3.1. Антифашизм, советский патриотизм и завуалированный антисемитизм на пороге Второй мировой войны

Страна без антисемитизма?

Не только продиктованная идеологическими намерениями и осуществленная с помощью жестоких административных мер ликвидация еврейских национальных институтов и репрессии против «националистического» уклона, но и инстинкты самосохранения способствовали пролетаризации и ассимиляции евреев в 1930-е гг. В административных структурах, экономике, культуре и науке представители второго советского поколения были достаточно многочисленны, не меньше было и тех, кто занимал важные посты; врачи, ученые и деятели искусств входили в элиту и пользовались большим уважением. Пропагандировавшееся в том числе и евреями, верными правительству, мнение о том, что в результате обновления еврейского народа в Советском Союзе больше нет «еврейской проблемы», очень скоро оказалось роковой иллюзией. Антисемитизм действительно официально еще преследовался, на что ссылались приверженцы Советского Союза за границей. В интервью Еврейскому телеграфному агентству в 1931 г. Сталин заявил: «Национальный и расовый шовинизм есть пережиток человеконенавистнических нравов, свойственных периоду каннибализма. Антисемитизм, как крайняя форма расового шовинизма, является наиболее опасным пережитком каннибализма. Антисемитизм выгоден эксплуататорам, как громоотвод, выводящий капитализм из-под удара трудящихся. Антисемитизм опасен для трудящихся, как ложная тропинка, сбивающая их с правильного пути и приводящая их в джунгли. Поэтому коммунисты, как последовательные интернационалисты, не могут не быть непримиримыми и заклятыми врагами антисемитизма. В СССР строжайше преследуется законом антисемитизм, как явление, глубоко враждебное советскому строю. Активные антисемиты караются по законам СССР смертной казнью»¹.

Это высказывание было впервые опубликовано в советской печати в 1936 г. Молотов, солдат большевистской революции, с 1930 г. председатель Совета народных комиссаров, цитировал его в речи о новой конституции. Человек, до конца дней своих считавший «большой террор» необходимой санитарной мерой, за ночь подписавший смертные приговоры 3 187 человекам (после чего смотрел со Сталиным фильмы о диком Западе) и сам не сумевший уберечь от ГУЛАГа жену-еврейку, не просто осудил антисемитизм, но и воспел хвалу евреям:

«Нечего распространяться о том, что к капиталистам и контрреволюционерам из еврейской нации мы относимся, как к эксплуататорам и врагам нашего дела. Но, что бы ни говорили современные каннибалы из фашистских антисемитов, наши братские чувства к еврейскому народу определяются тем, что он породил гениального творца идей коммунистического освобождения человечества, научно овладевшего высшими достижениями германской культуры и культуры других народов, — Карла Маркса, что еврейский народ, наряду с самыми развитыми нациями, дал многочисленных крупнейших представителей науки, техники и искусства, дал много славных героев революционной борьбы против угнетателей трудящихся, и в нашей стране — выдвинул и выдвигает все новых и новых замечательных, талантливейших руководителей и организаторов во всех отраслях строительства и защиты дела социализма. Всем этим и определяется наше отношение к антисемитам и антисемитским зверствам, где бы они ни происходили»².

Адресатами этих проеврейских высказываний были не граждане Советского Союза и не советские евреи, а государства Запада, которым Советский Союз хотел предложить себя в качестве союзника в борьбе против фашизма.

В содержательном и тактическом отношении эти высказывания не противоречат традиционным большевистским парадигмам. Ленин также нередко восхвалял прогрессивность евреев (ассимилированных) и тут же, не переводя дыхания, принимался выступать против еврейских национальных интересов. Он, однако, избегал заигрывания с реакционными лозунгами, а Сталин показал себя в этом отношении блестящим, поистине дьявольским режиссером.

