VII

VII

В 1897 году влияние Эйленбурга на кайзера достигло своего апогея. Именно по его инициативе произошла тогда смена руководства в морском министерстве и министерстве иностранных Дел. Новым морским министром вместо Холльмана стал Тирпиц — мы об этом уже упоминали, а Маршалля фон Биберштейна сменил Бюлов — об этом речь еще впереди. Отныне курс был однозначен: реакционная «мировая политика» вовне и «политика сосредоточения», как назвал ее Иоганнес Микель, — внутри страны (имелось в виду объединение промышленников и аграриев против социалистов). В сущности, речь шла о реставрации (после семи лет неудачных экспериментов) политики, проводимой Отто Бисмарком. Эйленбург сделал свое дело и мог с основанием сказать, что никогда не преследовал личных интересов (пожалуй, единственным исключением было его лоббирование в пользу своего приятеля Куно фон Мольтке); Эйленбург отстаивал принцип «личной власти» правителя. Ходили слухи, что он может стать канцлером, но окружение кайзера выступило против, да и сам Вильгельм однажды выразился в том смысле, что Эйленбург «слишком мягок» для такой роли. Луканус выразился иначе: «Он (кайзер) не очень ему доверяет».

Эйленбург писал своему протеже Бюлову в июне 1897 года перед самым назначением того на министерский пост:

«И вот мое последнее слово, последняя просьба, обращенная к Вам… Вы сможете быть полезным стране только в том случае, если психологически верно построите Ваши отношения с кайзером. Вы — его последняя карта. Он все воспринимает на сугубо личном уровне. Он воспримет Ваши аргументы, только если Вы сможете убедительно изложить их в личной беседе. Он любит поучать других, но сам не любит, чтобы его поучали. Он не выносит рутины; люди самодовольные, чопорные, тяжеловесно-основательные действуют ему на нервы. Он хочет всегда блистать, делать и решать все сам. Увы, то, что он делает сам, зачастую оказывается неправильным. Он гонится за славой, он амбициозен и ревнив. Чтобы получить от него одобрение какой-либо идеи, нужно представить дело так, будто он сам ее придумал. Он не любит неприятностей. Он будет призывать других к смелым решениям, но и пальцем не шевельнет, чтобы вытащить их из той ямы, куда они в результате могут рухнуть. Никогда не забывайте: Его Величество нужно время от времени похваливать. Он принадлежит к той категории людей, которая перестает доверять тем, от кого не слышит признания его исключительных качеств… Разумеется, это не должно переходить определенных границ: ни Вы, ни я никогда не унизимся до беспардонной лести…»

Последняя фраза как-то выпадает из общего контекста. В другом письме тому же адресату Эйленбург высказался более откровенно и по делу: «Прежде всего не забывайте — побольше сахара!»

Советы были явно излишни. Бюлов сам мог поучить любого. Известно его высказывание, обращенное к дипломатам: «Со спартанцами надо есть похлебку, с персами — облачаться в дорогие одежды» (в вольном русском переводе: «с волками жить — по-волчьи выть»). Графу Ратибору он дал совет, как преуспеть на дипломатическом поприще: «Никогда не пишите в Берлин, как обстоят дела в действительности; пишите то, что там хотели бы видеть». Лесть стала его основным оружием в отношениях с кайзером. Его эпистолярное наследие — собрание неискренних излияний. Характерный пример — письмо Эйленбургу от 1898 года. Бюлов писал, в частности: «Я испытываю все большую и большую сердечную и душевную привязанность к кайзеру. Он так велик! Он, Великий Курфюрст и Фридрих Великий — вот три величайших монарха из рода Гогенцоллернов! Он соединяет в себе самое оригинальное воображение с самым трезвым здравомыслием. Для него характерны, с одной стороны, полет мысли, позволяющий подняться над всем мелким, обыденным, а с другой — ясное представление о том, что возможно и достижимо, а что — нет. И притом — какая энергия! Какая память! И какая скорость и точность мышления!»

