III

III

Вальдерзее еще какое-то время оставался на своем посту. Вероятно, Вильгельм решил чужими руками провести неприятную операцию по увольнению в отставку множества отслуживших свое генералов. Реакция начальника Генштаба была однозначной: «Он слишком рано взошел на трон». Впрочем, порой у Вальдерзее находились добрые слова по адресу молодого монарха: он неглуп, быстро все схватывает, у него отличная память; он в душе добряк, не забывает тех, кто ему служил верой и правдой; неплохо умеет общаться с толпой. При всем при том критические тона преобладали: кайзер стал лениться, не обнаруживает ни малейшей склонности к систематической работе. Но главный корень зла Вальдерзее видел в переменчивости взглядов и мнений правителя:

«Кайзер абсолютно непредсказуем. Сегодня он с одними, завтра с другими, сегодня он против евреев, завтра — не разлей вода с ними; то он сулит свою поддержку аграриям, то возникает впечатление, что он хочет разорить их, то он обнаруживает интерес к промышленникам, то проявляет к ним враждебность. Он увольняет Бисмарка за то, что тот вел переговоры с Виндхорстом, а теперь сидит и спокойно смотрит, как Каприви вовсю сотрудничает с Центром; он объявляет дворянство самой достойной частью общества и тут же грозит расправиться с мятежниками в их среде (непонятно, кого имеет в виду Вальдерзее); то он полон ненависти и презрения к России, то заискивает перед русскими, так что те потешаются; австрийцы для него то жалкие создания, то лояльные и верные союзники. Действительно ли он верующий и богобоязненный христианин, или просто притворяется таковым? Вообще, можно ли на него положиться? Мы не знаем ответа».

Возможно, эти слова — не более чем жалобы попавшего в немилость приближенного. Однако критические замечания встречаются в дневнике Вальдерзее все чаще. 4 октября он выразил недовольство «забавами» Вильгельма: «Маневры, то сухопутные, то теперь все чаще морские, путешествия, охота — это для него важнее всего; времени на работу, по сути, не остается». Читает кайзер только вырезки из прессы, сделанные его сотрудниками, пишет только на полях документов, используя фразы и выражения Фридриха Великого, доклады предпочитает максимально краткие. «Просто скандал: дворцовые пресс-релизы создают у публики впечатление, будто кайзер работает с утра до вечера, а на самом-то деле… Вдобавок он еще весь в долгах: точь-в-точь как его папаша…» — пишет Вальдерзее.

Настроение Вальдерзее не подняла и расправа со Штеккером, учиненная Вильгельмом. Ходили слухи, что кайзер окончательно порвал с «этим антисемитом» из-за того, что получил большую сумму от еврейской общины (сам Вильгельм нашел эту версию смехотворной). Как бы то ни было, 4 ноября проповедник вынужден был подать прошение об отставке, 7 ноября кайзер подписал его. По мнению Вальдерзее, проповедника «сожрали» Луканус и евреи. 16 ноября Штеккер читал проповедь в Берлинском кафедральном соборе, кайзер демонстративно проехал мимо и направился на службу в гарнизонную церковь. Отмежевание от Штеккера было разумным шагом. Несколькими годами позже социалистическая газета «Форвертс» опубликовала несколько писем бывшего редактора органа крайне правых «Крейц-цейтунг» Вильгельма фон Хаммерштейна, из которых следовало, что Штеккер плел нити заговора по устранению Бисмарка. Если бы к тому времени кайзер еще сохранял с последним отношения, это могло бы ему сильно повредить.

Сестра Вильгельма София, герцогиня Спартанская, готовилась к переходу в православие — это было условие, которое ей поставили эллины. Ярая лютеранка Дона соответствующим образом настроила супруга, и он уже собрался выразить официальный протест греческому правительству. Вмешалась Викки, резонно заявившая сыну, что ему не следует лезть не в свое дело. Вильгельм вновь разразился упреками по адресу матери. Он жаловался Вальдерзее: «Она специально торчит в Берлине», чтобы строить ему пакости. Он назначил ей «щедрое содержание, предоставил несколько замков и вообще позаботился, чтобы она могла делать что хочет или вообще ничего не делать. И вот благодарность!».

Внимание кайзера снова привлекла проблема школьных программ. Некоторые гимназии изменили их в соответствии с пожеланиями главы государства, но далеко не все. Гуманитарные дисциплины по-прежнему преобладали — лишнее доказательство того, что кайзер не был абсолютным монархом. Вильгельм не унимался. 4 декабря он выступил с речью, где страстно полемизировал со сторонниками традиционной системы обучения:

«Мы должны обращать внимание на существо дела, а не на форму… Мы должны создать немецкий тип гимназии; мы должны воспитывать национально мыслящих молодых немцев, а не молодых греков или римлян. Мы должны отойти от принципов прежних веков, от монастырского наследия Средневековья, когда латынь с примесью греческого была важнее всего на свете. Теперь другое время, мы должны ориентироваться на все немецкое».

