I

I

Преемником Каприви на посту канцлера Германии стал Гогенлоэ, «дядя Хлодвиг». Бывший министр-президент Баварии и вице-король Эльзас-Лотарингии был опытным государственным деятелем. Он приходился дядей супруге кайзера, Доне, и имел родственные связи с королевской семьей Британии. Вильгельм предложил «дяде Хлодвигу» обращаться к себе на ты, но тот отклонил лестное предложение, напомнив Вильгельму афоризм «у королей нет родственников». Родные братья Гогенлоэ были людьми известными — один заседал в прусской палате господ, второй был кардиналом, третий служил при венском дворе. По мнению Вильгельма, их репутация поможет обеспечить канцлеру всеобщее уважение и необходимый авторитет. Эйленбург, вероятно, не возражал против выбора кайзера, однако инициатива его выдвижения принадлежала не ему, а дяде Вильгельма, великому герцогу Баденскому. Герцог имел возможность с близкого расстояния наблюдать, как «дядя Хлодвиг» управляет новообретенными территориями рейха по ту сторону Рейна, и ему нравилось, что правление вице-короля было не жестким, но твердым. Со своей стороны Гогенлоэ не испытывал особо теплых чувств к Эйленбургу, говорил, что у любимца кайзера «холодный взгляд змеи». Он порой выражал недовольство тем, что все важные государственные решения приходилось согласовывать с венским посольством, которое возглавлял Фили. 19 мая 1896 года он не смог сдержать своих чувств: «Я не делопроизводитель в ведомстве канцлера, я сам рейхсканцлер! Я должен знать, за что я отвечаю!» Что поделать — при Каприви пост канцлера в значительной мере потерял свой прежний ореол.

Многие считали выбор, павший на Гогенлоэ, странным. В списке наиболее вероятных кандидатов на канцлерство фигурировали Вальдерзее (в который раз!) и военный министр Бронзарт фон Шеллендорф. Реакционеры по-прежнему предпочитали кузена Фили — Бото Эйленбурга. Предшественники Гогенлоэ были мужчины солидные, высокого роста — по сравнению с ними он казался карликом. Непрезентабельность внешности усиливала искривленная шея — голова канцлера была наклонена набок.

Вальдерзее получил еще один удар: не получив пост канцлера, он надеялся, что прежняя должность удачливого конкурента перейдет к нему, но новым вице-королем Эльзас-Лотарингии стал другой представитель того же клана — принц Гогенлоэ-Лангенбург. В качестве утешения Вальдерзее наградили долгожданным орденом Черного орла.

Новый кабинет отразил изменения во внутренней политике страны — юнкеры были изгнаны с ключевых постов. «Канцлер и министр-президент Пруссии — баварец и католик, министр иностранных дел — протестант Ротенхан, статс-секретарь Маршалль фон Биберштейн — из Бадена, вюртембержец Гогенлоэ-Лангенбург на посту вице-короля — какой афронт для твердолобых пруссаков!» — отмечала баронесса фон Шпитцемберг, сама уроженка Вюртемберга. Правда, юнкерский блок имел своего человека на посту министра внутренних дел: Эрнст фон Келлер был отъявленный реакционер школы Бото Эйленбурга и пользовался благосклонностью Вильгельма.

Назначение Гогенлоэ стало в каком-то смысле плодом компромисса между двумя приближенными кайзера. У Эйленбурга и Гольштейна к этому времени уже наметились серьезные разногласия. Последний считал, что необходимо каким-то образом нейтрализовать стремления Вильгельма к единоличному правлению. Ради этого он готов был даже намеренно создавать монарху проблемы, которые самостоятельно разрешить Вильгельм бы не смог. Вильгельма надо было принудить — даже путем шантажа — к отказу от режима личной власти, считал Гольштейн. На этой основе возникло тайное сотрудничество между Гольштейном и журналистом Максимилианом Гарденом — на первый взгляд нечто довольно неестественное.

