VIII
VIII
О том, что в культе Нанны существовал священный брак, косвенно свидетельствует то обстоятельство, что, являясь богом Луны, Нанна был в то же время умирающим (или убиваемым) богом. Об этом свидетельствуют обряды «Великого плача о жребии Нанны», происходившего после конца жатвы, во время высокого разлива в месяце sig4-a (III). Сельскохозяйственная роль Нанны как номового божества подчеркивается существованием праздников «?-ki-ti — сева Нанны» и «?-ki-ti — жатвы Нанны»; первый из них тоже связан со временем «Великого плача», — правда, в данном случае неясно, плача по Нанне или по ком-нибудь другом.
Есть и прямые свидетельства. Два из них отстоят от интересующего нас времени на семь-девять столетий, но одно — более раннее (оно относится к эпохе «Архаического Ура», примерно лет за 800–900 до царства Ларсы), другое — более позднее. Это второе свидетельство — песня-заклинание в помощь роженице, описывающее соитие Нанны в облике дикого быка с лазурной бородой с юной невинной телицей и рождение его первенца. Текст написан уже по-аккадски и вряд ли относится ко времени ранее последней четверти II тысячелетия до н. э., но вряд ли и много позднее. Сам по себе он указывает на существование мифа о волшебном соединении бога Нанны с телицей, но не на существование обряда. Однако именно на обряд указывает рисунок, выгравированный на большой печати (такие печати обычно считаются храмовыми), оттиснутой на глиняной пробке от крупного сосуда времени «Архаического Ура». На печати изображен обнаженный мужчина в бычьей маске, совершающий co?tus a tergo с женщиной, которой прислужницы надевают на голову причудливый головной убор, воспроизводящий, очевидно, коровьи уши (и рога?). На заднем плане или вокруг — певчие (?) и музыкантши с арфами. Женщина пьет что-то через трубку или тростинку из стоящего на земле или врытого в нее сосуда. Вся эта сцена похожа более на воспроизведение именно обряда, чем на иллюстрацию мифа: на это указывают маски вместо животных тел или хотя бы голов и свита из прислужниц, певчих и музыкантш. Это — памятник на 900 лет старше энтум Эн-Анеду, современницы описанных нами жителей Ура, и в этом смысле для ее времени еще ничего не доказывает. Однако и позже, в течение III и II тысячелетий до н. э., часто встречаются терракотовые «образки» и реже печати с изображением ритуального совокупления, причем женщина, едва ли не как правило, пьет из сосуда через тростинку или трубку.[613] Правда, и подобные изображения еще не доказывают, что и в XIX в. до н. э. этот обряд совершался, а не был заменен какой-либо символикой. Но, вообще говоря, последнее маловероятно, потому что основной частью богослужения в вавилоно-ассирийских храмах до начала I тысячелетия до н. э. являлось, как мы уже упоминали, наряду с песнопениями и славословиями в честь божества самое натуралистическое воспроизведение его вполне человекоподобного быта. Более чем естественно, чтобы столь же натуралистично разыгрывалась бы и любовная жизнь богов и богинь. Но все же желательны хотя бы косвенные доказательства.
Попытаемся проследить скудные известия, дошедшие по этому поводу от веков между XXVII и XIX до н. э.
Прежде всего привлекают наше внимание так называемые «царские гробницы» времени I династии Ура (около 2500 г. до н. э.), в особенности две из них, наиболее исследованные — гробницы Пу-аби[614] и Абараге, которые, судя по всему, были не царицами, как полагают обычно, а именно жрицами-энтум.
Пу-аби была погребена не в обычной могиле, а в подземном сводчатом склепе, где она лежала на спине на деревянном ложе в плаще из синих лазуритовых бус и пышном головном уборе из золотых листьев, венков и заколок в виде цветов. Вокруг склепа Абараге было выкопано обширное подземное помещение, в котором с серебряными лентами в волосах и в цветных плащах сидели трупы десятков женщин свиты, музыкантш и т. п. — видимо, усыпленных или добровольно отравившихся. Тут же были найдены поразительной работы арфы; к их резонаторам были приделаны золотые или серебряные головы быка с лазуритовой бородой (быка бога Нанны) и священной коровы богини Нингаль; золотые туалетные приборы, доски для игры в кости (вроде нардов) и разная драгоценная утварь. В засыпанном землей пологом спуске-коридоре, ведшем с поверхности земли в склеп, были найдены повозки и скелеты волов с их погонщиками, а также воинов в шлемах-шишаках и с копьями, как бы охранявших вход. Все эти люди, сопровождавшие Пу-аби и Абараге в загробный мир, вряд ли могли быть рабами и рабынями, хотя, быть может, по каким-либо другим основаниям находились под патриархальной властью царицы (и царя?).