Звезда Вальдерзее между тем неудержимо склонялась к закату. Он понимал это, что и отметил в дневнике 2 января 1891 года. Пришло время расплаты за несоблюдение золотого правила общения с кайзером, которое состояло в том, чтобы беспрестанно выражать восхищение его талантами — хотя бы ораторскими. Вальдерзее винил во всем Каприви, но он должен был отдавать себе отчет в том, что кайзер имел другие причины для недовольства. Вильгельму не нравились экстравагантные планы строительства крепостей, которые представил ему начальник Генштаба; не нашло одобрения с его стороны и создание параллельной дипломатической службы в лице военных атташе (и также любимый проект Вальдерзее). Возможно, кайзеру донесли, что Вальдерзее выразил недоумение, увидев портрет кайзера, который был отправлен в парижское посольство, — Вильгельм был изображен в форме гвардейца, с черными кирасами, в пурпурной мантии и — что, видимо, особенно удивило генерала — с фельдмаршальским жезлом в руке!

17 января Вильгельм вместе с матерью появился на торжествах по случаю десятой годовщины основания рейха. Баронесса фон Шпитцемберг отметила перемены в его внешности — он располнел и слегка обрюзг. В день своего тридцатидвухлетия кайзер сделал подарок Вальдерзее — наградил его большим крестом к ордену Гогенцоллернов и объявил о его переводе на должность командующего округом в Альтону. Округ был не пограничный, и объяснить, зачем там нужен человек с опытом службы в качестве начальника Генштаба, было затруднительно. Вильгельм нашелся: никому другому он не может доверить деликатную миссию — приглядывать за Бисмарком, поместье которого Фридрихсру было как раз неподалеку. Вильгельм пытался подсластить пилюлю генералу и другу, который много раз помогал кайзеру выпутаться из амурных приключений. Новое назначение — не понижение, сообщил кайзер и поделился с Вальдерзее новым видением роли Генштаба: она будет все более уменьшаться, и, соответственно, будет возрастать значение командующих округами. «Начальник Генерального штаба будет при мне чем-то вроде стенографистки, а для этого подойдут те, кто помоложе», — безапелляционно заявил он. Вальдерзее сделал для себя горький вывод: «Он хочет быть начальником генштаба! Боже, спаси и сохрани наше отечество!»

Каприви и Маршалль фон Биберштейн пока не вызывали особых нареканий кайзера. В рождественском послании бабушке, королеве Виктории, Вильгельм написал о своем канцлере: «Я считаю, что это одна из самых достойных личностей, которых когда-либо взрастила Германия». В фаворе оставался и Маршалль. Общее мнение о причинах постигшей Вальдерзее опалы сводилось к тому, что при разборе военных учений он недостаточно высоко отозвался о качествах Вильгельма как военачальника; он, правда, присудил победу той стороне, где командующим был кайзер, но в разговоре с Эйленбургом отметил, что сделал это, поскольку Вильгельм с детских лет привык, что его в любом случае объявляют победителем. Преемником Вальдерзее на посту начальника Генштаба стал граф Альфред фон Шлиффен — «солдат и только солдат». Он с самого начала дал понять, что безоговорочно согласен с тем, чтобы лавры победителя на любых учениях и при любых обстоятельствах доставались Вильгельму.

Большим событием для страны стали заключенные Каприви торговые договоры. Канцлер считал, что перед Германией стоит дилемма — либо экспортировать товары, либо избавляться от лишних подданных. Договор с Россией встретил яростную оппозицию со стороны ост-эльбских помещиков. Вильгельм поддержал канцлера, рассчитывая убить двух зайцев: умиротворить царя Александра, открыв дорогу дешевому российскому зерну на германский рынок, и повысить свою популярность у простого люда, снизив внутренние цены на хлебопродукты. Вскоре семье Бисмарков стало известно, что Вильгельм и Каприви не продлили с Россией «договор перестраховки». Последовали утечки информации в контролируемые Бисмарками органы печати. Одна такая «бомба» взорвалась на страницах «Гамбургер нахрихтен» 26 января 1891 года, накануне дня рождения кайзера. Многие были согласны с бывшим канцлером, в их числе и Хинцпетер. Гогенлоэ выразил мнение, что острые ситуации будут повторяться еще год-два, обстановка станет спокойнее. Внушала опасения популярность Отто Бисмарка, особенно среди студенческой молодежи. В честь бывшего канцлера в ультранационалистическом Страсбургском университете в тот год был устроен огромный праздник — «Коммерс».

После того как Викки переехала в резиденцию под Висбаденом, лед в ее отношениях с сыном постепенно стал таять — лечит не только время, но и расстояние. Викки радовалась отставке Бисмарка. Она согласилась выполнить небольшое дипломатическое поручение сына и 19 февраля с дочерью Маргаритой в сопровождении большой свиты прибыла в Париж. Формальный повод для визита заключался в том, чтобы выразить личную благодарность французским художникам, которые согласились выставить свои полотна на предстоящей в Берлине выставке. Истинная цель поездки состояла в том, чтобы прощупать мнение французов по вопросу возможного сближения двух стран. Первые дни прошли спокойно — Викки посещала различные мастерские и студии, но затем буланжисты устроили демонстрацию протеста, началась антигерманская кампания в прессе, дело дошло до беспорядков. Викки поспешила ретироваться в Лондон.