Каприви не устраивал Гольштейна именно потому, что он был слишком слаб, чтобы служить противовесом кайзеру. Его правление получило нелестную характеристику «оперетки», а позднее, в 1898 году, вошла в обращение формула: «Каприви просто занимал кабинет канцлера, а настоящим канцлером был сам кайзер». Гогенлоэ, по расчетам Гольштейна, не должен был стать марионеткой в руках Вильгельма. Иначе либо вернется Бисмарк и установит свою диктатуру, либо дело пойдет к ликвидации монархии и созданию республики. Эти мысли он довольно откровенно излагал в письмах к Эйленбургу. Тот, однако, придерживался прямо противоположной точки зрения. В одном из ответных посланий Гольштейну он писал:

«Король Пруссии имеет конституционное право выступать в качестве самодержца. Если кайзер в данный момент предпочитает режим личной власти, он не делает ничего противоправного. Вопрос только, насколько это целесообразно, к чему это приведет. И главное: кто в конечном счете будет победителем? Боюсь, что необходимый для победы авторитет (кайзеру) даст только успешно выигранная война».

Далее в этом письме Эйленбург излагал свою романтизированную теорию «промысла Господня»:

«Я верю, что, выражая желание самому править своим королевством, кайзер исполняет волю провидения. Я не знаю наверняка, хочет ли оно (провидение) нас погубить или наоборот — нам помочь, но, во всяком случае, мне трудно смириться с идеей, что звезда Пруссии клонится к закату».

Гольштейн не был романтиком. В датированном 2 декабря письме он метко вскрыл слабое место в рассуждениях Эйленбурга:

«Что касается правления с опорой на одних консерваторов, то я думал, что все мы давно согласились с тем, что это, может быть, приемлемо для прусского короля, но никак не приемлемо для германского кайзера…»

Другими словами: Пруссия стала частью Германии, а в Германии — своя конституция, вовсе не прусская, хорошая или плохая, но своя.

5 декабря 1894 года состоялось торжественное открытие нового здания рейхстага. Первый камень в его фундамент был заложен Вильгельмом I в пасмурный июньский день десять лет назад. Его внук, едва взойдя на трон, начал вовсю вмешиваться в планы строительства здания, разработанные архитектором Валлотом. Вильгельм считал классический стиль, избранный зодчим, слишком пышным, он полагал, что здание в романо-германском стиле смотрелось бы лучше. В апреле 1893 года, во время встречи с группой немецких художников в Риме, он назвал проект Валлота «воплощением дурного вкуса». Вероятно, нелюбовь кайзера к самому институту парламента определила и соответствующую оценку архитектурных достоинств того здания, в котором он должен был заседать. Общественность проект одобрила, и Вильгельма за его эстетско-пренебрежительное отношение к творению Валлота стали сравнивать с баварским королем Людвигом II — сравнение не слишком лестное, учитывая историю умственного расстройства и самоубийства последнего.

Интересно, что церемония открытия рейхстага прошла не в самом новом здании, а в Рыцарском зале королевского дворца. Белый зал, в котором полагалось проводить мероприятия такого рода, был на ремонте: архитектор Ине занимался его переделкой в нечто более помпезное. Кайзер, в мундире гвардейца, говорил, не вставая с трона. Гогенлоэ и президент рейхстага Леветцов также были в военной форме. Вообще все было очень по-военному; как отмечала «Берлинер тагеблатт», депутаты в своих гражданских фраках казались здесь лишними. В своей речи кайзер ни словом не упомянул о недавних перестановках в правительстве, зато напомнил присутствующим о том, что новый рейх получил свое крещение на крови. Церемония длилась не более получаса.

Описывая в отправленном 9 декабря послании Эйленбургу открытие «имперского обезьянника», Вильгельм не смог удержаться от шпилек в адрес Валлота. Ему пришлось дать дворянский титул, и в результате архитектор «прямо-таки сиял от удовольствия. Он не отставал от меня ни на минуту. Видно, понял, что я не собираюсь дать ему по шляпе или что-нибудь такое… Я ему сказал, чтобы он проводил императрицу, которая застряла в дверях, не зная куда идти, и он был так рад такой чести! Рванул к ней, вопя: „По личному приказанию Его Величества!“ Смех, да и только!»