Для понимания этого погребения необходимо иметь в виду, что Ур в то время был столицей царства, и жена царя сама была жрицей. Впрочем, Пу-аби могла быть и не царицей, а царевной-энтум, как позднейшие верховные жрицы Нанны и Нингаль. Во всяком случае, это не простое погребение; даже могилы царей того же времени все же не столь богаты и к тому же устроены совсем иначе. Ни в одной могиле этого времени, ни в царской, ни в иной, покойник не лежит на ложе.
Высказывалось мнение, что погребение Пу-аби и некоторые подобные — это следы обряда священного брака. Однако из существа мифа о Нанне и Нингаль могло бы вытекать умерщвление быка-Нанны, но не жрицы, игравшей роль Нингали, и ее свиты. Против объяснения погребения урских «цариц» как части обряда священного брака говорит и другое: погребение, требовавшее таких огромных расходов, не могло просто входить в ежегодный весенний праздник возобновления плодородия; если это и ритуальное, а не обычное погребение, то это должен был быть какой-то особо значительный ритуал, совершавшийся, может быть, раз в поколение.[615]
Все же наиболее вероятно, что Пу-аби была жрицей, умершей естественным путем, но что ее смерть и погребение справлялись как окончательное ее соединение с божественным супругом. Нельзя, конечно, полностью исключить, что умерщвлена была не только свита, но, по каким-либо культовым соображениям, и сама Пу-аби. Для нашей проблемы, однако, достаточно факта умерщвления свиты: там, где человеческие жертвоприношения не заменены еще символическими (как, например, в египетских гробницах), там можно предполагать, что и священный брак мог быть настоящим, а не символическим.
Переходя от I к III династии Ура (XXI в. до н. э.), прежде всего отметим, что реальность священного брака Инаны и Думузи, разыгрываемого царем и жрицей, сейчас уже, кажется, никем не может подвергаться сомнению, и поэтому есть основание думать, что не иначе обстояло дело и со священным браком Нанны и Нингали. В принципе роль Нингали должна была разыгрывать жрица-энтум; менее ясно, кто должен был играть роль быка-Нанны.
Однако тут же заметим, что и с энтум дело обстоит не так просто. Должность эта была пожизненной, и, например, энтум Эн-Анатума, дочь ИшмеДагана, царя Иссина, служила жрицей-энтум около 30 лет, если не больше. Вряд ли она могла лично исполнять роль супруги бога в течение всего этого времени, если только обряд священного брака не совершался, например, лишь однократно в период служения каждой жрицы. Но по сути вещей подобный обряд должен был бы исполняться так же ежегодно, как ежегодно повторяется жизненный цикл растений и животных. В таком случае энтум должна была иметь какую-то заместительницу или заместительниц. Вполне вероятно, такой заместительницей могла быть наложница бога более низкого ранга — жрица, называвшаяся «лукур святилища» (или «лукур домашняя» — в противоположность «походным», ср. ранее) — lukur-??. Она упоминается в довольно любопытной связи в некоторых хозяйственных документах дома энтум — «Гипара» — при последнем царе III династии Ура, ИббиСуэне:
1) UET III, 101: «1 таз (?) для возлияния масла (? n?g-?-d?-a), кровать, выложенную лазуритом и золотом, дар царя, приношение для жертвы ne-sag[616] Нанны, Саль, „храмовая лукур“ (lukur-??) получила. Месяц „Великого праздника“ (IX), год „Эн-Амгалана был избран эном Инаны“» (— 2021 г. до н. э.);
2) UET III, 378: «1 (кровать),[617] выложенную самшитом, лазуритом и золотом, дар царя, 1 dar?[618] питьевую… весом 1/2 мины… (= 250 г), дар Дайи, управляющего (храмовым хозяйством, ?abra) — приношение для жертвы ne-sag Нанны, Саль, „храмовая лукур“, получила: 1 медный сосуд-alal (весом) 20 мин (=10 кг), приношение для жертвы ne-sag для Нанна-Совершается-в-Излиянии/Воссиянии-его.[619] Санг-Нанна, жрец-gud?, получил из „канцелярии золота и драгоценностей“ (?-dub-(b)a gu?kin-za-g?n(a)-ka-ta). Приношение для жертвы ne-sag и „распри“ (?).[620] Месяц „Праздник божества Мекингаль“ (ezen dMe-ki-g?l, XI), год…»
Итак, для жертвы nis?num (nisakkum) Нанны требуется ложе, питьевой прибор и медный сосуд alal.
