5.4. Попытка обезглавить советское еврейство — убийство Соломона Михоэлса

Смертельная логика сталинизма заключалась в том, чтобы из мнения, отличавшегося от официального, сделать вывод о готовности инакомыслящих к преступлению. Этой логике следовала и докладная записка Абакумова от марта 1948 г., превратившая сначала чисто идеологические обвинения против ЕАК, выдвигавшиеся Сусловым и Александровым, в обвинения в «шпионаже» и подобных политических преступлениях. Различные заключения Александрова, Баранова и Григорьяна позволяют увидеть, как критика идеологов, по мнению которых комитет отправляет за границу слишком много материалов о евреях, была трансформирована госбезопасностью в обвинение комитета в шпионаже против Советского Союза. Материал, на основе которого Абакумов выдвинул свои абсурдные обвинения против ЕАК, был «создан» в ходе расследования против нескольких лиц, а затем синтезирован с идеологическими заключениями. То, что первоначально должно было служить компрометации нескольких лиц, вообще не связанных с ЕАК, а потом и Михоэлса, со временем разрослось до размеров толстой папки, в которой были собраны доказательства мнимых «преступлений» ЕАК. Но прежде чем на этой основе через одиннадцать месяцев был распущен ЕАК, органы безопасности хладнокровно убили Соломона Михоэлса.

Михоэлс под прицелом

Те, кто расследовал в 1940 г. дело Бабеля, связали с писательским заговором и Михоэлса. Знаменитый актер, конечно, считался с возможностью когда-нибудь разделить судьбу Бабеля, о чем его дочь рассказала журналисту Луи Рапопорту³⁸. Но после 1941 г. он вместе с ЕАК пережил триумф и в первые послевоенные годы оставался неофициальным представителем советских евреев. В истории Советского Союза не было, кроме него, столь популярной, заслуженной и харизматической еврейской личности. Этим он был обязан и своей независимости — Михоэлса-художника не удавалось впрячь в лямку социалистического реализма. Вокруг него возникали легенды, и некоторые считали его даже кем-то вроде личного придворного актера Сталина. Основываясь на такого рода утверждениях, Гастон Сальваторе создал в 1880-е гг. свою пьесу «Сталин», представлявшую собой диалог между диктатором и Михоэлсом. Все это, конечно, не имеет под собой исторической основы, так как эти двое никогда не встречались³⁹.

После войны Михоэлс поставил, в частности, столь серьезные пьесы, как «Восстание в гетто» Маркиша и «Леса шумят» А. Брата и Г. Линькова. «Принц Реубейни» Д. Бергельсона репетировался, но не был поставлен. Самым замечательным спектаклем Михоэлса стал «Фрейлехс» — с музыкой и танцами, еврейской свадьбой и традиционными еврейскими шутками. Тысячи зрителей, включая многочисленных неевреев, смотрели спектакли, билеты на которые постоянно раскупались, спектакли, провозглашавшие жизненную силу еврейского народа, несмотря на все попытки его уничтожить. Создатели спектакля Михоэлс, Зускин и Тышлер были в 1946 г. удостоены Сталинской премии. Это была мастерская маскировка уже запланированных антисемитских акций Кремля — ведь одновременно с чествованием Михоэлса Жданов и Суслов, главные идеологи партии, искали причины для ликвидации комитета, который не был больше нужен в качестве орудия военной пропаганды. В многочисленных обстоятельных письмах Михоэлс выступал тогда за сохранение комитета, ссылаясь не в последнюю очередь на его заслуги во время войны⁴⁰.

Когда Советский Союз проголосовал в ноябре 1947 г. за раздел Палестины, Сталин знал из отчетов лубянских шпионов, с каким воодушевлением советские евреи приветствовали основание еврейского государства. Бурные овации снискал и Михоэлс, когда он во время вечера, посвященного 30-й годовщине смерти еврейского поэта Менделе Мойхер-Сфорима, осмелился указать на Эрец-Из-раиль как цель евреев и при этом сослался на Громыко⁴¹. Такое развитие событий, безусловно, следовало остановить. Об официальном преследовании Михоэлса в то время речи еще не было, так как иначе стало бы ясно, что выступление Советского Союза в пользу создания еврейского государства в Палестине имело целью только ослабление позиций Великобритании на Ближнем Востоке. Сталин не мог делать ставку на показательный процесс, как в 1930-е гг., еще и потому, что Михоэлс не был Зиновьевым или Радеком, которые в том числе и в силу партийной дисциплины заучивали наизусть самые абсурдные самообвинения. Не в последнюю очередь Сталин боялся и того, что в результате процесса против Михоэлса на следствии выплывут его семейные дела.