Примирение с Бисмарком оказалось недолговечным. Когда в конце года в Варцине скончалась Иоганна, а рейхстаг отказался посылать официальные соболезнования, Вильгельм направил экс-канцлеру личное послание, в котором заявлял, что монаршая семья и весь народ не разделяют позиции, занятой политиками. Ответ Бисмарка дышал морозным холодом: «Надеюсь, Ваше Величество соблаговолит принять покорное выражение моей благодарности за Ваше Высочайшее извещение, которым Ваше Величество обратило мое внимание на дотоле не известный мне недружественный акт со стороны моих политических противников, который таким образом превратился для меня в повод для радостного удовлетворения».

На международной сцене происходили изменения. В начале ноября 1894 года скончался русский царь Александр III. Несмотря на внешне близкие и даже дружественные отношения с покойным, Вильгельм не поехал на похороны. Возможно, он хорошо запомнил те нелицеприятные высказывания царя в его адрес, с которыми его познакомил мстительный Бисмарк. В германском МИДе придерживались мнения, что преемником Александра, слабохарактерным Николаем II, можно будет легко манипулировать. Так началась известная переписка между «Вилли» и «Никки». Начало ее было вполне невинным: на Рождество Вильгельм послал своему кузену альбом с фотоснимками военных парадов в Берлине.

Гогенлоэ между тем решил испробовать свой шарм на Бисмарке. С согласия Вильгельма он нанес ему визит во Фридрихсру. Это было 13 января 1895 года, меньше двух месяцев прошло со дня смерти Иоганны. Неизвестно, что подействовало на экс-канцлера — мысли о вечном или вкрадчивые манеры гостя, но он был на удивление мягок и благодушен. Перед обедом выпили несколько бокалов мозельвейна. Бисмарк жаловался на юнкеров: они ему завидуют, не могут простить, что он стал князем. Что касается Вильгельма, Бисмарк предупредил Гогенлоэ: «Мне всегда труднее всего было из-за неожиданных решений Его Величества». Младший сын Бисмарка, Вилли, вскоре получил почетный пост обер-президента в Кенигсберге.

Среди приближенных Вильгельма наметился раскол. Куно Мольтке, Август Эйленбург и Луканус образовали «прусский блок», поставив своей ближайшей задачей устранение «южанина» Маршалля фон Биберштейна с поста министра — он попал под подозрение в чрезмерном либерализме. Попутно они разжигали в кайзере издавна присущую ему неприязнь к католикам. Сам Вильгельм в это время носился с идеей ужесточения законодательства в отношении свободы слова. Именно тогда он придумал статью, карающую за «клевету» по адресу первого кайзера, своего деда Вильгельма I. Поддержку этой идеи он нашел только у министра внутренних дел Келлера, все прочие министры были против, причем наиболее активно выступили те, кто стремился по возможности ограничить вмешательство кайзера в политику, — Гольштейн, Маршалль фон Биберштейн и Бронзарт фон Шеллендорф. Речь зашла даже о коллективной отставке. Крайние позиции занимали лица из военного окружения кайзера. Они делали ставку на государственный переворот с целью роспуска парламента и создания нового кабинета. Гольштейн сумел на какое-то время отстоять Маршалля, но «дело Тауша» (о нем — чуть позднее) решило вопрос — ему на смену пришел Бюлов.

7 февраля Вильгельм отправил личное послание русскому царю. Кайзер, видимо, основательно переделал подготовленный Гольштейном проект — в окончательном варианте чувствуется стиль кайзера, вплоть до специфических ошибок в правописании. Характерен такой, например, пассаж: «Мой рейхстаг ведет себя отвратительно, шатается туда-сюда между социалистами, которых подначивают евреи, и католиками-ультрамонтанами; и те, и другие заслуживают одного — виселицы». Призыв, с которым он обращается к Николаю, очевиден: крепить принципы монархизма.

