I

I

В начале августа в ближайшем окружении Вильгельма произошли изменения. Появился новый адъютант — капитан Сигурд фон Ильземан, которому было суждено оставаться на этом посту еще 23 года, вплоть до кончины кайзера. Ответственную должность офицера связи с Генштабом при Вильгельме занял Альфред Ниман, которого Плессен заранее предупредил о необходимости как-то поднять состояние духа монарха. В описании своего первого обеда в присутствии Верховного главнокомандующего Ниман останавливается прежде всего на интерьере виллы «Френез», или «малого Трианона», как называл ее владелец, богатый промышленник Огюст Пельцер. Сама по себе вилла была расположена удачно: высоко над городом, внутри все было оборудовано с претензией на шик — филигранные украшения, мраморные стены, огромная гостиная, выходящая окнами в парк. По одну сторону гостиной была расположена столовая, по другую — рабочие кабинеты. Ниман не разбирался в архитектурных стилях, но нашел верную характеристику увиденному — сусальная аляповатость. Верхние этажи занимали личные покои кайзера, которые были выдержаны, по мнению Нимана, «в английском стиле» (автору этих строк не было позволено осмотреть помещения верхних этажей, но в остальном стиль обстановки виллы — однозначно французский. Теперь здесь находится спортклуб и на месте парка разбиты корты). Красоты обстановки, судя по всему, не производили ни малейшего впечатления на присутствовавших. Разговор был вялый и какой-то пустой, никто не хотел откровенничать.

8 августа стал самым черным днем для германской армии. Англичане совершили прорыв под Амьеном — погибло не менее 20 тысяч немецких солдат, еще 30 тысяч оказались в плену. Боевой дух немцев стал падать. Достижение мира на приемлемых условиях — возвращения к довоенному статус-кво — стало главной задачей Германии. Вильгельм наконец понял: «Теперь мы проиграли войну». Осознание этой печальной истины отразилось на его внешности: у него появилась привычка нервно жевать губу. Кайзеру пришло в голову, что ситуацию можно было бы поправить удачным контрнаступлением, подобным тому, что было проведено под Камбрэ. Он поручил Ниману передать замысел фельдмаршалу. В ответ Людендорф сообщил, что в войсках растут мятежные настроения. Вильгельм решил — пришло время обратиться к королеве Вильгельмине с просьбой о посредничестве в деле заключения мира.

14 августа состоялось заседание имперского совета. Общее мнение свелось к тому, что войну надо быстрее заканчивать. Статс-секретарь Гинце высказался в том смысле, что перспективы мира будут лучше, если включить в правительство нескольких социалистов. К концу дня прибыли император Карл со своим новым министром иностранных дел, графом Бурианом. Они советовали то же самое. Спустя неделю Вильгельм отбыл на отдых в Вильгельмсхоэ. Его нервы были на пределе. Беда не приходит одна — у Доны (к тому времени она уже была в Вильгельмсхоэ) случился сердечный приступ. Вильгельм со свитой подъехали к флигелю, чтобы не беспокоить больную. Для новичка Нимана неожиданностью стала скудость порций, подаваемых на общий стол: как он сформулировал, «крайне ограниченная диета составляла одну из характерных черт образа жизни кайзера». Вильгельм казался одиноким и каким-то потерянным. Адъютанты пытались отвлечь его от грустных размышлений разговорами о искусстве и науке. 16-го числа состоялось еще одно заседание имперского совета, его участники пытались по мере возможности скрыть от Вильгельма истинное положение дел на фронтах.

Вильгельм принял болгарского царя, тот обещал сохранять твердость и не заключать мира без своего германского союзника. Между тем британские танки развивали наступление на Аррас и Камбрэ, доложить об этом его величеству выпало на долю Ильземана. О том, что прорвана линия Зигфрида и под артиллерийский обстрел попал семидесятилетний генерал-адъютант Плессен, тоже сообщил Ильземан. Вильгельм, выслушав его, стукнул кулаком по столу: «Теперь ясно: мы проиграли, бедная родина!» С этими словами он отправился в спальню. «Помочь могла только императрица. Только она знала, что творится в душе у монарха, и только она со своим женским и материнским чутьем могла найти способ оживить волю к сопротивлению у своего супруга», — пишет Ниман в авторизованном самим Вильгельмом повествовании. Она была очень больна, но тем не менее Ниман решил обратиться к ней. «Скажите мне всю правду! Неужели всему конец? Не могу поверить, что Господь оставил своей милостью нашу бедную родину!» — так Ниман передает слова, которыми его встретила Дона. Ниман объяснил ей, какие надежды возлагаются на нее. «Я помогу вам!» — заявила она.

Вильгельм продолжал бесцельно бродить по лесам в окрестностях Касселя. Мысли его, судя по всему, витали где-то далеко. Сорвав цветок вереска, он вдруг заявил Ниману, что этот цветок был в петлице мундира его отца во время помолвки с Викки. 5 сентября состоялась первая после длительного перерыва и последняя встреча Вильгельма с судовладельцем Баллином. Тот давно искал возможности переговорить с кайзером, но его не допускали. Баллин не нравился Доне, считающей его — впрочем, справедливо — сторонником идеи компромиссного мира. С сентября 1914 года прекратились их обычные неформальные беседы. Баллин считал (также не без оснований), что Вильгельму говорят только то, что ему может понравиться. И на этот раз было сделано все, чтобы откровенного разговора не получилось. Берг занес намеченную беседу в рубрику «аудиенций», чтобы иметь право присутствовать в качестве официально предусмотренного в таких случаях третьего лица. Вильгельм возразил, заявив, что он хочет пообщаться с Баллином один на один, и даже изменил время беседы, чтобы избавиться от присутствия Берга. Не тут-то было: новый шеф гражданского кабинета настоял на своем, и, хотя полуторачасовая беседа проходила в неформальной обстановке — в дворцовой галерее, Берг-Маркинен не оставил их наедине ни на минуту. Баллин был раздосадован невозможностью откровенного разговора, что отражается в его заметках об этой беседе:

«Я обнаружил, что кайзер получает абсолютно неверную информацию и что он пребывает в состоянии эйфории, возможно, напускной, вызванной присутствием третьего лица. Все подано ему в таком извращенном виде, что даже страшный провал нашего наступления, поначалу вызвавший у него тяжелую депрессию, теперь каким-то образом воспринимается им как успех. Он рассуждает так: наступления вредны, вот и в данном случае оно стоило нам сотни тысяч жертв, это — утрата ценного человеческого материала. Другое дело оборона: мы зацепимся за „линию Гинденбурга“, и все будет в порядке. Бедному монарху все так подали, что он даже не заметил катастрофы».

Баллин спросил: может быть, кайзер обратится к президенту Вильсону с просьбой начать переговоры о мире? В качестве парламентера вполне подошел бы Бюлов. Верховное командование пытается залатать прорехи в линии фронта, Вильгельм все еще возлагает надежды на свою кузину, королеву Голландии, а время уходит…

Встречу никак нельзя было назвать успешной. Берг еще до встречи поставил Баллина в очень жесткие рамки, заявив, что нельзя отравлять настроение кайзера излишним пессимизмом. Вильгельм высказал единственно разумную мысль — эта война будет не последней, за ней последует другая, как за Первой Пунической — Вторая Пуническая.

Баллин был разочарован не только тем, что ему пришлось говорить в присутствии несимпатичного соглядатая: Вильгельм не пригласил его отобедать вместе с ним, как это обычно бывало в прошлом. Кайзер удалился в покои больной жены, оставив Баллина в обществе военных. Общий вывод, который сделал Баллин, заключался в том, что Вильгельм — «человек полностью сломленный», подпавший под полное влияние Берга и генералов.

6 сентября произошла комическая интермедия: с визитом в Вильгельмсхоэ прибыл гетман нового, созданного немцами марионеточного украинского государства со свитой казаков в красочных костюмах. Гетман поделился своей тревогой относительно состояния расквартированных на востоке оккупационных войск, особенно австрийских.

Вильгельм отправился на завод Круппа с целью поднять дух рабочих. Он прошелся по цехам, заговаривал с людьми, дружески похлопывал их по плечу. В будущем такие «походы в народ» станут обязательным антуражем для сильных мира сего, но в данном случае особого эффекта достичь не удалось. Получасовая речь кайзера состояла наполовину из обещаний, наполовину из угроз, и даже с точки зрения ораторского мастерства она была ниже всякой критики. По мнению Ильземана, в ней было много такого, о чем лучше было умолчать. Когда Вильгельм задал Бергу вопрос: «Ну, как Вам моя речь?» — тот ответил витиеватой фразой: «Ну, я могу много что сказать, и готов сделать это со всей искренностью, но ведь на Вас никогда не угодишь!»

Кайзер возвратился в Спа и услышал там новые неприятные известия о тайных попытках Австрии заключить сепаратный мир. Вильгельм пришел в состояние нервного возбуждения. Верховное командование ликвидировало свой командный пункт в Авене, и отныне все нити руководства войсками были сосредоточены в Спа. 18 сентября Вильгельм в ходе инспекционной поездки в армию герцога Альберта в последний раз посетил свой эльзасский замок в Урвилле, близ Кольмара. Бравый вид солдат, видимо, повысил настроение кайзера. Однако в Спа его вновь ожидали дурные вести. В Палестине турки теряли одну позицию за другой, союзники прорвали линию обороны болгарских войск… 24 сентября Вильгельм совершил поездку в Киль, где ему бросились в глаза «многочисленные угрюмые лица» матросов.

Он осматривал новейшие образцы мин и торпед в Киле, когда пришло известие о капитуляции Болгарии. Вильгельм услышал новость от Нимана в вагоне-ресторане своего поезда. Он встал и молча прошел в личные покои. Можно понять его состояние: всего несколько недель назад болгарский царь клятвенно заверял его, что ни в коем случае не пойдет на сепаратный мир, — неужели слово монарха уже ничего не значит? Вильгельм приказал немедленно возвращаться в Спа. Между тем британские и бельгийские войска продолжали свое наступление во Фландрии. Ниман, случайно встретив генерала фон Бартенверфера в подъезде отеля «Британник», где располагался Генштаб, узнал от того поразительную новость: Людендорф требует перемирия. Для Вильгельма просьба о перемирии была равнозначна капитуляции. Он хотел осуществить свой план дать еще одно, решающее сражение на Западном фронте и в случае его неблагоприятного исхода обратиться к нации с призывом «Победа или смерть». Такие лозунги в стиле деятелей Великой Французской революции усиленно пропагандировал Ратенау на страницах «Фоссише цейтунг».

30 сентября полковник фон Хефтен имел интересный разговор с канцлером, который собирался покинуть пост. Гертлинг спросил офицера: «Что Вы думаете по поводу ситуации на фронтах?» Тот ответил прямо: «Должен сказать, оно катастрофическое» — и, в свою очередь, задал вопрос: «Ваше превосходительство, что произойдет, если Вильсон потребует от кайзера отречься от престола?» Ответ Гертлинга: «Прошлое воскресенье кайзер спросил меня о том же, и я ответил: „Ваше Величество, я не думаю, что дело дойдет до этого, но если он выдвинет такое условие, то мы вернемся на поле боя“. Хефтен удивился. „Неужели канцлер верит, что солдаты будут воевать?“ Гертлинг: „Я считаю, что Вы слишком большой пессимист“».