Террор Сталина против собственной семьи

Как ни странно, первыми жертвами сталинской войны против советских евреев после 1945 г. были не евреи, а члены семьи Сталина, то есть большинство родственников его второй и последней жены, Надежды Аллилуевой, за смерть которой Сталин нес по меньшей мере косвенную ответственность⁴². Надежда Аллилуева, мать Светланы Аллилуевой, в 1932 г., в возрасте 31 года, якобы совершила самоубийство. Вся ее семья на протяжении многих лет подвергалась репрессиям, некоторые родственники были убиты. В начале декабря 1947 г. американская печать опубликовала подробности частной жизни Сталина. Он вознамерился наказать информаторов, в которых подозревал Аллилуевых, и приказал арестовать и допросить с пристрастием нескольких членов этой семьи. Евгения Аллилуева, жена брата Надежды Павла, арестованная за «клевету на главу правительства», во время одного из допросов упомянула о якобы проявленном другом семьи, академиком Исааком Гольдштейном (в действительности Гольдштейн был старшим научным сотрудником Института экономики АН СССР. — Прим. пер.), интересе к дочери Сталина Светлане. 19 декабря 1947 г. Гольдштейн был арестован, и госбезопасность начала связывать события вокруг ЕАК с делом Аллилуевых. На жаргоне спецслужбы это называлось «амальгамой», рецепт которой заключался в соединении правды с показаниями, полученными под пытками, и вымыслом. М. Рюмин, позже проводивший следствие против ЕАК и «врачей-убийц», после смерти Сталина, сам оказавшись под следствием, так описывал умонастроения чиновников МГБ и своего начальника Абакумова во время ареста Гольдштейна:

«С конца 1947 г. в работе Следственной части по особо важным делам начала отчетливо проявляться исходившая от Абакумова и реализуемая впоследствии Леоновым, Лихачевым и Комаровым тенденция рассматривать лиц еврейской национальности потенциальными врагами советского государства. Эта установка приводила к необоснованным арестам лиц еврейской национальности по обвинению в националистической деятельности и американском шпионаже»⁴³.

В 1946 г. Михоэлс узнал, что Исаак Гольдштейн, известный ученый-экономист, был близким другом семьи Аллилуевых. Аллилуева была с 1929 г. его коллегой по работе в торгпредстве СССР в Берлине, и Гольдштейн хорошо знал как Аллилуевых, так и Светлану и ее мужа-еврея Григория Морозова. Михоэлс, очевидно, действительно просил Гольдштейна устроить ему разговор с Морозовыми, движимый наивной и напрасной надеждой на то, что Светлана сможет побудить отца проводить более дружественный курс в отношении евреев. В ходе допросов Гольдштейн признал, что Михоэлс в январе 1948 г. поручил ему через Светлану познакомиться с зятем Сталина Морозовым⁴⁴.

Морозов был уже второй «еврейской» любовью Светланы. Ее краткий роман с евреем-киносценаристом Алексеем Каплером в 1942 г. Сталин прекратил посредством осуждения Каплера якобы за шпионаж в пользу Англии⁴⁵. Уже тогда, как вспоминала дочь, Сталин говорил: «Писатель! Не умеет толком писать по-русски! Уж не могла себе русского найти!» Она предполагала, что Сталина сильнее всего сердило еврейское происхождение Каплера⁴⁶. Замуж за студента-еврея Григория Морозова Светлана также вышла против воли отца. Вслед за тем она была вынуждена покинуть Кремль. Сталин с Морозовым ни разу не встречался. В качестве зятя он выбрал сына Жданова, который женился на Светлане в 1947 г., после того как отец заставил ее развестись с Морозовым. В своих письмах она воспроизводит диалог с отцом, который, может быть, проливает на события вокруг ЕАК больше света, чем многие документы, ставшие доступными только теперь:

«“Сионисты подбросили тебе твоего первого муженька”, — сказал мне некоторое время спустя отец. “Папа, да ведь молодежи это безразлично, — какой там сионизм?” — попыталась возразить я. “Нет! Ты не понимаешь! — сказал он резко. — Сионизмом заражено все старшее поколение, а они и молодежь учат…”»⁴⁷

