VIII

VIII

В дневниковой записи от 15 апреля 1915 года полковник Хауз с присущей ему проницательностью изложил свои мысли насчет Вильгельма и начатой им войны. Он не вполне разобрался в мотивах, которыми руководствовался кайзер (то же самое можно сказать и о его английских современниках), но в остальном все описано верно:

«Для меня совершенно ясно, что кайзер не хотел войны и не ожидал, что она начнется. Он весьма неразумным образом позволил Австрии затеять конфронтацию с Сербией, рассчитывая, что если он твердо выступит на стороне своего союзника, то Россия ограничится громкими протестами, и не более того — как это уже имело место, когда Австрия аннексировала Боснию-Герцеговину. Тогда хватило легкого бряцания оружием, и он подумал, что так же будет и на этот раз. Он не верил, что Британия вступит в войну из-за событий на далеком юго-востоке. До этого он дважды прощупывал Англию на западе и вынужден был отступить; вероятно, он подумал, не сделать ли еще одну попытку? В данном случае он исходил из того, что германо-английские отношения с тех пор улучшились, и Англия не поддержит Россию и Францию до такой степени, чтобы самой вступить в войну.

В своем „блефе“ он зашел, однако, так далеко, что обратного пути уже не было; события стали развиваться независимо от него. Он не сумел понять, что создание огромной военной машины само по себе неминуемо ведет к войне. Германия оказалась в руках милитаристов и финансовых магнатов, и именно с целью сохранения их эгоистических интересов были созданы предпосылки, сделавшие возможным это страшное событие».

Субмарины Тирпица продолжали свои операции. 7 мая был потоплен пассажирский лайнер «Лузитания»; погибло около 1200 пассажиров, десятую часть которых составляли американцы. По Соединенным Штатам прокатилась волна возмущения. Посол выразил невнятные соболезнования, но большинство немцев не считали необходимым каяться. Тирпиц прямо заявил, что потопленное судно представляло собой «вспомогательный крейсер, на котором имелось вооружение и большое количество военных грузов». По его утверждению, «Лузитания» так быстро ушла под воду из-за того, что взорвались спрятанные в трюме боеприпасы. Последовал обмен жесткими нотами, первая из которых была направлена американской стороной уже 11 мая. Американский посол Джеймс Джерард считал, что дело идет к разрыву дипломатических отношений. В ответной немецкой ноте констатировалось, что «Лузитания» несла в себе военный груз, что, кстати, соответствовало действительности. Вильсон, впрочем, также не отклонился от истины, отметив, что немецкие моряки не потрудились обследовать содержимое трюмов, дабы убедиться в наличии такого груза.

В своей последней ноте по вопросу о потоплении «Лузитании» — от 21 июля 1915 года — американская сторона потребовала от немецкой осудить действия капитана подлодки и заявила, что повторение подобных действий будет рассматриваться как «намеренно недружественный акт». Несколькими днями позже государственный секретарь США Роберт Лансинг пригласил к себе германского посла и сделал ему официальное представление: новых нот не будет, но в случае нападения германской стороны на хотя бы одно торговое судно «война станет неизбежной». Американский посол в Берлине Джерард в это время просвещал полковника Хауза относительно ситуации в правящих кругах рейха: «Император — на фронте, как говорят, „где-то в Галиции“. Его явно стараются убрать с авансцены, как я думаю, с той целью, чтобы в народе перестали думать, что это — „его война“».

19 августа был торпедирован очередной американский пароход, «Арабик». Бернсторф, не ограничившись на этот раз пустыми соболезнованиями, поспешил предложить материальную компенсацию. Американцы на время смягчились, объявление войны было предотвращено.

Пока шла эта дипломатическая баталия, Вильгельм пребывал вовсе не на фронте и не в Галиции, а в замке Плесс в Верхней Силезии, где, как мы помним, обитала давняя пассия кайзера Дейзи Плесс. Официально выбор этого места в качестве временной резиденции Верховного главнокомандующего (он прибыл туда 5 мая) объяснялся, разумеется, военными соображениями. Замок находился неподалеку от Тешена, где расположился штаб австро-венгерской армии, которая начала крупные операции против южной группировки российских войск. Во всяком случае, для приближенных Вильгельма здесь было все привычнее, чем в Люксембурге или Шарлевилле. Правда, некоторых смущало присутствие Дейзи. Тирпиц, к примеру, прямо подозревал, что она — английская шпионка. Неформальные (скажем так) отношения между Вильгельмом и его приятельницей-англичанкой (которая так и не научилась говорить по-немецки) сохранились до лета 1917 года.

Продолжилась раздача наград. Фалькенгайн удостоился высшей государственной награды — ордена Черного орла. Рицлер, посетивший кайзера в его силезской резиденции 11 июля, записал, что Вильгельм показался ему бледным и каким-то слишком серьезным на фоне легкомысленной роскоши замка, но он «самого лучшего мнения о канцлере, гневается на тех, кто мутит воду, особенно на Бюлова, а также на всяких аннексионистов».