Эйленбург тем временем решил, что пора переходить от теоретических рассуждений о преимуществах режима личной власти к конкретным мерам. В конце февраля Вильгельм приехал в Вену — бледный после перенесенной простуды. Речь зашла о кандидатуре Бюлова на пост министра иностранных дел. Вильгельм был в восторге от предложения Эйленбурга: «Бернхард, да это же славный парень! Я его обожаю. Боже! Не то что этот предатель с юга! Как это будет здорово — иметь дело с человеком, который тебе предан душой и сердцем, который тебя понимает или хотя бы хочет понять!» Кидерлен-Вехтер отзывался о Бюлове резко: «скользкий как угорь», но, возможно, только потому, что сам хотел стать канцлером. Кайзер и Эйленбург обсудили и Хьюстона Стюарта Чемберлена, который женился на дочери Вагнера Еве, деве отнюдь не юного возраста, переселился в Вену и трудится над фундаментальным томом о расовом вопросе.

26 марта Вильгельм нанес ответный визит Бисмарку во Фридрихсру. С собой он захватил своего сына и предназначенный бывшему канцлеру меч, сделанный по придуманной самим кайзером технологии. Кроме меча, Бисмарку был вручен патент, подтверждающий присвоение ему звания фельдмаршала прусской армии. На документе были изображены сплетенные гербы герцогства Лауэнбург и Эльзас-Лотарингии. «Да соблаговолит Ваше Величество принять к своим ногам мою покорную благодарность, — как всегда, витиевато выразился хозяин дома. — Мой воинский чин не позволяет мне медлить с выражениями моих чувств в отношении Вашего Величества. Я покорнейше благодарен Вашему Величеству». Особой теплоты в словах не было — да Бисмарк, вероятно, и не стремился к такому эффекту. Пытаясь пронять гордого старика, Вильгельм вдобавок расщедрился еще на один подарок: Бисмарку было преподнесено перо, которым писал Вильгельм I.

1 апреля Вильгельм вновь появился во Фридрихсру — чтобы поздравить Бисмарка с восьмидесятилетием. Юбиляр начал было рассуждать о политике, но Вильгельм поспешно перевел разговор на другую тему — армейскую. Все чувствовали себя неловко. Младший Мольтке шепнул Тирпицу: «Ужас!» В конце беседы Бисмарк с подчеркнутой резкостью заявил: «Ваше Величество, пока офицерский корпус с Вами, Вы, конечно, можете делать все, что захотите, а если это изменится?» Бывший канцлер оставался верным себе — присутствие Лукануса он вроде бы даже не замечал, но обнял и поцеловал в лоб адмирала Хеерингена.

В июле Вильгельм торжественно открыл Кильский канал. Были опасения, что морское министерство не найдет средств, чтобы достойным образом отпраздновать это событие, но тысяча пятьдесят приглашенных гостей смогли насладиться обедом из одиннадцати блюд с шестью марками вина. Для обслуживания гостей из Берлина были доставлены повара и официанты фешенебельного ресторана «Борхардт» (излюбленное место посещения гурмана Гольштейна). Национальный праздник жители Германии запомнили надолго не в последнюю очередь благодаря появившимся в этой связи анекдотам и байкам. Согласно одной из них, Вильгельм выразил намерение первым провести свою яхту по новому водному пути, военные решили развести все мосты через канал, чтобы, не дай Бог, ничего не случилось, но предосторожность оказалась излишней — штурвал на мостике был бутафорским, а яхтой управляли с нижней палубы. Позднее в этой байке усмотрели метафорическую символику — Вильгельм управлял рейхом так же.

