VIII

VIII

Лето 1889 года было насыщено событиями. Впервые после своей коронации Вильгельм посетил Великобританию. Визит проходил со 2 по 7 августа. 5 августа в честь высокого гостя был устроен большой морской парад. С острова Уайт Вильгельм проследовал в Виндзор. 7 августа он присутствовал на военных учениях в Олдершоте, где имел возможность проинспектировать «свой собственный» полк — королевских драгун. Он получил обещанное звание адмирала флота, правда, с добавкой — «почетный». Принц Уэльский на торжества не явился — он не забыл обиду «венской истории», когда ему дали понять, что его присутствие нежелательно. Затрагивались серьезные политические вопросы. Вильгельм стремился установить союзнические отношения с Альбионом. Герберт еще в марте пытался разъяснить этот вопрос, используя в качестве отправной точки проблему Гельголанда. Мотив был старый: Британия и Германия дополняют друг друга, «сине Германиа нулла саллюс» — без Германии (для англичан) нет спасения. Британская сторона для начала поставила вопрос об уступке Германией части своих колониальных владений в Юго-Восточной Африке, но Герберту это показалось слишком высокой ценой. Солсбери в ответ вновь заявил о нежелании связывать себя «дипломатическими комбинациями». Эпоха «блестящей изоляции» еще не закончилась.

12—15 августа в Берлине кайзер принимал прибывшего с ответным визитом австрийского императора. Вильгельм заверил Франца Иосифа в своей безусловной поддержке на случай войны с Россией. Это был отход от более осторожной политики Бисмарка. Визит планировалось провести в январе, предполагалось также, что в ходе встречи состоится примирение между Вильгельмом и эрцгерцогом Рудольфом. Тот, однако, выступал за сближение с Россией. Теперь эрцгерцога не было в живых.

По мнению младшего Мольтке, Вильгельм чувствовал себя неловко в мундире австрийской армии. Забавный эпизод случился с престарелым фельдмаршалом Мольтке. Австрийский император решил оказать честь победителю в битве при Садовой, сделав его полковником австрийской армии. Тот, не расслышав, подумал, что речь идет об очередной награде кайзеру. Когда австрийский атташе поздравил его с тем, что он отныне офицер австрийской армии, тот вздрогнул от неожиданности и чуть ли не с ужасом уставился на собеседника. Позже ему все объяснили, и он страшно расстроился, что не поблагодарил Франца Иосифа.

17 августа Вильгельм вместе с Эйленбургом в Байрейте, на представление «Мейстерзингера». Кайзер был одет в форму артиллериста. К сожалению, нет сведений о том, какой мундир он выбрал для «Парсифаля». 24 августа состоялась беседа между дядей Вильгельма, великим герцогом Баденским, и Гогенлоэ. Обсуждали непростые отношения между кайзером и канцлером. «Надо быть готовым к тому, что канцлера отправят в отставку. Но кто будет его преемником? Кайзер, возможно, думает, что он сам способен управлять внешней политикой, но это очень опасное заблуждение».

Многие с тревогой отмечали резкие повороты в мыслях и взглядах молодого кайзера, порой называя его Вильгельмом Неожиданным. На музыкальном вечере 12 декабря в Ракушечном зале Нового Дворца кайзер сел рядом с Гогенлоэ и говорил без остановки. Изумленный Гогенлоэ выслушал пересказ недавней речи кайзера во Франкфурте-на-Майне, лекцию о преимуществах гидроэнергетики, особенно для мелких ремесленников, планы устройства амбразур в Берлинском замке с целью предотвращения захвата власти социал-демократами. Далее, не делая паузы, Вильгельм перешел к обсуждению вопроса о том, как должен выглядеть памятник деду — он предпочитает конную скульптуру, а другие предлагают построить пышный мавзолей. Что выбрать? «Мой отец, наверное, был бы за мавзолей, да еще со всякими причиндалами вокруг — он любил произвести впечатление, для деда такое не подходит».