О сосуде alal, аккад. alallu[m], elallu[m], А. Салонен в специальном исследовании по вавилонской посуде[621] сообщает, что он мог быть керамическим, медным или серебряным; этот же шумерский термин применяется в смысле аккадского pisannu[m] — «сосуд (для хранения)» и alall?, al? — «слив, труба» (заметим, что через подобные «сливы» усопшим родичам возливалась под землю холодная вода); в последнем значении alal мог быть и деревянным. А в вавилонском синонимическом словаре alall? объяснено как nansabu ?a qan? — «то, из чего сосут тростинкой». Невольно вспоминается изображение на печати из «Архаического Ура»; к тому же в деле участвует жрица лукур;[622] причем ее имя собственное само по себе эротично. Любопытно, что в числе божеств, имеющих отношение к этому обряду, — бог Лаль; l?l значит «мед», точнее, «медок, (пьянящий?) напиток из финиковой патоки», играющий важнейшую роль в описаниях священного брака Инаны, — так, например, в свадебной песне жрицы, совершающей обряд с царем ШуСином:
— Муж, дай, окажу тебе я ласку,
Мои ласки могучие слаще медка,
В опочивальне твоей медовой
Прелестью ласк твоих радоваться будем…
Весьма вероятно, что жрица — участница священного брака на шумеро-вавилонских изображениях пьет из сосуда через трубочку именно l?l — «медок».[623]
Что же касается божественного существа dNanna mu-ri-a-na ba-ak, тоже получающего свое возлияние, то это, очевидно, какая-то особая ипостась лунного бога — и скорее всего его замаскированный заместитель в брачном обряде (см. примеч. 619).
В хозяйственных документах времени ИббиСуэна выражение dNanna mu-ri-a-na ba-ak встречается еще несколько раз:
3) UET III, 149, 161, 164 (датированы разными месяцами с XI по I) — выдача со склада «постоянных жертвоприношений (s?-dug4) вином, (замешанным на) муке,[624] для dNanna, dNanna mu-ri-a-na ba-ak, dL?l, dNin-?-zalag-(g)a и dNisaba»;[625]
4) UET III, 355 «1 мина (= 0,5 кг)…[626] для золотых… (?)[627] и sams?tum[628] mu-ri-a-na ba-ak.[629] Контролер… (такой-то)».
Если мы правильно читаем и толкуем эти допускающие множество гипотез документы, то при III династии Ура обряд «священного брака» Нанны и Нингали осуществлялся реально, хотя не обязательно с энтум — ее могла замещать «храмовая (домашняя) lukur», а роль быка-Нанны играл неизвестный жрец, зашифрованный выражением dNanna mu-ri-a-na ba-ak.