Сталин знал, что один процент евреев не может инфицировать все население «сионизмом» — слишком уж сильно советские граждане погрязли в антисемитских предрассудках, как выяснилось в последние годы войны. Говоря об «испорченных» сионизмом, Сталин мог иметь в виду только свое близкое окружение. Он подозревал в националистических склонностях не только все еще окружавших его высокопоставленных политиков-евреев, например Кагановича или Мехлиса, но и жен-евреек своих товарищей по Политбюро. Если люди из его окружения имели контакты с «представителем» советских евреев Михоэлсом, который много месяцев провел в Америке, ставшей теперь враждебной, то параноик Сталин мог рассматривать это как конспиративное проникновение в его частную жизнь и часть заговора против него, как особо тяжкое преступление. Для него не играло роли, имел ли в действительности место шпионаж, решающую роль играло то обстоятельство, что обнаружилось слабое место, открытый фланг, который мог быть устранен только путем ликвидации «предателей».

Начинаются антисемитские допросы

У Гольдштейна вырвали признание в том, что интерес Михоэлса к Морозову имел касательство к большому шпионскому заговору, в котором определенную роль играл и ЕАК. Методы «допросов» были чрезвычайно примитивны, как позже признал В. Комаров:

«После нескольких допросов Гольдштейна Абакумов… заявил, что… Гольдштейн интересовался личной жизнью руководителя Советского правительства и его семьи не по собственной инициативе и что за его спиной стоит иностранная разведка. Никаких материалов на этот счет у нас не было, тем не менее Гольдштейна стали допрашивать в этом направлении. Вначале он не признавал такого обвинения, но после того, как по указанию Абакумова его побили, Гольдштейн дал показания… Своего отношения к показаниям Гольдштейна Абакумов не высказывал, заявив лишь, что показания Гольдштейна он держать не может и обязан о них доложить в инстанцию»⁴⁸.

Так Гольдштейн «признал» то, чего от него хотели следователи, и подписал протокол, в котором, в частности, отмечалось, что он узнал от своего друга, научного сотрудника Института мировой литературы и члена исторической комиссии ЕАК Зораха Гринберга, о том, что комитет проводит антисоветскую, националистическую пропаганду, поддерживает тесные связи с буржуазными и сионистскими кругами в Америке, хочет создать еврейскую республику в Крыму и намеревается в этих целях повлиять на Сталина через Светлану Морозову. Вырванные под пытками показания Гольдштейна имели результатом арест, тюремное заключение, длившееся более трех лет, сопровождающееся истязаниями следствие в отношении руководства ЕАК. Сам же Гольдштейн был 29 октября 1949 г. без судебного процесса осужден как опасный шпион на 25 лет заключения в лагерь и умер в тюрьме в октябре 1953 г.

28 декабря 1947 г. Абакумов арестовал сначала Зораха Гринберга, который должен был подтвердить абсурдные обвинения. Истязатели обещали ему за это свободу, но он умер в тюрьме, не дождавшись приговора, 22 декабря 1949 г. Позже во время процесса против ЕАК судья цитировал «признания» Гринберга: «Преследуя эту цель (националистическую деятельность), Михоэлс стянул в Еврейский антифашистский комитет своих единомышленников». Уже в 1942 г. Гринберг «убедился, что этот Комитет представляет собой враждебную Советской власти организацию»⁴⁹.