Евреи — новые «иуды»

В проникнутых ненавистью кампаниях против «троцкистских вредителей» прямые указания на их происхождение были редки, но антисемитских намеков нельзя было не заметить. Обвинение в том, что «враги народа», «иуды» продают Родину и кровь трудящихся, стало таким же стереотипом, как и утверждение о тайном союзе между «троцкистами» и нацистами³. Сам Сталин охарактеризовал многие жертвы террора как «агентов гестапо». Троцкий многократно указывал на то, что его обвиняют в засылке совместно с гестапо из Германии в Советский Союз именно еврейских террористов. Уже в 1920-е гг. Сталин в борьбе против объединенной оппозиции использовал затаенные антисемитские предрассудки⁴. Позже «антисионист-ские» кампании, главная цель которых заключалась в доказательстве сотрудничества между «сионистами» и нацистами, следовали этому же стереотипу.

Показательные процессы отмечались скрытым антисемитизмом. Очень многие большевики из старой гвардии, в 1936 и 1938 гг. преданные суду по самым абсурдным обвинениям, были евреями — в процессе против Зиновьева и Каменева это были 11 из 16 обвиняемых. Список мнимых членов «Троцкистско-зиновьевской террористической организации» читается как белогвардейская листовка против «еврейского большевизма»: Дрейцер Ефим Александрович, Рейнгольд Исаак Исаевич, Пикель Рихард Витольдович, Гольцман Эдуард, Фриц Давид, он же Круглянский Илья-Давид Израилевич, Берман-Юрин Конон Борисович (он же Александр Фомич), Лурье Моисей, Лурье Натан⁵.

Возрождение русского национализма

Не одни только показательные процессы свидетельствовали, что прошло время интернационализма и «национального нигилизма», который воплощали собой еврейские большевики. Учебные планы, школьные учебники, литература и кино все чаще изображали Советскую власть как венец истории. В 1935 г. передовая статья «Правды» превозносила «советский патриотизм» как «пламенное чувство безграничной любви, беззаветной преданности своей родине, глубокой ответственности за ее судьбу и оборону», а Советский Союз — как «весну человечества»: «Имя Москвы звучит для рабочих, крестьян, для всех честных и культурных людей всего земного шара как боевой набат и как надежда на светлое будущее и на победу над фашистским варварством».

Всего два года спустя в «Правде», как обычно, превозносилась дружба народов, но при этом был взят великорусский и шовинистический тон: «В братском содружестве всех народов СССР первым среди равных творит свое прекрасное будущее русский народ». Среди советских национальностей больше нет вражды, прежде всего нет недоверия к великороссам: «Окрепло, стало нерушимым, священным чувство дружбы, любви и благодарности всех народов Союза к первому среди равных — к русскому народу, к его языку, к его культуре»⁶. Отсюда вполне логичен был вывод о том, что теперь стали излишними еврейская культура и язык идиш, а также еврейские формы жизни, Советы с делопроизводством на идиш, суды и школы с использованием этого языка. Были закрыты почти все еще существовавшие еврейские культурные институты, в том числе более 700 школ с преподаванием на идиш. «Успехи» патетически восхвалявшейся стратегии русификации имели серьезные последствия и для других меньшинств, тем более что с 1938 г. во всех школах СССР русский язык стал обязательным.

Вдова Переца Маркиша рассказывает в своих воспоминаниях, что редакция «Комсомольской правды» в 1937 г. предложила ему и другим еврейским авторам изменить свои имена, чтобы они звучали как типично русские: Розенцвейг должен был стать Борисовым, Лазебников — Ефимовым, сам же Маркиш должен был называться Петром Марковым⁷.

Дипломатическая служба «свободна от евреев»

Дни приспособившейся, ассимилировавшейся в русской среде еврейской интеллигенции, представители которой верно служили Советскому государству, были сочтены. В 1939 г. Сталин приказал проверить долю представителей отдельных национальностей в аппарате. Эта мера свелась к неформальному возобновлению действия существовавшей в царское время процентной нормы для евреев, так как, несмотря на все чистки, евреи все еще были представлены во многих ключевых сферах больше, чем это соответствовало их доле в общей численности населения.