Та же практика, очевидно, продолжалась и при царстве Ларсы; по крайней мере нам известны «сыновья энтум Нанны» от 8-го года ВарадСина и 35-го года РимСина,[630] по-видимому сыновья предшественницы Эн-Анеду и ее самой, и один «сын жрицы nin-dingir»,[631] т. е. ?ntu[m] или ukb?btu[m] — правда, в данном случае энтум не Нанны, а другого божества, вероятно Нингиззиды. Сыновья энтум в Вавилонии не были редкостью: еще А. Фалькенштейн предположил, что знаменитый Гудеа, правитель Лагаша, вероятно, был сыном от «священного брака» хтонической богини Нгаумду(г), и это давало ему такое положение, что он мог жениться на дочери правителя нома, а потом сам стать правителем. В «Эпосе о Гильгамеше» (аккадская версия, табл. III), когда Гильгамеш приводит к своей матери, богине Нинсун, своего друга Энкиду, его приветствуют «жены бога» и «дочери бога». Одно время меня смущало, почему только дочери, а не сыновья, и кто они такие. Но эти «дочери бога», конечно, родные сестры Гильгамеша; придавать ему еще и братьев значило бы сюжетно очень осложнить поэму. Он ведь сам был сыном от «священного брака» богини Нинсун — вот почему родной отец его нигде не фигурирует, а Лугальбанда, по неэпической традиции его отец, выступает в эпосе только как божество-предок. Возможно (по преданию), сыном энтум был и царь Саргон Аккадский (в тексте «Легенды о Саргоне» — трудно объяснимая форма ummi е-n?-tu). Эта легенда показывает, что быть сыном энтум не всегда было выгодно: Саргон начал с крайней бедности. Но дело в том, что он, видимо, был сыном энтум от незаконной (т. е. не культовой) связи: «Понесла меня мать, родила меня в тайне…» — и затем пустила в ковчежце по водам Евфрата.
Обстоятельства культа Нанны и Нингали, и в частности того, как проявлялся священный брак, до сих пор во многом неясны. Многое, несомненно, дают культовые тексты из цикла Инаны и Думузи: ряд образов и метафор, примененных в них, происходит явно из культа Нанны, в частности когда Инана величает жениха «диким быком» и хвалит его лазуритовую бороду:
Тот, кто был создан для меня, тот, кто был создан для меня,—
Борода у него лазурная.
Дикий бык, кого создал Ан для меня в согласии с судьбою,[632]
Борода у него лазурная…
Такие переклички между сходными культами и обрядами нередки. Так, и бог Энки изображается в виде быка, а разлив рек — как его совокупление с рекой-телицей.
Но метафоры дают мало для ясного представления о самом ходе обряда, так что пока приходится исходить из изображений на печатях и терракотовых «образках» в частных домах, о которых уже говорилось. Да еще кое-что могут дать чисто описательные части любовных песнопений из цикла Инаны и Думузи, говорящие о приготовлениях невесты. Поскольку они, очевидно, в основном совпадали с обычным брачным обрядом (и наоборот — обычный брачный обряд многое заимствует от «священного брака»), то у нас есть полное основание предполагать, что хотя Нанна и Нингаль, в отличие от Думузи и Инаны, представлялись в обликах быка и коровы, но подготовительная часть брачного обряда была во многом сходной.
Дело начинается с украшения невесты: прислужница подает ей ларец (?), из которого та выбирает лазуритовые бусы, свисающие на грудь, яйцевидные бусы, надеваемые вокруг лба и вокруг бедер, лазуритовое украшение в виде растения (?) в волосы (или в парик?),[633] золотые ленты, золотые серьги (и еще одни бронзовые),[634] косметику (?) для лица, украшение в ноздрю, белый камень на пупок и еще какие-то украшения для лона (это, надо думать, навешивалось на традиционный двойной поясок, надетый вокруг талии, который развязывали в брачную ночь), сандалии на ноги и, наконец, ветку ивы вместо «фигового листка». Пока никакой одежды — может быть, она и нужна была для земной невесты, но не для богини. Затем невеста (Инана) посылает сообщить отцу, что примет жениха в своем «Гипаре». Между тем жених приносит к ее двери угощение.[635] Тогда смущенная невеста обращается к матери, и та уговаривает ее впустить жениха. Начинается вторая часть приготовления к брачному обряду: невеста по совету матери совершает омовение (казалось бы, это следовало сделать раньше, до того как она надела украшения, — но, может быть, песнопение не так уж точно передает порядок происходившего?). Затем невеста умащает тело маслом, надевает царский плащ,[636] приводит в порядок бусы и в качестве богини и царицы сжимает в руке свою печать. Жених тогда открывает дверь в брачный покой. Правда, на изображении из «Архаического Ура» украшение невесты происходит как будто уже в присутствии жениха, но, возможно, это надо отнести за счет «сгущения событий», весьма характерного для древнего изобразительного искусства, особенно глиптического, где художник имел мало места для гравировки. На этом изображении прислужницы Нингаль наряжают «невесту» телицей — мотив, отсутствующий в свадебном обряде Инаны.