Эйленбург становился все более частым гостем на Вильгельмштрассе. Близость к Вильгельму делала его незаменимым советчиком Герберта Бисмарка, Кидерлен-Вехтера, Линдау и Гольштейна. Он взял на себя роль своеобразного амортизатора, смягчавшего столкновения различных лиц и групп в окружении кайзера. А таких столкновений хватало. 10 октября, ожидая аудиенции у кайзера, он столкнулся с выходящим из кабинета Вильгельма Бисмарком. Разговорились и выяснили, что на этот раз имеют общих противников — адъютантов Вильгельма, чьи грубые шутки так нравились кайзеру. Эти ничтожества приобрели большое влияние при дворе. Выросло и влияние супруги кайзера, Доны. Поначалу Вильгельм громко сетовал на то, как его стесняют узы брака, но, как писал Эйленбург, «тихой сапой она обычно добивалась своего».

27 октября Вильгельм отправился в Афины на свадьбу своей сестры Софии: она выходила замуж за наследника греческого престола. В гавань Пирея его корабль вошел под адмиральским штандартом королевского морского флота Великобритании. Слегка оправившись от шока, капитан стоявшего на рейде английского корабля Марк Керр счел за благо соблюсти этикет и прибыть для доклада к старшему по чину — в данном случае к германскому кайзеру. Принц Уэльский одобрил решение капитана. Английские офицеры были поражены памятью Вильгельма: он обнаружил доскональное знание тонкостей английского морского устава и технических характеристик двигателей самых последних моделей. Он предложил тост за Нельсона и Хоу. «Это от чистого сердца!» — заверил капитана Герберт Бисмарк.

Было решено продолжить путешествие и посетить Блистательную Порту, на территории которой еще не бывал ни один монарх-христианин. 31 октября кайзер со свитой прибыл в Стамбул и остановился в шале «Киоск». Гостеприимные хозяева сбились с ног, устраивая приезжих, — мест в шале не хватало. Недипломатично повел себя Герберт Бисмарк: бокалы для шампанского показались ему слишком маленькими, и он громко потребовал другие — побольше. Оказавшийся в свите кайзера Паултни Бигелоу отозвался о нем достаточно красноречиво: «Потрясающий обжора и пьяница! Притом я никогда не видел его пьяным. Трезвым, впрочем, тоже». Вильгельм несколько раз прошелся по адресу России и пообещал султану помочь, если русские вознамерятся захватить проливы. Миссия оказалась успешной, положив начало длительному — более чем на четверть века — периоду тесных германо-турецких связей.

К вопросу об обжорстве: Эйленбург, часто посещавший Бисмарка у него дома, был поражен обилием пищи, поглощаемой за обедом. На стол подавались гусиная печенка, копченая рыба всех сортов и видов, отбивные, бифштексы, овощи и, конечно, портвейн. Гость должен был отведать каждое блюдо и обязательно похвалить печенку — Бисмарк считал ее единственным средством против своего хронического несварения желудка. Дворецкий брал со стола куски мяса, резал их помельче и кидал бродящим вокруг овчаркам. Иоганна как-то попеняла супругу за то, что он слишком налегает на гусиную печенку. Тот ответил ей что-то на латыни; она не поняла, он выразил ту же мысль в вольном переводе на немецкий: «Что я съел, так или иначе останется; что я свершил — канет в забвение».

Бисмарк говорил Эйленбургу о надеждах, которые он возлагает на сына, Герберта, надеялся, что тот унаследует от него пост канцлера: «Я передал ему весь свой опыт. Никому иному. Кайзер расположен к нему, и это хорошо — не в последнюю очередь для самого кайзера, если он хочет удержать престол». Данная им характеристика кайзера звучала двусмысленно: «Он верит в Бога, верит в судьбу, и это позволяет ему отдаться на волю высших сил, хотя эти силы всегда вносят в нашу жизнь элемент трагедии». Бисмарк заметил, что ему нравится, когда вокруг него реликвии дома Гогенцоллернов, и раздумчиво произнес: «Каким путем пойдет император, когда полностью созреет? Он ведь еще так молод, даже моложе своих лет».

