ниже их стояли подьячие, писцы, сторожа, рассыльщики, в Посольском приказе – переводчики.

Сами подьячие, которые составляли канцелярию, подчиненную дьякам, делились обычно на «старых», «средних» и «молодых» подьячих. Иногда подьячие выделялись, получали право подписи на документах, и в этом случае назывались подьячими «с приписью». Подьячие представляли собой крупные фигуры. Слово «подьячий» не должно вас смущать. В XVII в. подьячий – крупное лицо. Это совсем не то, когда в XVIII–XIX вв. подьячими называли тех же канцеляристов, но только в презрительном тоне. Хотя, конечно, и для XVIII–XIX вв. эти канцеляристы имели важное значение.

Обычно приказы делились на столы. Например, Разрядный приказ делился на восемь столов. Стол ведал какой—нибудь значительной территорией или ему поручалась какая—нибудь определенная отрасль управления.

Надо сказать, что приказы были неоднородны. С одной стороны, были приказы такие, как Сибирский, Казанского дворца, Устюжской, Новгородской четвертей, которые ведали определенной территорией, а с другой стороны, существовали приказы, подобно Разрядному, Посольскому, которые ведали отдельной отраслью.

Существовали еще приказы такого характера, как Патриарший или Дворцовый, которые ведали особыми отраслями управления и землями.

Столы в отраслевых приказах ведали иногда определенной территорией. Так, в Разрядном приказе известны столы: Московский, Владимирский, Белгородский, Новгородский, Севский, Приказной, Денежный, Поместный.

Столы делились на повытья. Повытья охватывали только определенную часть территории, рассматриваемой в столе. Отсюда название, в XVII в. очень распространенное, – «повытчик», т. е. человек, который ведает определенной территорией.

Количество людей, сидевших в приказах, было различным – от одного десятка до 100 человек. А. В. Чернов, который изучает историю государственных учреждений, утверждает, что в Поместном приказе было до 900 человек.[976] Я этой цифре не очень доверяю.

Основная масса дьяков и подьячих были средними, нетитулованными, но некоторые из них очень часто выходили в разряд наипервейшей знати.

По настоящему своему значению думные дьяки представляли собой крупнейших лиц государства. В середине XVII в. был дьяк Посольского приказа М. Волошенинов. Шведский резидент в Москве в своем письме королеве его называет не иначе, как канцлером. Другой дьяк Посольского приказа Н. Чистой, убитый в Московское восстание 1648 г., был правой рукой боярина Бориса Ивановича Морозова, правившего государством в первые годы царствования Алексея Михайловича Романова.

Наряду с центральными приказами существовало большое количество приказных изб в городах. Иногда их называли съезжими избами. Приказные, или съезжие, избы представляли воеводскую канцелярию XVII в. Вопреки обычным представлениям о том, что в России XVII в. эти учреждения не были оформлены, мы можем прямо сказать, что приказные избы были настоящими канцеляриями. Споры о том, были ли приказные учреждения или нет, я слышал в своей молодости между самыми почтеннейшими профессорами Московского университета. Теперь они кажутся странными.

Тогда же совершенно серьезно спорили – настоящие это учреждения или не настоящие, потому что неизвестно, были ли там присутствия в такие—то дни или не были. Теперь мы знаем, что присутствия в съезжих избах были, но, конечно, несколько другого типа, чем в XX в.

Итак, приказные, или съезжие, избы представляли собой настоящие учреждения, которые в больших городах делились точно так же на столы, а в других городах – на повытья. Например, по смете 1655 г. в Псковской съезжей избе было четыре стола: Разрядный, Денежный, Поместный и Судный.[977] Из этого перечня видно, что приказные избы уже делились по отраслям: Разрядный – значит военный; Денежный связан с доходами и расходами; Поместный связан с поместным землевладением, вотчинами; Судный разрешал различные судные дела. Общее количество подьячих было довольно значительным: их было 24 человека, не считая того, что еще существовало два дьяка, но дьяки сюда уже не входили, они шли по особой рубрике.

Такие города, как Псков, Новгород, Казань, Астрахань, Смоленск, имели обычно воеводу с одним или двумя товарищами и двух дьяков. Причем дьяки ставили себя очень высоко и большей частью служили дольше, чем воеводы. Я напомню вам о том, что в Пскове уже в XVI в. дьяки представляли собою людей, фактически правивших Псковской землей. И это вызвало, между прочим, даже у летописца очень ядовитое замечание. Он сказал, что, мол, после такого—то дьяка и был дьяк мудрый, и был дьяк честный, Господь милостив к своему созданию, а земля пуста.