Цитировавшиеся филосемитские высказывания Сталина и Молотова образовали фасад, прикрывавший новые антисемитские акции, с помощью которых Сталин хотел в то же самое время успокоить нацистский режим, так как он опасался заговора Гитлера с западными демократиями против Советского Союза. Молотов рассказывал симпатизировавшему ему писателю националистического направления Феликсу Чуеву во время одной из их многочисленных встреч:

«В 1939 году, когда сняли Литвинова и я пришел на иностранные дела, Сталин сказал мне: “Убери из наркомата евреев”. Слава богу, что сказал. Дело в том, что евреи составляли там абсолютное большинство в руководстве и среди послов. Это, конечно, неправильно. Латыши и евреи… И каждый за собой целый хвост тащил. Причем, свысока смотрели, когда я пришел, издевались над теми мерами, которые я начал проводить… Сталин, конечно, был настороже в отношении евреев. Тем не менее, самым преданным ему был Каганович. Берия за спиной Кагановича говорил: “Лазарь, этот Израиль…” Сталин не был антисемитом, как его порой пытаются изобразить. Он отмечал в еврейском народе многие качества: работоспособность, спаянность, политическую активность. У них активность выше средней, безусловно. Поэтому есть очень горячие в одну сторону и очень горячие в другую. В условиях хрущевского периода эти, вторые, подняли голову, они к Сталину относятся с лютой ненавистью. Однако в царских тюрьмах и ссылках их не так много было, а когда взяли власть, многие сразу стали большевиками, хотя большинство из них были меньшевиками»⁸.

Откровения Молотова доказывают, что сталинское руководство, с одной стороны, подозревало даже тех евреев, которые в политическом отношении занимали правильную позицию (являлись членами партии), в том, что они являются замаскированными бывшими меньшевиками, бундовцами или даже сионистами, а с другой — оно не было исполнено упорной, глубинной ненависти ко всему еврейскому, но рассматривало, к примеру, свойственный евреям динамизм как полезный инструмент, если он мог служить укреплению его собственной власти. Этот аспект, в свою очередь, указывает на преемственность, идущую со времен Ленина, а не на разрыв между «филосемитом» Лениным и «антисемитом» Сталиным.

Следователи Народного комиссариата внутренних дел (НКВД) планировали широкомасштабный процесс, в ходе которого должен был быть вскрыт «заговор полпредов». Смещение Литвинова с поста наркома иностранных дел, последовавшее 5 мая 1939 г., во всем мире было истолковано как «антиеврейский» жест Сталина. Уинстон Черчилль писал в своей истории Второй мировой войны:

«Выдающихся способностей еврей — Литвинов, цель многолетних нападок Германии, был отброшен, как сломанный инструмент, и, лишенный возможности дать объяснения, убран с арены, на которой вершились мировые события, на незначительный пост под полицейский надзор. […] Смещение Литвинова ознаменовало конец целой эпохи. Оно означало полное неверие Кремля в пакт безопасности с западными державами и возможность создания Восточного фронта против Германии. […] Еврей Литвинов ушел, и было устранено главное предубеждение Гитлера»⁹.

После 10 мая 1939 г. началась новая «охота на ведьм», объектом которой стали сотрудники дипломатического ведомства. Берия приказал арестовать ближайших сотрудников Литвинова. Несмотря на пытки, они не разоблачили смещенного наркома как предателя. Заведующий отделом печати НКИД при Литвинове, Евгений Гнедин, сын известного еврейского революционера Парвуса-Гельфанда, также не уличил его как противника Советского правительства, намеревавшегося спровоцировать войну¹⁰, хотя на него самого дал показания Михаил Кольцов.

В соответствии со следственными документами группа обвиняемых включала следующих полпредов: И. Майского (он представлял Советский Союз в Великобритании), Я. Сурица (Германия), Б. Штейна (Финляндия и Италия), К. Юренева (Япония, Италия, Австрия), М. Розенберга (Испания), Л.Хинчука (также Германия). Все они были евреями, в качестве единственной нееврейки в «заговор» была включена Александра Коллонтай (Швеция). Аркадий Ваксберг выдвигает убедительное предположение о том, что Сталин приказал прервать подготовку к процессу, чтобы не вызвать впечатление идеологического сближения с нацистской Германией, включающего еще и антисемитизм.

