ПЕРВЫЕ КАМЕННЫЕ ЗДАНИЯ В МОСКВЕ

При Иване Калите в Москве появились первые каменные здания, на первых порах церкви. Первым каменным строением в Москве считается собор Успения Богоматери, заложенный 4 августа 1326 года.[134] Летописи связывают построение собора с утверждением в Москве митрополичьего стола и личным желанием митрополита Петра. Собор строился целый год и был освящен 15 августа 1327 года (т. е. на Успеньев день). Наименование собора Успенским показывает желание великого князя и митрополита иметь соборный храм по образцу Успенского собора во Владимире.

Наименование церквей в древней Руси было явлением далеко не случайным и подчинялось определенным правилам. Так, в XI–XII веках соборные храмы больших городов, являющихся одновременно резиденциями епископов, именовались, по византийскому образцу, в честь св. Софии («Премудрости Божией»). Это, так сказать, древнейший слой церковных наименований, отразившийся в появлении Софийских соборов в главнейших центрах Руси XI века: в Киеве, Полоцке и Новгороде. В XII веке вместо Софийских появляются Успенские соборы (Смоленск, Владимир—Залесский, Владимир—Волынский, Суздаль, Ростов, Галич). Однако уже с XI века существует и другая традиция, по которой соборные церкви называются в честь Спаса. Традиция таких наименований начинается с черниговского собора Спаса Преображения, построенного в первой половине XI века. Она находит отражение на севере в XII–XIII веках, когда появляются соборы во имя Спаса в городах Тверь, Переяславль Залесский, Нижний Новгород, Галич Мерский, Торжок, Ярославль. Таким образом, определенные церковные традиции связывались с определенными политическими центрами.

Между тем имеются указания на то, что первоначальным московским собором была церковь Спаса, как и в Твери.[135] Иными словами, и по названию своей крепости – «кремник» – и по названию соборного храма в честь Спаса Москва имела сходство с соседней Тверью. Трудно только сказать, чем объясняется это сходство – сознательным ли подражанием московских князей тверским порядкам или общностью традиций Москвы и Твери. Построение Успенского собора обозначало резкий разрыв с прежней традицией и показывало претензию московских князей на особое положение Москвы среди русских городов, возвращение к традициям старых стольных городов северо—восточной Руси – Владимира, Суздаля, Ростова.

Строительство каменных храмов продолжалось при Калите в быстрых по тому времени темпах. В 1329 году выстроили вторую каменную московскую церковь – Иоанна Лествичника, оконченную в 3 месяца. Осенью того же года в течение двух месяцев воздвигли третью каменную церковь Поклонения веригам Петра, бывшую, впрочем, приделом Успенского собора. И. Е. Забелин связывает построение этих церквей с политическими событиями того времени, считая, что обе церкви были обетными, построенными в память удачного окончания похода против Твери в 1327 году и Пскова в 1329 году.[136] Такая возможность, конечно, не исключена, но построение этих церквей может быть объяснено и по—иному. Иоанн Лествичник был святым самого Калиты, на печатях которого изображен святой в рубище с книгой в руках, что соответствует Иоанну Лествичнику, как автору Лествицы,[137] а не Иоанну Предтече, изображение которого не имеет книги. Кроме того, старший сын Калиты (Иван) родился 30 марта на память Иоанна Лествичника. Вериги Петра напоминают нам о Петре митрополите, который заложил для себя в этой церкви каменный гроб. Следовательно, перед нами обычное стремление строить храмы в честь одноименных князей и митрополитов, очень распространенное на Руси.

Каменное строительство не прекратилось после создания трех указанных храмов. Новая каменная церковь Спаса («Спас на Бору») была построена в 1330, пятая каменная церковь Михаила Архангела – в 1333 году. Последняя церковь заменила собой деревянный храм, служивший княжеской усыпальницей. Что касается церкви Спаса, то она также имела специальное назначение – служить княжеским монастырем. Значение этого монастыря как одного из центров московской образованности как—то осталось не замеченным историками Москвы, хотя летопись особо отмечает заботы Ивана Калиты о процветании Спасской обители, снабженной иконами, книгами и сосудами за счет княжеской казны. Обращает на себя внимание и замечание летописи, что Спасский монастырь получил от Калиты «льготу многу и заборонь велику творяше им, и еже не обидимым быти никим же».[138] В этих словах скрывается прямое указание на пожалование Спасскому монастырю иммунитетных прав, по образцу которых впоследствии получали льготы и другие московские монастыри.

Каменное строительство при Калите развернулось в сравнительно короткий промежуток времени, на протяжении 9 лет (в 1326–1333 годы), после чего наступил длительный перерыв. Это обстоятельство, по—видимому, указывает на то, что строителями московских церквей были пришлые мастера и что собственная московская архитектурная школа возникла значительно позднее, во второй половине XIV века, иначе трудно объяснить своеобразную «сезонность» каменного строительства в Москве при Иване Калите.[139] Такая особенность каменного строительства должна быть учтена историками русского искусства при их суждении о характере ранней московской архитектуры.