По смете 1655 г. мы можем уследить, как резко различались подьячие даже по жалованью: «В Розрядном столе: 30 рублев – Володимер Самойлов, 8 рублев – Филип Емчужников, 5 рублев – Герасим Володимеров, по 4 рубли – Фадейко Савин, Ондрюшко Максимов, по 2 рубли – Стенка Федоров, Брошка Воинов».[978]

Перед вами разница между старыми, средними и молодыми подьячими. Старый подьячий Владимир Самойлов получал 30 рублей, а Брошка Воинов, молодой подьячий, – 2 рубля, в 15 раз меньше.

Архивы приказных изб велись очень тщательно. Примером этого является архив Псковской приказной избы, о документах которой я уже говорил. Особенно в хорошем состоянии акты по Якутской приказной избе. Как раз здесь мы и находим громадное количество дел, относящихся к Якутии XVII в. Теперь все эти дела перевезены в Москву и хранятся в ЦГАДА.

Если вы посмотрите общее количество архивов приказных изб в ЦГАДА, то там имеются архивы по крайней мере 80 приказных изб.

Компетенция воевод была самая различная, а, следовательно, были самые различные дела. Здесь и дела по установлению и взысканию налогов, поместные дела, споры различного рода и дела о «непригожих» речах. Особенно распространены дела чисто бытового характера.

Часто подобные дела поступали и в центральные архивы в виде, например, отписок. Эти отписки сохранились в центральных учреждениях, а черновики отписок в большинстве своем до нас не дошли.

Переходя от приказных учреждений, государственных, к архивам других, негосударственных учреждений, на первое место следует поставить прежде всего акты, сохранившиеся в архивах церквей и монастырей. Как следует до сих пор еще не изучены эти дела в монастырских и церковных учреждениях. Но в основном они велись так же, как и в государственных учреждениях. Причем всякий крупный монастырь или епископский дом имел у себя приказных, тщательно заботившихся о сохранении этих дел. Например, в Архангельском архиве имеются документы Антониево—Сийского и Николо—Карельского монастырей.[979] Документы Антониево—Сийского монастыря сохранились в виде хозяйственных книг с XVI в. вплоть до начала XX в. Такого собрания хозяйственных документов я нигде больше не видел. Из года в год все это сохранялось до настоящего времени.

В состав монастырских и церковных архивов входили документы двух видов. Это, во—первых, купчие, дарственные, вкладные и прочие документы земельных владений. Эти документы наиболее изучены. Причем некоторые монастыри, например, Троице—Сергиевский, отличались громадными архивохранилищами.

Как раз эта часть документов (купчие, вкладные, дарственные и др.) больше всего подвержена различного рода вставкам, изменениям и пр. Теперь доказано, что некоторые древние грамоты Троице—Сергиевского монастыря являются подложными. Эти подлоги были сделаны еще в XV–XVI вв. Но таких документов – подложных, очень мало. Больше встречаются акты, где в старый текст внесены изменения. Но громадное большинство, конечно, является документами подлинными, не подвергнутыми никаким изменениям в позднейших копиях.

Вторая часть документов – это хозяйственные документы: приходо—расходные книги, книги записные, различного рода писцовые документы, описи казны. Таких документов XVII в. сохранилось значительное количество.

По—видимому, крупнейшие бояре точно так же имели архивы. И хотя эти архивы относились к частным архивам, практически они строились по типу государственных приказных учреждений.

Наиболее известным является архив боярина Бориса Ивановича Морозова – воспитателя царя Алексея Михайловича, фактически правившего государством в первые годы его царствования. Управление вотчинами находилось в Москве, при дворе самого боярина Б. И. Морозова. И отсюда рассылались «грамоты» и «памяти»; эти названия имеются в самих документах боярина Морозова. Например, начало такой грамоты: «От Бориса Ивановича в нижегородцкую мою вотчину в село Новое Покровское, человеку моему Клементию Винюкову».[980] Прямое подражание приказному документу – царскому указу. Если переложить текст на формулу царского указа, получится примерно так: «От царя и великого князя Михаила Федоровича в нашу нижегородскую вотчину, в село Новое Покровское, приказчику моему…».

Эти документы интересны тем, что материалы в них иные, чем в приказных документах. Это документы по преимуществу хозяйственно—управленческого порядка, касающиеся вотчин.

Земские избы. Они представляли собой не что иное, как управление посадскими общинами в городах. Посадские люди объединялись в общины во главе с выборным земским старостой. Один земский староста или два земских старосты в больших городах. В таких городах, как Псков и Новгород, он назывался всегородным старостой. Посадские общины ведали распределением налогов, повинностей. Они исполняли в некотором роде функции государственных учреждений, хотя и были выборными.