Однако — и это как раз соответствует изображению — жених тут не остается один на один с невестой. В обряде священного брака урского царя с лукур подружки прославляют входящего жениха пением:[637]
— Ты господин наш, ты господин наш,
Серебро и камень лазурный, ты господин наш,
Наш землепашец, дающий встать хлебам высоко, ты господин наш!
Затем поет ему похвалу сама лукур.
Песнопения об Инане и Думузи — правда, в очень метафоризированной форме — излагают от лица богини и то, что происходит дальше, но так как в случае Нанны и Нингали перед нами маски быка и телицы, то это изложение к их обряду уже не подходит; нам приходится исходить из прямых данных времени «Архаического Ура» и косвенных данных хозяйственных документов III династии Ура.
Покидают ли прислужницы и музыкантши (а также упоминаемые хозяйственными документами жрецы-gud?) брачный покой — неясно: то обстоятельство, что свита изображена вместе с «быком» и «телицей» на печати, по перечисленным соображениям недоказательно. Вполне вероятно, что они покидали брачный покой и запирали его. Но столь же возможно, что этот обряд, столь важный для всей общины, происходил при избранной группе посвященных — хотя бы стоявших в отдалении (ср. выше русскую святочную игру с «быком»).
Если мы правильно определили значение документов, упоминающих dNanna mu-ri-a-na ba-ak, то в культе Нанны и Нингаль подобный обряд должен был происходить ежемесячно, вероятно в связи с фазой Луны (возможно, новолунием: поскольку месяц ne-sag=nis?nu[m] знаменовал начало лунного года, то вероятно, что жертва ne-sag знаменовала вообще начало всякого месяца, когда «рога» Нанны впервые появлялись на небе):[638] до нас дошли документы такого рода от трех различных (хотя и последовательных) месяцев. Соответственно, ежемесячное исчезновение Луны могло сопровождаться убиением быка, на что, может быть, указывают различные обряды «плача»,[639] особенно «Плача о жребии Нанны». Конечно, ручаться за то, что обряд совершался ежемесячно, невозможно — ведь и само существование обряда нами только реконструировано.
Во всяком случае, это, несомненно, был не единственный обряд, совершавшийся в храмах Нанны и Нингали. Вероятно, — как мы это знаем относительно ассирийских храмов II тысячелетия до н. э. — происходили ежедневные действа, имитировавшие «жизнь» божеств. Помимо этого совершались многолюдные торжественные славословия, соответствовавшие тому или иному времени дня, месяца или года. Верующие, вероятно, могли и в любое время зайти помолиться могущественному божеству — в случае Нингали в Энун (agrun); в «Гипар», гинекей жрицы, видимо, далеко не все были вхожи.
Огромное значение имели жертвы. Хотя по своему происхождению они воспринимались как кормление бога, но в целом восприятие факта жертвы в это время было более сложным. Терминология жертв была весьма непростой и нам не до конца ясна. Были жертвы возлияния, рассыпания муки, заклания, сожжения и т. п. Мало того, жертвы приносились не только богу, но даже и неодушевленным предметам в его «доме».
5) Чтобы дать об этом некоторое представление, достаточно привести список второстепенных и только мучных жертв (UET III, 170), приносившихся в храм Нанны и Нингали в момент падения династии Ларсы[640] в течение всего лишь двух месяцев. Б. Левин и У. Халло[641] опубликовали его в форме таблицы, сохранив порядок перечисления, принятый в оригинале, который после каждой группы жертвоприношений указывает обряд или праздник, к которым они относятся, и дает промежуточный итог расходов продовольствия. Мы, напротив, сначала будем указывать праздники и обряды, потом жертвоприношения к ним, а промежуточные итоги будем опускать; чтобы не повторять названия продуктов, будем обозначать их маленькими буквами в скобках: (а) — «гороховая мука», (б) — «толченая (?) мука, толокно (?)», (в) — «тонкая мука-крахмал», (г) — «ячменная крупа», (д) — «подсушенный хлеб»,
Неизвестный месяц
1) Праздник e??e?u[m][642] новолуния:
Неизвестному объекту — 15 s?la[643] (а), 16 s?la (б), 1/6 s?la (в); засову Э-кишнугаля (=священного участка бога Нанны у зиккурата) — 10 s?la (а);
засову верхнего двора (вперед двором зиккурата Нанны) — 10 s?la (а);
на «толстые» хлеба — 10 s?la (а);
для освящения (?)[644] при осмотре (?)[645] засовов великого двора (=двора зиккурата) и (священного) покоя — 5 s?la 322 (а) и 1/6 s?la (в).