Бюлову нельзя было отказать в проницательности и взвешенности суждений — в том случае, когда он считал нужным проявить именно эти качества. В августе 1897 года он, к примеру, отзывался о кайзере куда менее восторженно: «Пока еще трудно решить, войдет ли его правление в историю как светлая или как черная страница. Учитывая особенности его личности, возможно и то, и другое». Прежние канцлеры вели себя иначе — Каприви часто отступал от своих принципов, чтобы угодить кайзеру, Гогенлоэ обычно тянул время в надежде, что монарх либо забудет об очередной своей безумной идее, либо сам поймет ее бесполезность, — такая тактика не всегда приносила должный эффект. Бюлову было легче: принципов он не имел, значит, и о каких-то уловках думать ему нужды не было. Внешняя политика в бытность его министром иностранных дел была политикой Вильгельма, и иностранным дипломатам оставалось только гадать, в какую сторону поведет кайзера сегодня.

Бюлов был назначен министром 16 июня 1897 года, и этот день стал кульминацией четырехлетних интриг со стороны Эйленбурга. Гогенлоэ отныне оставался практически без каких-либо полномочий, Вильгельм мог наконец осуществить свою мечту о личной власти. Вальдерзее надеялся, что приход Бюлова по крайней мере положит конец тайному влиянию Гольштейна, но сначала произошло обратное — его влияние только усилилось. Генералу-консерватору новый стиль управления государством решительно не нравился. Он писал в своем дневнике: «Все более широкие круги населения приходят к убеждению, что надо положить конец этим „я так хочу“ и „воля короля — высший закон“. Разве я не говорил об этом еще несколько лет назад? Но кто виноват? Все эти Каприви, Маршалли фон Биберштейны, Беттихеры, Гогенлоэ — разве они не поддакивали ему при всяком удобном случае?»

Новый стиль правления не понравился также известному нам еврейскому магнату Альберту Баллину. Поделившись своими эмоциями с Вальдерзее, он тем не менее дал оптимистический прогноз: «Долго это не продлится. Кайзер достаточно умен, чтобы понять, что Бюлов просто льстец и подхалим». Генерал с ним не согласился: «Я так не думаю; что касается лести в свой адрес, то до сих пор кайзеру всегда было мало». Он не переубедил Баллина: тот продолжал считать Вильгельма невинной жертвой коварного Бюлова.

По отношению к внешнему миру Вильгельм выступал в тоге миротворца. В своей речи, произнесенной через два дня после назначения Бюлова (поводом было открытие очередного памятника достославному деду — на сей раз в Кельне), он заявил: «Я искренне желаю, чтобы Господь дал мне силы продолжить дело моего предшественника и сохранить мир во всем мире, воцарившийся со времени возрождения германского рейха».

Начали появляться первые симптомы приближения трагического конца карьеры Эйленбурга. Его настойчивое протежирование своему приятелю Куно Мольтке увенчалось, правда, определенным успехом: кайзер взял того под свое покровительство; сочиненный им марш был исполнен оркестром гусарского полка — большая честь для автора. Ударом по репутации семьи Эйленбургов стал бракоразводный процесс брата Фили, Фридриха, в ходе которого получили огласку сведения о «противоестественных склонностях» последнего. Фридрих был с позором изгнан из армии, а в отношениях Филиппа Эйленбурга и кайзера наметился некий холодок. Отчуждение было взаимным: самый близкий друг Вильгельма и ярый сторонник режима личной власти вдруг пришел к убеждению, что институт рейхстага необходим для Германии. Он наконец осознал, что рейхстаг — единственное спасение от не вполне уравновешенных самодержцев. Эйленбург начал сомневаться в душевном здоровье Вильгельма, который стал проявлять склонность к совершенно необъяснимому вранью.

Кайзер не изменял воинственной риторики, но в окружении понимали: Вильгельм II по складу характера далек от Фридриха Великого. Он, скорее, похож на Фридриха Вильгельма III и Фридриха Вильгельма IV, которые оставили свой след в истории отнюдь не подвигами на полях сражений. «Ястребы» были разочарованы. 4 июля 1897 года Вальдерзее записал в своем дневнике мнение, которое, видимо, разделялось его единомышленниками по «партии войны»: «Кайзер, как я с некоторых пор понял, никоим образом не тот человек, который даст приказ на наступление». А именно в таком человеке нуждалась, по его мнению, Германия, чтобы ее уважали в мире.