Главным занятием вдовствующей императрицы стало строительство дворца Фридрихсхоф — памятника покойному супругу. Автором проекта был Эрнст Ине — любимый архитектор семьи. Проект, в котором солидная немецкая основа была расцвечена несколькими деталями в стиле Тюдоров, произвел сильное впечатление на Вильгельма. По воспоминаниям ее служанки, Викки засветилась, получив однажды письмо от сына с приятной новостью: «О, такой чудесный подарок от Его Величества! Подумай только: он отдал мне старую крепость в Кронберге, и я могу переделать ее по своему вкусу! Есть чем заняться!»

Вильгельм продолжал свои упражнения в политической риторике, которая порой доходила до немыслимых высот. 20 февраля в речи перед бранденбургским ландтагом он заявил примерно следующее:

«А теперь, бранденбуржцы, слушайте: к вам обращается Ваш маркграф! Идите за ним, куда бы он вас ни повел, следуйте за ним в радости и горести! Все это — ради блага и величия нашей отчизны!»

Вильгельм много шумел о необходимости строительства настоящего флота, но дело пока не двигалось — вероятно, сказывалась оппозиция со стороны сухопутного лобби. Кайзер не забывал о море: его рабочий стол — подарок от британского королевского флота — был украшен выгравированным на поверхности знаменитым изречением Нельсона: «Англия рассчитывает на то, что каждый из вас выполнит свой долг». Весной в Кильском замке состоялась встреча с молодыми офицерами флота. Она не принесла удовлетворения кайзеру, который прервал беседу резким замечанием: «Вы говорите более часа, я внимательно вас слушаю, но пока никто не выступил с какими-либо позитивными соображениями». Зенден-Бибран предложил высказаться Тирпицу. Его выступление тоже не понравилось кайзеру. На следующий день все присутствующие получили взыскания.

Пока забота о флоте у Вильгельма свелась к разработке эскизов новых вымпелов и флагов. Он придумал собственный флаг капитана яхт-клуба. Его крайне занимал вопрос, должны ли трубы нового легкого крейсера быть расположены перпендикулярно палубе или могут слегка отклоняться от вертикали. Он внимательно ознакомился с чертежами своей новой яхты, а заодно внес изменения в список приглашенных на очередное «северное путешествие». Он вычеркнул фамилии Вальдерзее и Бронзарта — будут говорить только о делах и испортят все веселье. С точки зрения морского командования, именно по этой причине их и следовало бы пригласить. Последнее слово оставалось за монархом.

5 марта Отто Бисмарк рассказал баронессе фон Шпитцемберг, что именно он инспирировал появление в прессе статей, которые поставили Вильгельма в такое неудобное положение. Бывший канцлер сделал пессимистический прогноз: его меньше беспокоили внутренние проблемы, больше — перспектива войны с Россией. Он знал, что через два года, если не раньше, русские закончат перевооружение армии. «Самая опасная черта характера кайзера, — делился он с баронессой, — это то, что он очень подвержен постороннему влиянию и торопится тут же претворить в жизнь то, что ему в данный момент кто-то насоветовал; в общем, никакой последовательности…» На следующий день Бисмарк сообщил своей собеседнице подлинную причину своего увольнения: «Его главный придворный льстец Ферсен сказал ему, что, если бы у Фридриха Великого был другой канцлер, он бы никогда не стал Великим. Наш кайзер хочет, чтобы его именно так и называли».

Вильгельм все произносил речи. Особенно долго он говорил при открытии памятника своему деду Вильгельму I. Он напомнил присутствующим (вполне в духе Бисмарка, кстати) о том, что армия, а не парламент объединила страну в рейх. Это было 18 апреля, а 24-го ушел в мир иной тот, кто сыграл главную роль в успехах прусского оружия, — Гельмут фон Мольтке. Торжественные похороны состоялись 28-го числа. Вильгельм почтил своим присутствием траурную процессию, которая начала свое движение от колонны Победы. Как заметила баронесса фон Шпитцемберг, «чувствовалось отсутствие одного человека — Бисмарка». Выступая 7 мая в Бремене, Вильгельм доверительно сообщил аудитории: «Я хотел бы, чтобы дело сохранения мира в Европе было доверено мне. Я бы принял все меры, чтобы он никогда не был нарушен».

Журналисты скептически воспринимали заверения кайзера о его приверженности делу мира и о желании сделать свой народ счастливым и богатым. Для Вильгельма была характерна невоздержанность в словах и выражениях, но никто не решался сказать ему об этом. Он отказывался согласовывать заранее тексты речей с министрами, а те скрывали от него правду о той критической реакции, которую эти выступления вызывали в прессе. Даже Эйленбург трусил; самое большее, он осмеливался лишь посылать соответствующие вырезки из газет Маршаллю фон Биберштейну, чтобы тот при случае положил их на стол кайзеру. Вероятно, порой газетчики были слишком строги к Вильгельму. Ну чем так уж плоха речь, которая начиналась с таких проникновенных слов: «Я поведу вас к славному будущему»?