Обход помещений великого двора и снаружи.[646]
2) Праздник e??e?u[m] 7-го дня — то же самое.
3) Праздник e??e?u[m] 15-го дня — то же самое.
4) Праздник e??e?u[m] 25-го дня:
На лаваш — [количество не сохранилось];
в таз для возлияния масла[647] — [количество не сохранилось];
на жертву рассыпания и засову Э-кишнугаля (главного храма Нанны) — [количество не сохранилось];
засову верхнего двора — [количество не сохранилось];
засову великого двора и снаружи — [количество не сохранилось, но итог по e??e?u[m] 25-го дня примерно в 3 раза меньше, чем в предыдущие праздники].
5) [Какой-то праздник в] 27-й [день]:
[Одно небольшое жертвоприношение].
6) Следует какой-то большой праздник, название которого не прочитано. При этом «в вечернюю прохладу» (?-u(d)-te-na) перед богом Энки и его супругой (т. е. перед их статуями) приносятся:
В таз для возлияния масла — 2 s?la (а);
(какой-то рыбе, очевидно посвященной богу вод Энки),—
2 s?la (г) и засовам (неясно каким) — 3 s?la (а).
Перед статуей их сына Асаллухи:[648]
2 s?la (а) на лаваш и 2/3 (б) прибору для возлияния топленого масла (?-nun);
«Как стемнеет (?-gi(g)-ba)», перед Энки и его супругой:
На лаваш — 40 s?la (а) и 10 s?la (б);
сосуду для возлияния растопленного масла — 2 s?la (б);
зернотерке для пшеницы — 2/3 s?la (в);
засовам 2 s?la (а).
Асаллухи повторно получает то же, что и в «вечернюю прохладу».
«Среди ночи» (ina mu?im) Энки и его супруге приносится 2 s?la (а) и 1 s?la (в) на «печение хлеба».
Все это обобщено как «обычная трапеза» (napt?n ?u-gi-na).
Следует еще одна «обычная трапеза», очевидно в 28-й день месяца (текст не сохранился).
На 29-й день (накануне новолуния) жертва приносится, только как стемнеет. На этот раз приносится 5 s?la «подсушенного хлеба» (д), 2/3 s?la (б) прибору для возлияния масла (на?) подсушенный хлеб и 2 s?la (а) на «плач у наружных ворот»: этим подтверждается, что исчезновение месяца оплакивается как смерть Нанны.
Следующее новолуние справляется иначе, чем предыдущее:
5 s?la (а) и 5 s?la (б) на лаваш; 323
3 s?la (б) лучшему прибору для возлияния масла
(n?g-?-d?-a-sig6-sig6);
5 s?la (а) для обхода помещения в опочивальне
(?-nun-na);
2 s?la (а) для обхода помещения в верхнем жилье;
15 s?la (а) для обхода помещения внутри дома, а также
засовам внутри и снаружи.
Далее идут примерно те же жертвоприношения, что и в предыдущем месяце.
6) Второй документ, относящийся к началу царствования Хаммурапи в Уре, значительно менее интересен. Он посвящен выдачам на жертвоприношения не муки, а сикеры (пива) с указанием, сколько на ее приготовление пошло ячменя. Перечислим лишь назначение жертв:
(A) 1) на возлияние в доме Сина (=Нанны) внутрь Бездны;[649] 2) на возлияние для кувшина;[650] 3) для (разных) чаш (??);[651] 4) для возлияния, а также засовам, трапеза в Э-кишнугале в вечерней прохладе; 5) для (разных) чаш (??); 6) для возлияния, а также засовам, трапеза-ужин (kin-sig);[652] 7) на трапезы в Э-кишнугале;
(Б) 1) засову верхнего двора, 2) засову великого двора и снаружи — засовам;
(B) 1) на возлияния (разным) статуям и крупному рогатому скоту;
(Г) 1) для чаш (?); 2) для возлияния; 3) засову Дубламаха[653] — трапеза…;
(Д) 1) засову Э-кишнугаля; 2) засову верхнего двора — в праздник e??e?u[m] новолуния (далее то же самое в праздники e??e?u[m] 7, 15 и 25-го дня — в последний праздник пива выдано немного меньше).