Первые расследования дел «еврейских заговорщиков»

Документы расследований, использованные А. Ваксбергом, с несомненностью доказывают, что органы НКВД с 1937 г. целенаправленно собирали материал для «процесса против деятелей искусств». НКВД с 1932 г. собирал сведения о Кольцове. Его жена-немка Мария Грессхёнер (Мария Остен), дочь прусского помещика, обвинялась в «троцкизме». Особенно серьезное значение имело то обстоятельство, что знаменитый журналист, будучи корреспондентом в Испании во время гражданской войны, имел контакты с людьми, которых советское руководство считало врагами, — анархистами, троцкистами, всякого рода левыми, недостижимыми для Москвы¹¹. «Заражение» в Испании было реанимировано как пункт обвинения после войны, прежде всего во время антисемитского показательного процесса в 1952 г. в Чехословакии.

Кольцову ставили в вину контакты с «сионистской сетью». Он «признался», что, будучи контрреволюционером, был завербован Карлом Радеком, а после долгих изнурительных допросов и пыток обвинил знаменитого театрального режиссера Всеволода Мейерхольда в шпионаже в пользу Японии. Причина такого обвинения заключалась в том, что у Мейерхольда был аспирант-японец. Это показание позволило следственным органам продолжать разоблачение и обезвреживание сети заговорщиков, якобы существовавшей в сфере культуры и сформированной большей частью евреями.

Внимание органов НКВД привлек, в частности, В. Э. Мейерхольд. Кампанию против режиссера критики начали с обвинения в «искажении» Пушкина в его постановках. В январе 1938 г. правительство распорядилось о закрытии театра, которым он руководил; сам Мейерхольд был арестован в начале лета, а через несколько дней его жена, прославленная актриса Зинаида Райх, была зверски убита в своей квартире. Мейерхольд, полностью ассимилированный еврей, который, кстати, вплоть до своей казни в феврале 1940 г. не осознал роли Сталина в создании машины террора, в ноябре 1939 г. опроверг свои прежние показания против «членов» мнимой заговорщической организации деятелей культуры (не только еврейских) — Бориса Пастернака, Юрия Олеши, Константина Федина, Всеволода Иванова*, Дмитрия Шостаковича, Сергея Эйзенштейна и др.¹²

Те же имена встречаются в деле Исаака Бабеля, считавшегося одним из больших русских писателей. Ему, в частности, вменялось в вину, что в «Конармии» он уделил слишком большое внимание описанию жестокостей гражданской войны, в том числе погромов, и недостаточно показал руководящую роль партии. Эти замечательные рассказы принадлежат к числу немногих в советской литературе, в которых тема участия красноармейцев в погромах не выносилась за скобки. У Бабеля намеревались выбить признание в том, что он в заговорщической организации должен был возглавить писателей, Эйзенштейн — деятелей кино, а Соломон Михоэлс — театральный сектор¹³. Мейерхольд и Кольцов были казнены 2 февраля 1940 г. Неделей раньше пули расстрельной команды оборвали жизнь Бабеля.

Таким образом, первая тень на будущего председателя ЕАК упала довольно давно. Во время процесса против ЕАК Перец Маркиш подчеркивал, что Михоэлс самое позднее с 1938 г. обратил на себя особо пристальное внимание властей предержащих. Знаменитый актер был одним из четырех ораторов на антифашистском митинге в Московской консерватории, созванном для осуждения ноябрьских погромов в Германии. Это собрание советской интеллигенции транслировалось на весь мир. Несколькими днями позже, по словам Маркиша, секретарь партбюро Союза советских писателей осведомился у него по телефону, «кто такой этот Михоэлс»: «Это значит, что уже тогда на Михоэлса обращали определенное внимание. Ни для кого не секрет, что речь Михоэлса имела колоссальный успех и его имя было известно в ЦК». К моменту основания ЕАК Михоэлс отнюдь не был совершенно неизвестным «националистом» — он находился у органов власти под подозрением.

Может быть, Михоэлсу в 1940 г. спасло жизнь то обстоятельство, что следователи не смогли вынудить арестованных сделать все нужные «признания».