О том, как вымогались такие признания, дают информацию воспоминания Лидии Шатуновской. Актриса и театровед еврейского происхождения, будучи в близких отношениях с семьей старых большевиков, жила перед началом Второй мировой войны в Кремле. Она была знакома как с Аллилуевыми, так и с Михоэлсом, и поэтому подверглась аресту как еще одно «связующее звено» в мнимом антисталинском сионистском заговоре. Допрашивавший ее пресловутый антисемит Комаров «проинформировал» ее «тихими» ночами, когда он «ощущал потребность пооткровенничать и высказаться», об отношении коммунистической партии к евреям. В столь неприкрытой форме советский антисемитизм предстал перед Шатуновской впервые. После бешеных выпадов в адрес еврейской печати, осмелившейся писать о подвигах солдат-евреев во время войны, Комаров заявил: «Мы поощряли и даже сами распространяли циркулировавшие во время войны слухи о том, что евреи якобы бежали с фронта и укрывались в тылу, что они в лучшем случае устраивались в армии в штабах и интендантстве, что они вообще плохие солдаты и спекулянты». На возражение Шатуновской, что эти слухи можно рассматривать как возврат к антисемитизму царского времени и эффект гитлеровской пропаганды, Комаров ответил: «А я еще считал вас умной женщиной. Это — политика партии и правительства. Всех евреев мы сгноим в тюрьмах и лагерях. Разгромим так называемую еврейскую культуру, а всех вас, сионистов, уничтожим. Всех!» Конечно же, поведение Комарова имело целью измотать заключенную и спровоцировать ее, но в конечном счете он с большой точностью обрисовал намерения государственного руководства. Комаров зашел столь далеко, что, ссылаясь на Сталина, положительно высказывался о заслугах физиков-евреев перед государством, но говорил в то же время, что в них нуждаются только из-за нехватки русских кадров. Старые еврейские физики, по его словам, вымрут, молодых не будут брать на работу, «и мы постепенно выведем евреев из советской науки»⁵⁰.

Киллер по поручению правительства

В начале января 1948 г. министр госбезопасности Абакумов лично передал Сталину протоколы допросов Гольдштейна и Гринберга.

Тем самым вопрос о жизни и смерти Михоэлса был решен. Сталин поручил Абакумову и его заместителю С. И. Огольцову организовать убийство. В архивах, что и не удивительно, не нашлось ни одного документа, прямо доказывавшего факт поручения, но есть свидетельство дочери Сталина:

«В одну из тогда уже редких встреч с отцом у него на даче я вошла в комнату, когда он говорил с кем-то по телефону. Я ждала. Ему что-то докладывали, а он слушал. Потом, как резюме, он сказал: “Ну, автомобильная катастрофа”. Я отлично помню эту интонацию — это был не вопрос, а утверждение. Он не спрашивал, а предлагал это, автомобильную катастрофу. Окончив разговор, он поздоровался со мной и через некоторое время сказал: “В автомобильной катастрофе разбился Михоэлс”»⁵¹.

^{Последняя перед убийством фотография Соломона Михоэлса}

Вместе с театральным критиком В. И. Голубовым-Потаповым Михоэлс на несколько дней поехал в Минск, чтобы познакомиться со спектаклями, выдвигавшимися на соискание Сталинской премии. Там он жил в доме генерала С. Г. Трофименко, с которым дружил. После бесед с актерами Михоэлс и Голубов-Потапов 12 января пообедали в гостинице и были телефонным звонком приглашены на какую-то встречу. В действительности же их доставили на дачу министра госбезопасности Белоруссии Л.Ф. Цанавы, где убили, а потом несколько раз переехали грузовиком, чтобы создать впечатление автомобильной катастрофы. Затем трупы бросили на проезжей части пустынной улицы Минска. Голубова-Потапова убрали как неудобного свидетеля.

После смерти Сталина Абакумов признался в своем преступлении и описал его в деталях. Его показания сохранились в записке Берии Маленкову — оба были заинтересованы в том, чтобы выставить Абакумова в особенно невыгодном свете и тем самым обелить себя. Показания Абакумова совпадают с воспоминаниями дочери Сталина: бывший заместитель Берии заявил, что срочное задание ликвидировать Михоэлса он получил непосредственно от Сталина. Когда Сталин узнал о прибытии Михоэлса в Минск, он приказал С. И. Огольцову, Л. Ф. Цана-ве и Ф. Г. Шубнякову организовать автомобильную катастрофу Таким образом, наряду с профессиональными киллерами из тайной полиции в убийстве лояльного и заслуженного актера участвовали политики самого высокого уровня. Огольцов уточнил, также во время допроса после смерти Сталина, что было решено после убийства жертвы инсценировать автомобильную катастрофу, чтобы не подвергать опасности собственных сотрудников в результате спровоцированной «настоящей» автомобильной катастрофы. После ликвидации Сталин высоко оценил это мероприятие и приказал наградить исполнителей⁵².

Торжественные похороны жертвы убийства, организованного государством

Тело Михоэлса было поездом привезено в Москву. На Белорусский вокзал пришли тысячи людей, чтобы встретить покойного. Профессору Борису Збарскому, бальзамировавшему Ленина, было поручено подготовить останки Михоэлса для прощания с артистом в его театре. В километровых очередях на сильном морозе люди ждали у дверей театра, чтобы попрощаться с погибшим. У открытого гроба стояли артисты театра, его жена Анастасия и дочери Наталья и Нина, девятнадцати и пятнадцати лет.