Все это подытожено как «Храм Нанны, положенное за 1 месяц…, месяц izi-izi-gar, 1-й день» — следует дата.
Ко всему этому, разумеется, надо еще прибавить жертвы ячменем и пшеницей, хлебом, гекатомбы скота и т. п. Затем не следует забывать растительное масло, которое шло на умащение статуй и отдельных священных предметов, включая те же засовы. Такого рода мелкие культовые обязанности совершались многочисленными жрецами-gud? (аккад. pa?i?u[m]). Все это стоило огромных средств, поступавших, видимо, скорее за счет обязательных «постоянных приношений» (s?-dug4) и других поборов, чем с собственного храмового хозяйства.[654] Последнее, видимо, было не таким большим, как когда-то (например, жрецы награждались серебром и натурой чаще, чем земельными наделами). Характерно, что в бескровных жертвах принимал участие только храмовой персонал: нет никаких признаков, чтобы в них участвовала и масса общинников, что вероятно для светского населения более глубокой древности (не потому ли, что были и свои домашние жертвоприношения там, где были свои овцы; бедняки же обходились домашней жертвой ячменем?).
Естественно, что из расходной отчетности мы ничего не можем узнать об основном богослужении и обрядах храма.
Разумеется, энтум не принимала непосредственного участия во всех этих повседневных жертвоприношениях и во второстепенных обрядах вообще. Вероятно, она не всегда присутствовала и при песнопениях (судя по другим данным, они были как сольные, так и для хора и для двух хоров). Она, конечно, выходила из своих покоев — в одежде-«завертке», покрытой фестонами, уже тогда старинной, в плаще-накидке с бахромою и в высоком белом, вероятно, войлочном колпаке — только для участия в главных моментах богослужения. Тем не менее можно считать с почти полной несомненностью, что при таком обилии ритуалов и праздников каждый день жизни энтум и вся жизнь ее были заняты до крайности. Не забудем, что она должна была повседневно выполнять и различные ритуалы личного характера: ни один поступок не мог быть совершен без предварительного гадания, в том числе по печени жертвенного ягненка, и требовал молитв и обрядовых действий, чтобы можно было надеяться на успех. Чем выше стояло какое-либо лицо, тем строже нужно было это соблюдать, а энтум, как уже сказано, была при царстве Ларсы первым человеком в Уре.
Понятно, однако, что не из одних обрядовых действий складывалась жизнь энтум. Была и личная, а также и хозяйственная сторона ее жизни и быта. Об этом мы знаем мало, и о многом приходится лишь догадываться.
Энтум имела, конечно, свой штат, начиная с ?abra — заведующего хозяйством и включая служанок (в том числе, очевидно, и lukur-??) и слуг (вероятно, евнухов); она общалась с многочисленными жрецами,[655] через доверенных лиц могла вести различные деловые операции. Вспомним, как nin-dingir бога Нингиззиды вела дела через своего брата, а потом за деньги уступила причитавшиеся ей средства Илиэришу из семьи Имликума. В храме Нанны ростовщические операции велись от имени самого бога Нанны, но через компаньонов — таков был, по-видимому, Думузигамиль, живший в «Переулке с нишей» (U. 17249, UET V, 407). Правда, предпочитали брать взаймы не у Нанны, а у Уту (Шамаша), который, как бог справедливости, считался, очевидно, более благосклонным кредитором. Среди «компаньонов» Шамаша встречаются ВарадСин, Ибния из дома Имликума и его родичи.
Но хотя энтум сама, насколько нам известно, не выступала как деловая женщина, она отнюдь не была затворницей, и, подобно тому как мужчины бывали в «ее» храме, так и она могла видаться с ними и вне своего храма, — конечно, в благопристойной обстановке, например в семейном доме.[656] Так, мы знаем, что энтум Эн-Анеду подарила финиковую плантацию в гавани Ура храмовому служащему КуНингалю, — надо думать, что она виделась с ним лично. Даже закон Хаммурапи (§ 110), грозящий энтум смертью путем сожжения за посещение питейного заведения, предполагает, что энтум могли свободно передвигаться по городу.