Эйленбург сделал вывод: кайзер и канцлер имеют каждый свое представление о том, куда следует направить государственный корабль, и эти представления достаточно противоположны. Долгие периоды отсутствия Бисмарка в столице лишь усугубляли конфликт. Канцлер проводил время во Фридрихсру, близ Гамбурга, либо в померанском Варцине. Важные государственные документы скапливались в огромном количестве, текущими делами занимался Герберт. По мнению Бисмарка, кайзер был слишком молод. Вильгельм считал, что канцлер слишком стар. Он даже подозревал, что Бисмарк впадает в старческий маразм вследствие невоздержанности в употреблении горячительных напитков. Свою лепту внес и обер-гофмаршал двора фон Либенау, который снабжал кайзера всякими пикантными подробностями об образе жизни канцлера. По мнению Эйленбурга, этот царедворец и был главным виновником «раскола, который отравляет жизнь нашей страны». Либенау метил на должность посла и понимал, что Бисмарк ему не позволит занять такой пост. Изобретение и распространение сплетен было единственным, но надежным оружием Либенау.

Вальдерзее все больше раздражала расточительность нового монарха, противоречившая прусским ценностям и традициям. Новая королевская яхта — четыре миллиона марок, новый архитектурный шедевр одного из любимых зодчих Вильгельма (скорее всего это был Ине) — еще два, и все за государственный счет! В начале октября предстоит принимать с ответным визитом российского императора, а кайзер уже опять собрался куда-то — и все расходы, расходы, пенял Вальдерзее. Бисмарк не протестовал, очевидно, не желая раздражать монарха. Вальдерзее дал волю чувствам в дневнике:

«Постепенно приходит некоторое разочарование; все эти путешествия, видимость бурной деятельности, сегодня его интересует одно, завтра другое, а результата нет — все вхолостую. Главы кабинетов жалуются, что им трудно пробиться на аудиенцию к кайзеру, все решается поспешно, с кондачка. Министры считают, что он должен время от времени обсуждать с ними их планы, но этого не происходит. Он получает регулярные доклады от военного министра, равно как и от меня, причем мои очень подробные, а вот графа (Герберта) Бисмарка ему следовало бы поменьше слушать».

Всеобщее недовольство вызывало поведение интригана Либенау. Впрочем, вовсе не интриганство стало причиной его скорого падения, а скорее характерные для него бестактность, наглость, а главное — скупость. Он осмелился отказать Доне в бокале мадеры, которой она хотела завершить свою трапезу. Вильгельм взорвался: «И так уже называют мой двор сборищем парвеню!» Почему-то возникло подозрение, что Либенау — тайный агент Бисмарка. Судьба гофмаршала была предрешена. Оставалось только найти повод. Он представился в ходе поездки кайзера в Восточную Пруссию на очередную охоту. Маршрут императорского поезда проходил через город Эльбинг, где собралась большая толпа народа, желавшая приветствовать своего обожаемого суверена. Однако, к разочарованию собравшихся, кайзер даже не появился у окна вагона, чтобы помахать им рукой. Оказывается, Либенау его не предупредил — достаточное основание, чтобы уволить нерасторопного вельможу. Не лучшую репутацию снискал себе и другой шеф придворного хозяйства. Не помогла даже своеобразная операция, проделанная им с собственной фамилией: из Радолинского, как он звался до 1888 года, он стал Радолином. Возможно, это звучало более по-немецки, но не прибавило блеска дворцовым приемам — они по-прежнему поражали своим убожеством.

Бисмарк, судя по всему, не подозревал, какие тучи собираются над его головой. В разговоре с баронессой фон Шпитцемберг, который проходил в поместье канцлера Фридрихсру 5 декабря, Бисмарк похвастался тем, как успешно он преодолел сопротивление кайзера, еще 25 октября потребовав от рейхстага продления «чрезвычайного закона» против социалистов — этим теперь крышка. Баронесса следующим образом записала рассуждения своего собеседника:

«Он (кайзер) слегка сердит на меня, но это пройдет. Он — небожитель, олимпиец, его порой заносит, но он уважает меня как государственного мужа, как советника его деда и отца, просто как человека, который намного старше его; вот моему преемнику — тому будет труднее. У императора хорошее политическое чутье, он быстро схватывает то, что ему говорят; беда в том, что порой ему что-то взбредет в голову, и он тут же спешит это воплотить в жизнь».