В это время сложилась прочная коалиция между канцлером Бетман-Гольвегом и шефом гражданского кабинета кайзера Валентини. Рицлер поэтому пишет о нем в соответственной тональности: «Валентини производит очень хорошее впечатление: человек разумный, реалистически мыслящий, твердый в убеждениях, тактичный, остроумный, но не желчный». Рицлер сочувственно воспроизводит мнение Валентини, которое тот явно хочет довести до сведения канцлера: «Болен (Крупп) и Гугенберги всячески пытаются подорвать наши позиции при дворе». «Наши» — то есть его собственные и Бетман-Гольвега. Фалькенгайну, напротив, кажется, ничего не угрожает: его авторитет непререкаем. Во всяком случае, пока… Интеллектуал Рицлер в своих записях не может скрыть презрительного отношения к окружению кайзера: там собрались люди «совершенно необразованные», хотя в остальном сами по себе вполне приличные. Исключение в этом смысле он делает только для генерала фон Плессена. «А ведь как много мог бы сделать такой силезский магнат, как тот же Плесс, для искусства и литературы! Увы, весь круг интересов для этих людей ограничивается охотой. Так уж они воспитаны». Заканчивает Рицлер грустно: «Еды было мало». По крайней мере это явное опровержение легенды о том, что Вильгельм наедал себе ряшку, в то время как его народ голодал.

31 июля Вильгельм выступил с речью по случаю годовщины начала войны. Там он вновь говорил о своем миролюбии и своей невиновности в трагических событиях, имевших место год назад. Были повторены знакомые аргументы: Антанта в течение десяти лет готовилась нанести удар по Германии, которая, как там считали, слишком быстро развивалась, Германия не могла оставить на произвол судьбы своего австрийского союзника, у Германии нет никаких колониальных амбиций…

Все лето, большую часть осени и начало зимы Вильгельм провел на Восточном фронте (хотя на самом деле, разумеется, в безопасном удалении от него). Он объяснял все очень просто: где военные действия принимают динамичный, маневренный характер, там и требуется его присутствие. Можно усомниться в адекватности этого суждения, но одно несомненно: в 1915 году настоящая классическая война велась именно на востоке. 5 августа пала Варшава. 4 сентября Вильгельм провел несколько часов в Кракове, исключительно в качестве туриста. Такой же характер имел и визит в Ковно, состоявшийся в середине сентября, — Вильгельму очень понравился местный собор.

За лето определенные изменения произошли во взглядах Вилли Маленького. Неприятие демократии осталось, но он счел за благо несколько отмежеваться от пангерманцев с их требованиями аннексий на востоке и западе. Биограф кронпринца пишет, что он стал мыслить «более реалистично». К концу года он, как утверждают, сочинил некую записку на имя отца. Вилли пришел к выводу, что есть только два способа достичь мира, который сохранил бы Германии ее довоенный статус, — либо пойти на сделку с русскими, либо возобновить прерванные в канун войны переговоры с англичанами.

23 сентября кайзер вернулся в Берлин. Официальной целью его приезда было празднование дня рождения Доны и 500-летия правления Гогенцоллернов в Бранденбурге. Он долго отказывался принять американского посла Джерарда, выражая таким образом недовольство поведением его соотечественников, которые снабжали Британию вооружением и продовольствием. Наконец 22 октября послу удалось добиться аудиенции. Она состоялась в потсдамском Новом Дворце. Кайзер встретил посла в полевой форме, стоя за столом, на котором были разложены карты театров военных действий. Начав с обвинений, Вильгельм быстро перешел к извинениям — за потопление «Лузитании»: «Конечно, это не по-джентльменски — погубить столько женщин и детей!» Он не скрывал свое отношение к Соединенным Штатам. Он часто повторял: «Америке следовало бы задуматься о том, что будет после окончания войны» или «После войны я не намерен терпеть всякие глупости от Америки».

27 октября Вильгельм вновь возвратился в замок Плесс, который оставался его резиденцией вплоть до середины декабря. 9 ноября он посетил Брест-Литовск. Перед отступлением русские взорвали значительную часть зданий. Глядя на руины, кайзер, вероятно, вспомнил о своей первой дипломатической миссии. По просьбе Бисмарка молодой Вильгельм приехал сюда в 1886 году для того, чтобы сохранить русско-германский союз. Теперь перед ним был мертвый город. Уцелел только православный храм.

29 ноября Вильгельм прибыл в Вену. Это была первая встреча двух императоров со времени начала войны. У них был повод для торжества: десятью днями ранее остатки разбитой сербской армии покинули территорию своей страны. «Настал час расплаты за убийство кронпринца в Сараево».