Праздник открытия Кильского канала положил начало близким отношениям, которые сложились у Вильгельма с владельцем пароходной компании «Гамбург — Америка» («ГАПАГ»), еврейским дельцом Альбертом Баллином. Их первая встреча состоялась в 1891 году, когда Вильгельм с супругой прибыли в Гамбург по случаю спуска на воду быстроходного лайнера «Августа Виктория». Именно к Баллину были обращены сказанные тогда кайзером слова: «Выведите наш народ на морские просторы; там нашу страну ждут богатые призы». Потом они долго не встречались, пока предприимчивый бизнесмен не предложил лично покрыть все расходы, связанные с проведением торжеств в Киле. В знак признательности Вильгельм пригласил его в свой дворец на совещание, где обсуждался, в частности, вопрос, какие суда и в каком порядке будут участвовать в первом парадном шествии через канал. Сначала решили, что вторым после «Гогенцоллерна» проследует судно компании «Ллойд» из Бремена, а третьим — судно «ГАПАГа». Баллин настоял, чтобы вторым шло его судно. Вальдерзее по этому поводу неуклюже сострил: «Вы кончите свою жизнь тем, что Вас вздернут на арке Бранденбургских ворот; а пока давайте-ка отобедаем у Хиллера». В устах генерала-антисемита это означало что-то вроде предложения дружить домами.

Реплика насчет совместного обеда была неслучайной: Баллин знал толк в хорошей еде и умел находить кулинарные таланты. Лайнеры «ГАПАГа» славились своими гастрономическими изысками. Именно на одном из них — «Америке» — Вильгельм познакомился с творениями самого знаменитого шеф-повара своего времени — Огюста Эскофье, а затем и лично с этим волшебником кухни. Эскофье было поручено составить меню для первого рейса «Америки», состоявшегося в июне 1906 года. Кайзер был одним из пассажиров. Вильгельм обычно требовал для себя немецкие блюда, но на этот раз согласился на французские — и не пожалел. Искусство шеф-повара произвело на него впечатление — он спустился в камбуз, чтобы побеседовать с поваром. Оказалось, что во время франко-прусской войны Эскофье был в лагере для военнопленных близ Майнца. «Жаль, что меня там не было — я бы Вас отпустил на свободу», — заметил Вильгельм и принялся поучать знаменитость насчет правил здорового питания, рассказал, что предпочитает нормальный английский завтрак, плотный обед и скромный ужин.

Интерес к «ГАПАГу» диктовался, разумеется, не только кулинарными соображениями и пристрастиями. Развитию отечественного судостроения кайзер уделял особое внимание. В молодости Вильгельм-кронпринц, во время испытаний королевской яхты «Метеор», высказывался против того, чтобы отдавать заказы на английские верфи. «Германия не должна оставаться вечной Золушкой», — сказал он. В 1888 году штеттинская верфь «Вулкан» была переименована в честь Доны: она стала называться «Августа Виктория». Судостроители предвкушали солидные барыши от морских увлечений нового кайзера.

В дневнике Вальдерзее 9 апреля появилась характерная запись: он по уши сыт новым канцлером, Гогенлоэ не годится для своего поста, имперский корабль вновь на воле волн и без капитана. Вильгельм между тем продолжал обхаживать молодого российского самодержца. Он предлагает ему взять на себя роль защитника Европы от «желтой опасности» азиатских орд, которые, по мнению кайзера, несли с собой угрозу миру и безопасности. 26 апреля он писал своему кузену: «Я, конечно же, сделаю все, что в моих силах, чтобы в Европе было тихо; я буду охранять Россию с тыла, дабы никто не помешал Вашим действиям на Дальнем Востоке». Когда Николай принялся за раздел Китая, Вильгельм выразил надежду, что он подыщет там и для него какую-нибудь приличную гавань. Он предложил царю обсудить вместе проблемы внешней политики — в спокойной обстановке, где-нибудь на Балтике. 10 июля в очередном послании, обращенном к Никки, он вновь выражал озабоченность ситуацией в Азии: необходимо «защитить христианский крест и европейскую культуру от вторжения монголов и буддизма». В сентябре он даже заказал себе гравюру с изображением архангела Михаила, защищающего крест от язычников.