Сделаны были попытки реконструкции плана и внешнего вида Успенского собора, но их нельзя считать удачными. Наиболее ценно сближение архитектуры Успенского собора с некоторыми псковскими памятниками, так как участие псковских мастеров в московском каменном строительстве очень вероятно, если только строителями московских храмов не были тверичи или новогородцы.[140]

Храмы Калиты представляли постройки относительно небольшие и не очень прочные. Все они были перестроены или сломаны в конце XV столетия после 150 лет существования. В 1472 году своды Успенского собора из—за опасности их падения приходилось подпирать толстыми бревнами. Уже эта особенность московской каменной архитектуры говорит о слабом строительном искусстве мастеров, созидавших московские церкви в первой половине XIV века. Московская архитектура в это время еще только зарождалась.

Возобновление каменного строительства в Москве стояло в тесной связи с возобновлением искусства монументальных росписей в северо—восточной Руси. В 1344 году оба московских собора (Успенский и Архангельский) были расписаны греческими и русскими мастерами. Летописец рассказывает, что Успенский собор расписывали греки, митрополичьи писцы: Да которого лета начали расписывать, того же лета и кончили. А святого Михаила подписывали русские писцы, князя великого Семена Ивановича. Старейшинами и начальниками у них был Захарий, Иосиф, Николай и прочая дружина их. Русские писцы за одно лето не могли расписать и половины этой церкви из—за ее величины. На следующий год была расписана церковь Спаса на Бору, «а мастер старейшина иконьником Гойтан». Эта церковь расписывалась на средства первой жены Симеона Гордого литовской княжны Айгусты, которую в Москве окрестили с именем Анастасия.[141] Расписана была фресками и церковь Иоанна Лествичника. Работы по росписи трех церквей (собора Михаила Архангела, Спаса на Бору и Иоанна Лествичника) закончились в 1346 году.

Роспись московских церквей, как мы видим, тоже носила своеобразный характер, как и постройка каменных зданий. Четыре московских храма расписывались в течение 3 лет по крайней мере тремя дружинами мастеров. Здесь мы опять наблюдаем ту особенность московского искусства времен Калиты и его ближайших преемников, которая отмечалась нами выше, его «сезонность» или чрезвычайность. Греческие и русские мастера были одинаково пришлыми в Москве, которая, видимо, еще не создала своей художественной школы. Однако в кратких летописных заметках о росписи московских церквей уже чувствуется рука современника и его горячее участие к делу украшения родного города. Летописец тщательно отмечает имена русских живописцев и только в общих чертах говорит о греческих художниках. В этом замалчивании греческих имен нет ничего враждебного по отношению к грекам, только известное равнодушие к ним. Зато заметно повышенное внимание к русским художникам, неприкрытая радость при виде своих отечественных мастеров, столь понятная для русского человека, жившего в эпоху опустошительных татарских набегов.

Почти все церкви, построенные при Калите, группировались в одном месте – на площади, посреди Кремля, создавая таким образом определенный архитектурный ансамбль. Только церковь Спаса на Бору стояла несколько в отдалении. В непосредственной близости от соборов располагались постройки княжеского дворца, занимавшие, надо предполагать, в основном ту же площадь, только несколько меньшую, чем поздн е е. После построения Успенского собора должен был передвинуться поближе к новой кафедральной церкви и митрополичий двор, на то место, на котором его находим позже. Кремль Калиты был густо застроен жилыми постройками, хотя и остается неясным, входил ли уже Подол в кремлевскую территорию или нет.

Успенский и Архангельский соборы, Спас на Бору и Иван Лествичник под колоколами стояли поблизости друг от друга на крутом кремлевском холме. Со своими главами и крестами они высоко поднимались над деревянными стенами и окружающими строениями. Это был «город» в русском средневековом представлении, иными словами, живописное сочетание вышек, башен, глав и крестов, «палатное строение», которое так любили изображать русские художники на иконах. Летом московский Кремль утопал в зелени, окруженный садами и рощами. Таким его видел еще до перестройки Кремля при Иване III итальянец Барбаро («замок расположен на холме и со всех сторон окружен рощами»). Зимою его строения, покрытые белым снегом, с золотыми крестами, со свинцовыми кровлями, казались воплощением народных представлений о сказочных городах.

Конечно, с точки зрения современного человека, здания московского Кремля не отличались монументальностью. Они в наше время показались бы совсем незначительными, в особенности по сравнению с постройками Киевской Руси. Но среди бедной, опустошенной Русской земли, ограбленной и униженной татарами, эти первые каменные постройки казались как бы залогом ее грядущего возрождения. Недаром позднейшие московские книжники, говоря о времени Калиты, восклицали: «Уже бо тогда честь и слава великого княжения восхожаше на боголюбивый град Москву».