Опять вы видите, как трудно проводить принцип разделения на государственные и частные акты.

В ЦГАДА сохранились 34 архива земских изб и, кроме того, архивы земских старост – Бежецкий, Галицкий, Дмитровский и Муромский.

Надо сказать, что по—настоящему дела, которыми ведали земские старосты, не изучены. Иногда пытаются представить дело так, что земские старосты чуть ли не назначались правительством. А мы знаем, что в XVII в. происходили постоянные споры при выборах земских старост. Классовая рознь развивалась до такой степени, что иногда дело доходило до прямых доносов и жалоб со стороны «лучших» посадских людей на выборы земских старост, если они исходили от «меньших» посадских людей.

Кроме того, существовали еще и земские дьячки. Сохранились их небольшие архивы, главным образом, в мелких мирах. Земские дьячки ведали волостью, сбором определенных денежных повинностей.

Когда мы были со студентами в Каргополе, то нашли несколько таких материалов XVII в., где было указано, сколько с кого собрано средств. Там были интересные сведения о том, что те же земские дьячки занимались сбором денег на взятки воеводам, которые были тем самым как бы узаконены. Есть такая книга, изданная давно и очень интересная, которая включает материал о том, сколько кому раздавалось взяток. Например, какому—нибудь дьячку привозили две бочки груздей, – грузди не нужны, нужны рыжики, тогда подаются рыжики.

Земский дьячок был иногда человеком влиятельным и достаточно грамотным. Одну записку земского дьячка XVII в. я издал в журнале «Исторический архив».[981]

М. М. Богословский в работе «Земское самоуправление на русском севере в XVII в.» приводит дело, согласно которому подаются жалобы на одного земского дьячка, который оказывается дьячком очень властолюбивым и недобросовестным. Там указывается, что «тот Андрюшка бывает в земских дьячках и по нем де все скажут», т. е. как он хотел бы сказать, так и скажут.[982]

Наконец, существовала еще одна разновидность приказного племени, которая известна под названием площадных подьячих.

Во всех городах на площадях сидели эти площадные подьячие. В Москве – в Кремле у Ивановской колокольни. Отсюда, от этих подьячих, идет, как некоторые полагают, выражение: «кричать во всю Ивановскую».

Я сейчас издаю запись такого площадного подьячего, который о всей своей жизни рассказывает, что он, мол, 30 лет был подьячим в разных городах.[983] Эти подьячие, архивов которых до нас никаких не осталось, писали различного рода бумаги на площади. Кто из вас помнит начало оперы М. П. Мусоргского «Хованщина», тот может представить себе этого площадного подьячего.

Некоторые площадные подьячие были видными людьми. Например, во время Псковского восстания 1650 г. староста площадных подьячих Томила Слепой написал известную Псковскую челобитную. Памятник очень яркий. Томила Слепой был человеком не без литературных способностей. Находясь в тюрьме, он пишет грамотку, где насмешливо описывает псковичам свою жизнь в тюрьме. Он говорит: я, мол, сижу в тюрьме и жду себе «терема вечного», и такую же подушку под голову, как у меня, в виде камня, и вы ждете.

Эти площадные подьячие и еще целый ряд приказных людей были авторами громадного количества отдельных частных актов, о которых я буду говорить особо, когда мы рассмотрим общую характеристику этих приказных документов.

Если вы теперь все сказанное сведете воедино, то перед вами встанет картина несколько иная, чем обычно представляют. Вы будете с некоторым уважением к этим приказам относиться.

Государство дворянское – оно в значительной мере опиралось на эту приказную компанию, которую, надо сказать, жгуче ненавидело население. От них шла возможность изменений в приказных документах, они производили различного рода волокиту, которая в XVII в. даже в царских документах носила название «московская волокита». Царь часто предписывал вершить дела определенные без «московской волокиты». «Московская волокита» представляла собой весьма большое явление.

Весь этот процесс для XVII в. был прекрасно показан в «Повести о Ерше Ершовиче». И вот этих подьячих часто разоряли во время восстаний, иногда они и гибли. С XVII в. они носили очень поэтическое название «крапивное семя».

Конечно, не надо преувеличивать значение приказов в государстве. Но если принять во внимание, что 90 % документов, и государственных, и частных, и других, дошли через руки приказных людей, то нам с вами, как историкам, следует проникнуться некоторым уважением к этому «крапивному семени».