VIII

VIII

Ужин в вагоне-ресторане прошел в обстановке гробового молчания. По свидетельству Нимана, настроение у Вильгельма стало лучше. Бывший кайзер сообщил, что переночует в поезде, а в Голландию вообще не поедет. В десять часов вечера настала очередь Грюнау серьезно поговорить с Вильгельмом, и он изложил все достаточно убедительно: революционный поток движется от Аахена на Эйпен и скоро достигнет Спа; вражеские войска вот-вот сомкнут кольцо окружения… Гинденбург и Гинце подхватили аргументацию, заявив Вильгельму, что нельзя терять ни минуты; Голландия — это оптимальный вариант, вполне подходящий и для его супруги. «Ну, быть по сему. Но только завтра с утра» — с этими словами Вильгельм удалился в свой спальный вагон.

Плессен разразился рыданиями. Ильземана стали уговаривать подать в отставку и в частном порядке сопровождать Вильгельма в Голландию. Уговоры были излишни — он и сам пришел к такому решению. Люди свиты давали последние напутствия: «Смотри, чтобы с нашим кайзером ничего на границе не случилось, да и в Голландии за ним присматривай хорошенько!» Шофера Вернера предупредили, чтобы был наготове. В четыре часа утра Вильгельм снова вышел в вагон-ресторан. Он все еще колебался насчет Голландии: «А что, если большевизм и туда доберется?» В пять часов утра поезд медленно тронулся, однако почти сразу же по выезде из городка остановился на маленькой станции Ля Рейд. Железнодорожная ветка проходила через Льеж, который, как опасались, мог быть уже захвачен революционерами, поэтому кайзер и несколько сопровождающих его лиц вышли на перрон; начальник станции в кромешной темноте провел их к шоссе. Там они уселись в ожидавшие их два автомобиля и отправились в направлении голландской границы — до нее было чуть больше 60 километров. Поезд пошел дальше на Льеж.

Сам Вильгельм, Ильземан, Плессен и Хиршфельд разместились в машине, шедшей сзади; в первой машине ехали трое военных — Франкенберг, Цейсс и Ниденер, а также дипломат Грюнау. Между коленями все держали заряженные карабины. Вильгельм, по словам очевидцев, был в «крайне возбужденном состоянии». Вначале он беспокоился, как бы их машина не отстала от впереди идущей, потом — что та едет слишком медленно и тормозит все движение: они не успеют прибыть на границу до рассвета. По пути встретился блокпост, на котором развевался красный флаг, но их никто не остановил. Наконец, показалась колючая проволока пограничной полосы. Патруль баварского ландвера дал им знак остановиться. Перед поездкой с капота были предусмотрительно стерты изображения кайзеровской короны, но солдаты, видимо, заметили следы или царапины и заподозрили неладное. Из передней машины вышел Франкенберг и рявкнул: «Генерал Франкенберг с офицерами, в Голландию, по важному делу!» Шлагбаум поднялся, или, как в более патетической форме излагает Ильземан, «открылись двери к свободе». Вильгельм и его спутники очутились на территории нейтральной страны, в местечке Эйсден.

Кайзер, очевидно, даже и не подозревал, насколько тщательно было подготовлено его бегство. В три часа ночи немецкого посла в Гааге разбудил направленный ему в лицо луч карманного фонарика: к нему в спальню ворвался дежурный комендант с экстренным сообщением — Гинце по телеграфу известил о предстоящей поездке бывшего кайзера в Брюссель, а оттуда по телефону связались с Гаагой. Отправленная ранее шифровка задержалась. Посол прочитал ее в семь тридцать утра. Там говорилось, что кайзер и его свита намерены прибыть на территорию Голландии и он, посол, должен обеспечить соответствующий прием со стороны королевы. В это время, как оказалось, голландский министр иностранных дел Йонкер ван Карнебек был уже на пути к резиденции ее величества в Шевенингене. Его поднял на ноги звонок из Брюсселя от главы политического отдела германской оккупационной администрации Оскара фон дер Ланкена. Многие считали, что убежище в Голландии было предоставлено Вильгельму по личному ходатайству короля Георга V — он не хотел видеть своего кузена на скамье подсудимых или на виселице, что бы там ни говорили его министры своим избирателям. В восемь утра ван Карнебек позвонил Розену и сообщил ему, что королева согласна предоставить Вильгельму политическое убежище и желает, чтобы он проследовал в ее летнюю резиденцию Хет Лоо.