^{Гражданская панихида по Михоэлсу в Государственном еврейском театре. Справа В. Зускин}

14 января 1948 г. «Правда» напечатала большой некролог за пятьюдесятью восемью подписями деятелей советского искусства, поэтов и писателей. В нем Михоэлс характеризовался как один из величайших актеров всех времен и был подчеркнут его советский патриотизм. Упоминалась также присужденная ему Сталинская премия.

Племянница Лазаря Кагановича, дочь его брата Михаила, который также оказался жертвой Сталина, передала дочерям Михоэлса соболезнование своего дяди и одновременно его предостережение — никогда не спрашивать об обстоятельствах смерти отца⁵³.

Во время гражданской панихиды Перец Маркиш прочитал написанное им накануне стихотворение «Михоэлсу — неугасимый светильник», в котором говорил об «убийстве Михоэлса». Это стихотворение могло стать причиной его ареста и казни. Допрашиваемый судом в 1952 г., Маркиш показал: «В первый день его смерти была какая-то смутная обстановка, и кто-то в Комитете по делам искусств сказал, что Михоэлс убит. Убитым можно быть и от катастрофы. Два дня меня не покидало сознание, что он пал жертвой. Потом говорили, что он был пьян, но выяснилось, что он не был пьян. В первые дни его смерти не было никакой точности в установлении причин его смерти. Надо сказать, что у него был знакомый командующий Белорусским военным округом Трофименко, их жены дружили, и даже эта семья не знала подробностей его смерти. Обстановка, когда даже близкие не знали, отчего он умер, создавала во мне чувство неопределенности, я все время думал, что, может быть, я ошибался, и это стихотворение я написал под наплывом всех этих чувств. Но я ведь это стихотворение не опубликовал. Я сделал только набросок»⁵⁴.

16 января 1948 г. Михоэлс был похоронен. Наряду со многими другими у гроба с речью от имени ЕАК выступил Ицик Фефер. То, что он говорил, не поддается реконструкции — по-видимому, магнитофонные записи стали объектом манипуляций⁵⁵.

Даже во время погребения слухи не замолкали. В. Зускин заявил в 1952 г. перед судом, что профессор Б. Збарский подтвердил ему факт автомобильной катастрофы в качестве причины смерти — уже поэтому Зускин не хотел верить слухам об убийстве или распространять их. На похоронах присутствовало «лицо», известное судьям, — жена Молотова Полина Жемчужина, сказавшая Зускину у гроба: «Дело обстоит не так гладко, как это пытаются представить». На предварительном следствии Зускин показал, что это «лицо» заявило тогда о виновности властей в смерти Михоэлса, но перед судом опроверг эти показания.

По словам Зускина, Михоэлс в недели, предшествовавшие смерти, неоднократно давал ему понять, что Зускин будет его преемником. Он пригласил его в свой кабинет «и показал… театральным жестом короля Лира на место в своем кресле. “Скоро ты будешь сидеть вот на этом месте”». «Я ему сказал, — продолжает Зускин, — что я меньше всего желаю занимать это место. Далее Михоэлс вынимает из кармана анонимное письмо и читает мне. Содержание этого письма: “Жидовская образина, ты больно высоко взлетел, как бы головка не слетела”»⁵⁶.

Сталин очень хитро пытался противодействовать слухам об убийстве Михоэлса и антисемитизме, предписанном сверху. Среди 190 лауреатов Сталинской премии было 40 евреев, первым в их числе — Илья Эренбург. По всей Москве были расклеены большие плакаты, извещавшие о смерти Михоэлса, но большой вечер его памяти состоялся в ГОСЕТе только 24 мая 1948 г. Илья Эренбург охарактеризовал Михоэлса как великого советского патриота, борца за социальную справедливость во всем мире и хорошего еврея. Он также назвал Михоэлса боевым товарищем солдат, павших на фронте, что было осторожным намеком на убийство. Еще яснее выразился ближайший друг и преемник Михоэлса Вениамин Зускин, когда он сказал, что Михоэлс незаменим, но «мы знаем, в какое время и в какой стране мы живем».