Вильгельм пытался вбить клин во франко-русский союз, официальное подписание которого состоялось 4 января 1894 года. Он шантажировал Никки: «чертовы негодяи» французы сосредоточивают войска по границе с Лотарингией, так что ему тоже придется увеличить свою армию. «Бог свидетель, я делаю все, что в моих силах, для сохранения мира в Европе, но если Франция и дальше будет вести себя так же — открытым или тайным образом нарушать все правила международной вежливости и мирного поведения, то в один прекрасный день ты, мой драгоценный Никки, волей-неволей окажешься вовлеченным в самую страшную войну, которую когда-либо знала Европа». Более того, история может рассудить, что именно политика Никки стала первопричиной этой катастрофы!

Пришло время очередной «северной экспедиции». Эйленбург, разумеется, был среди участников. Его влияние на кайзера было велико, как никогда, — он выступал консультантом Вильгельма по всем вопросам. В письме к матери Эйленбург доверительно сообщал: «У меня полно трудной политической работы, на мне лежит огромный груз ответственности, под которым я буквально сгибаюсь». В тот год в экспедиции приняли участие Куно и Юлиус Мольтке. Юлиус был включен в состав, так как предстоял официальный визит к королю Швеции — в Стокгольм и в его летнюю резиденцию Дроттингхольм. Во время пребывания в шведской столице разыгрался настоящий фарс, главным актером в котором выступил, сам того не желая, большой любитель крепких напитков шваб Кидерлен. После очередной попойки, длившейся всю ночь, он почувствовал себя плохо и непрерывно бегал в гальюн. И надо же было такому случиться: во время очередного его пребывания в кабинете задумчивости на борт прибыла шведская кронпринцесса и расположилась в салоне так, что несчастный Кидерлен никак не мог бы пройти мимо незамеченным. Вид у него, видимо, был такой, что он предпочел остаться там, где он был, на все время визита высокой гостьи. Его собутыльники потешались как могли, но в конце концов проявили сочувствие, через иллюминатор снабжая узника все новыми порциями шнапса. Вильгельм очень веселился, когда ему рассказали эту историю.

Чувство юмора изменило ему в Англии, которая стала конечной точкой маршрута «полярников». Там предполагалось провести переговоры с премьером лордом Солсбери об урегулировании англо-германских колониальных споров, а также попытаться найти решение по турецкому и балканскому вопросам. Вильгельм подозревал, что Солсбери хочет разрушить Тройственный союз. Встреча должна была состояться 6-го числа в Коу, но Солсбери не явился, заставив Вильгельма тщетно прождать два с половиной часа.

Чувствительный к таким вещам, германский монарх решил, что речь идет о намеренном желании его унизить. Некоторые даже считают, что последовавшая на следующий год «депеша Крюгеру» была ответом Вильгельма на нанесенное ему британским премьером оскорбление. Солсбери в официальном письме с оправданиями, направленном германскому послу Гатцфельдту, категорически отрицал какой-либо злой умысел со своей стороны. По-видимому, речь шла действительно о прискорбном недоразумении, однако Вильгельм никогда не простил маркизу этого инцидента, который, разумеется, дал обильную почву берлинским англофобам.

Кто не скрывал своей радости по поводу случившегося, так это Вальдерзее. Кстати, вероятно, в то время Вильгельм получил еще один щелчок по носу от англичан: ему было отказано в получении звания полковника горных стрелков — кайзер так давно хотел этого! Британский военный атташе в Берлине полковник Суэйн отозвался о притязаниях Вильгельма довольно категорично: «Этого не будет никогда! Он и так уже имеет звание адмирала, хватит с него! Королева считает, что мы и так его испортили». В своем дневнике Вальдерзее, по сути, признал действенность новой тактики англичан: «Они явно считают, что с кайзером будет легче иметь дело, если вести себя с ним жестче. Они знают, что английский образ жизни, их богатство и роскошь очень его привлекают, что, поманив его всякими удовольствиями, они могут вертеть им как хотят. Я его уже достаточно долго наблюдаю и вижу, как он изменился: будучи принцем, он не испытывал к Англии ничего, кроме глубокого презрения, а сейчас превратился в ярого англомана».