Жилище энтум внутри «Гипара» было обыкновенной квартирой вокруг двора, ничем не отличавшейся от дома сколько-нибудь состоятельного гражданина Ура, кроме того, что оно было много больше и окружено храмовыми помещениями, составлявшими с ним вместе одно укрепленное здание. Дома, вероятно, энтум окружали младшие жрицы, рабыни-рукодельницы и, может быть, как в культе Инаны, ее развлекали шуты. Об этой, не ритуальной жизни жрицы мы, как уже говорилось, почти ничего не знаем, но кое о чем мы можем судить по еще одному тексту из цикла песнопений культа Инаны.[657]
Речь идет об изготовлении покрывала для брачного ложа, причем ритуально это происходит, по-видимому, в виде игры, вроде нашего «А мы просо сеяли». Игра-диалог идет между Уту, братом Инаны, богом Солнца, и самой Инаной:
— Высокая царица, — возделанный лен, обильный,
Инана, — возделанный лен, обильный,
Зерно, умножающееся (?) в борозде,
Сестра, довольно тебе высоких дерев,
Высокая царица, довольно тебе высоких дерев.
Я вскопаю тебе, дам растенье тебе,
Сестра моя, принесу тебе возделанный лен,
Инана, принесу тебе возделанный лен.
— Брат мой, когда принес ты мне возделанный лен,
Кто его мне расчешет, кто его мне расчешет?
Тот лен, кто расчешет мне его?
— Сестра моя, принесу тебе чесаным его,
Инана, принесу тебе чесаным его.
— Брат мой, когда принес ты мне чесаным его,
Кто его мне спрядет, кто его мне спрядет,
Тот лен, кто спрядет мне его?
— Сестра моя, принесу тебе пряденым его,
Инана, принесу тебе пряденым его.
— Брат мой, когда принес ты мне пряденым его,
Кто сплетет мне его, кто ссучит мне его,
Тот лен, кто ссучит мне его?
— Сестра моя, принесу тебе ссученным его,
Инана, принесу тебе ссученным его.
— Брат мой, когда принес ты ссученным его,
Кто натянет его, кто натянет его?
Тот лен, кто натянет его?
— Сестра моя, принесу тебе натянутым его,
Инана, принесу тебе натянутым его.
— Брат мой, когда принес мне натянутым его,
Кто соткет мне его, кто соткет мне его?
Тот лен, кто соткет мне его?
— Сестра моя, принесу тебе сотканным его,
Инана, принесу тебе сотканным его.
— Брат мой, когда принес ты сотканным его,
Кто окрасит мне его, кто окрасит мне его?
Тот лен, кто окрасит мне его?
— Сестра моя, принесу тебе окрашенным его,
Инана, принесу тебе окрашенным его.
— Брат мой, когда принес ты окрашенным его,
Кто со мной возляжет, кто со мной возляжет?
— Он с тобой возляжет, он с тобой возляжет,
Твой супруг с тобой возляжет,
Великий Дракон небес с тобой возляжет,
Друг Энлиля с тобой возляжет,
Исшедший из плодовитой утробы с тобой возляжет,
Семя, зачатое царем, с тобой возляжет…
Песня эта относится к началу серии свадебных песнопений Инаны, и далее она (пока еще) отказывается от «Дракона небес» — Думузи и уверяет, что хочет земледельца. Но эта сюжетная сторона песни не относится к тому, что занимает нас сейчас: в приведенной песне-игре перечисляются все этапы работы прядения и ткачества, несомненно совершавшиеся прислужницами энтум при ее доме (мы уже знаем, что ткацкие станы и, во всяком случае, прялки имелись и в частных домах — тем более в богатом обиходе верховной жрицы).
Но все прозаические денежные дела и хозяйственные заботы в доме энтум были подчинены жизни обрядовой, и все обряды, как нам представляется, подводили к главному из них — к ритуалу священного любовного соединения.
Для нас сто шагов пути от дома КуНингаля до дома энтум Эн-Анеду оказались путем из мира расчетливой реальности в мир фантастически обожествленных страстей, который, почти неожиданно для человека нашего времени, и создавал идеологическую основу всего столь, казалось, рассудочного в своей жестокой простоте древневавилонского общества. Конечно, это была только часть идеологической системы; но в ее целостности она будет рассмотрена в других выпусках нашей серии.