Будь он помоложе, — продолжает она пересказ мыслей Бисмарка, — то не спускал бы с Вильгельма глаз ни на минуту, и тот был бы как шелковый; а так император окружил себя этими адъютантами и вообще всякими военными; хуже нет этого подхалима Вальдерзее, который все время величает кайзера вторым Фридрихом Великим, а тот и «вправду начинает себя считать чуть ли не богом».

Ни Бисмарк, ни Вильгельм не подозревали, насколько далеко к тому времени Вальдерзее зашел в своем разочаровании кайзером. Тем не менее у канцлера были основания нервничать по поводу влияния генерала на кайзера — ходили слухи, что Вальдерзее может стать следующим канцлером. Любое передвижение российских войск Вальдерзее рассматривал как очередной повод для начала превентивной войны, и это тоже беспокоило Бисмарка. 14 декабря, в то время как Вильгельм со своим начальником штаба были в Ганновере, канцлер имел беседу с Гогенлоэ, в ходе которой он назвал Вальдерзее «тупоголовым политиканом, на которого нельзя ни в чем положиться»; по словам Бисмарка, «он хочет войны, потому что чувствует: еще несколько лет мира, и он уже будет слишком стар. Боится опоздать… А ведь думать, что он сможет стать канцлером, — это просто глупо. Он и генштабист-то никакой. Мольтке его в свое время выбрал вместо Каприви или (Хюльзен) — Хезелера только потому, что мог вертеть им как марионеткой».

Чье влияние на кайзера Бисмарк явно недооценивал, так это бывшего ментора юного Вильгельма — Хинцпетера, которого именовал не иначе, как «полупомешанным». Между тем кайзер и его воспитатель регулярно переписывались, и бывший учитель продолжал наставлять питомца на путь истинный. Письма от него приходили каждые две недели. Именно Хинцпетер толкал Вильгельма на путь социальных реформ, желая сделать его «королем бедняков».

Вильгельм между тем пребывал в эйфории от своих воображаемых успехов на поприще дипломатии. 23 декабря, прогуливаясь с Вальдерзее, он, попыхивая сигарой, сообщил тому, что добился коренного улучшения отношений с Россией. На самом деле отношения становились все хуже. Бисмарк был прав, предполагая, что дело идет к заключению франко-русского союза.

Рождество Вильгельм встретил в семейном кругу. Сочельник отпраздновали в Ракушечном зале Нового Дворца, окна которого выходили на Сан-Суси. Викки наконец выехала отсюда в свой новый дворец Фридрихсхоф, так что для кайзера и его семьи праздник был двойным. Для каждого была поставлена своя собственная елка. Дона в это время не особенно вмешивалась в политические дела, предпочитая им богоугодные. По ее инициативе было построено тридцать два храма в Берлине и пятнадцать — в различных гарнизонах. Ее гофмаршал, набожный до ханжества граф Мирбах, всячески содействовал Доне в вопросах «духовного воспитания нации».

В ночь перед Рождеством Вильгельм прошелся по улицам Потсдама, раздавая милостыню нищим. Он был в штатском и без сопровождения — как того требовал обычай, хотя детективы были, естественно, предупреждены. Кайзер был человеком верующим, что, впрочем, не мешало ему время от времени нарушать заповедь христианского смирения. С годами он склонялся больше к лютеровской, чем к кальвинистской трактовке слова Господня, что было в известной мере разрывом с гогенцоллерновской традицией. В Потсдаме он обычно посещал воскресную службу в гарнизонной церкви. Органист не начинал играть, пока императорская семья не займет свои места в королевской ложе напротив гробницы Фридриха Великого и его отца. Причащался он дважды в год — на Рождество и в Чистый четверг перед Пасхой. Будучи в Доорне, экс-кайзер сказал как-то одному из гостей: «Я счастлив, что у меня есть вера. Верующему легче жить, чем атеисту». Его понимание религии было весьма упрощенным. Он любил повторять: «Если не знаешь точно, чего хочешь, то и не молись». После истории со Штеккером он изменил свое мнение о роли духовенства, придя к выводу, что «пасторы, которые лезут в политику, — это нечто абсурдное». «Пасторы должны заботиться о душах своей паствы, внушать ей любовь к ближнему, а о политике им надо забыть, это не их дело». С этим вполне согласился бы и Бисмарк.