Розен заметил, что место выбрано не совсем удачно, министр согласился и предложил другое — Гюйстен-Бош. Посол забраковал этот вариант — слишком близко к Гааге, и будет трудно обеспечить охрану. Он понимал, что не исключена возможность враждебных демонстраций. Ван Карнебек вспомнил о поместье Годарда Бентинка в Амеронгене. Он предложил послу присоединиться к официальной делегации, которая должна будет встретить Вильгельма. Тот захватил с собой третьего секретаря посольства Кестера.

В Эйсдене инициативу на себя взял Грюнау. Он нырнул в помещение пограничного пункта, там зажегся свет. Вильгельм закурил, обратился к окружающим: «Ребята, курите тоже. Вы это заслужили». Спросил Ильземана, как его семья отнесется к отъезду. Голландские пограничники подняли свой шлагбаум и пропустили машины. Старший караула, сержант Пьер Динкер связался с командующим гарнизоном в Маастрихте и сообщил. «На границе император». В восемь утра из Маастрихта прибыл майор ван Диль, который получил указание отбыть оттуда в Эйсден еще накануне вечером, но благоразумно решил переночевать в более цивилизованной обстановке. Императора ожидал голландский дипломат, который выехал из Брюсселя еще в 11 часов вечера 9 ноября — кайзер в то время мирно спал в своем вагоне на путях станции Спа. Ван Диль узнал Вильгельма по ярко-красным лампасам и пригласил всех прибывших проследовать за ним на железнодорожную станцию. Вильгельм стоял на перроне, дуя на пальцы рук, чтобы согреться. В 8 часов 28 минут прибыл поезд — тот самый, с которого Вильгельм и его спутники сошли в Ля-Рейде. Оказалось, что предосторожность была излишней: Льеж миновали вполне благополучно, если не считать нескольких оскорбительных выкриков в адрес Вильгельма из собравшейся у полотна толпы — она состояла по большей части из бельгийских рабочих.

Вильгельм не хотел оставаться в одиночестве. Люди из его свиты старались делать все, чтобы как-то развлечь своего господина. У него было ощущение, что он умирает, — вся жизнь проходила перед глазами. Прибыли голландский полковник и двое сотрудников германского консульства в Маастрихте. Голландцы отклонили предложение разделить трапезу с немцами; Вильгельм воспринял это как плохое предзнаменование: наверняка ему откажут в убежище! Ему сообщили, что королева все еще совещается со своими министрами. Поздно вечером в Эйсден прибыли Розен, Кестер и голландская делегация. Как вспоминает немецкий дипломат, они «увидели длинный, ярко освещенный императорский поезд, стоящий на запасном пути. За ним едва виднелось маленькое здание станции». Вновь прибывшие принесли с собой добрую весть: Голландия предоставляет бывшему кайзеру политическое убежище. Он облегченно вздохнул. По телефону он передал королеве свою благодарность и заверил, что он отныне — «частное лицо».

К этому моменту прошли уже сутки с тех пор, как его резиденция переместилась на колеса. Все было в наличии: автомобили, повара, слуги… Голландский лейтенант связался с начальством, чтобы выяснить практический вопрос: надо ли разоружить сопровождавших Вильгельма военных? Розена и голландцев пригласили в личный салон Вильгельма. По воспоминаниям очевидца, «на его лице лежала печать тяжелых раздумий, в которых он пребывал последние дни». Глаза у него слипались, веки набрякли и покраснели. Он вновь высказал несколько горьких слов по поводу своего кузена Макса Баденского. Когда всплыло имя Бентинка, он оживился, ткнул пальцем в висящую на стене картину с пейзажем одного из фамильных имений семьи Бентинков — Миддахтена, потом взял том генеалогического Готского альманаха, чтобы прочесть биографические данные о человеке, который должен предоставить ему кров. Когда Розен собрался уходить, Вильгельма прорвало: «Я конченый человек, зачем мне теперь жить? Надежд — никаких, отчаяние — мой единственный удел». Розен попытался его утешить: «Серьезный труд будет лучшим лекарством для Вашего Величества». — «Что Вы имеете в виду? Какой труд?» Розен конкретизировал свое предложение: почему бы не написать книгу, должным образом изложив в ней свои заслуги и опровергнув критиков? «Завтра же начну!» — заявил Вильгельм.