II

II

Первые назначения, произведенные Вильгельмом, не вызвали каких-либо споров или кривотолков. Генерал фон Виттих, бывший военный ментор Вильгельма, стал генерал-адъютантом императора. На этой должности он удержался три года, пока Вильгельму не сообщили, что фон Виттих отпускает в его адрес колкие замечания, — и генерал немедленно получил отставку. Ханке, приятель Фридриха III, был назначен главой военного кабинета и занимался кадровыми вопросами. В гражданской сфере эти функции были возложены на Лукануса. Выходец из незнатной семьи, лишь недавно получивший дворянство, постепенно стал для Вильгельма тем же, чем Эйхель был для Фридриха Великого. Его отличительной чертой была непоколебимая преданность своему господину; свою задачу он видел прежде всего в том, чтобы оградить его от всяких внешних раздражителей. Однажды он заявил Бюлову: «Ради всего святого, не тревожьте кайзера! Иначе — бог знает что может случиться!»

Министром двора остался Август Эйленбург (двоюродный брат Филиппа Эйленбурга — приятеля Вильгельма). Он оказался единственным министром, который бессменно сохранял свой пост вплоть до отречения кайзера. Его служебная карьера закончилась только в 1922 году. Август был представителем прусского консерватизма и противником реформирования печально известной трехклассной прусской избирательной системы.

Что касается ближайшего военного окружения, новый император ограничился переименованием своей ставки: ранее ее название звучало на французском «мэзон милитэр», теперь стал употребляться немецкий термин — «хауптквартир» («главная квартира»). Изгнание из обихода всего французского не ограничилось областью семантики: вместо французских вин стали все больше подавать немецкие, вместо шампанского — пресловутый сект — игристое вино.

Вильгельм любил большую свиту. Постоянно при нем должны были находиться представитель ставки в чине генерала, генерал-адъютант, просто адъютанты, командующий дворцовой гвардией, командующий кайзеровской жандармерией и прочие «генералы свиты». Главы военного и военно-морского кабинетов (морское министерство было создано лишь в 1889 году) и начальник Генерального штаба находились в непосредственном подчинении кайзера. Один из министров был немедленно отправлен в отставку после того, как решил появиться в рейхстаге и ответить на вопросы парламентариев. Военная свита непрерывно росла. В 1888 году она насчитывала двадцать человек, к 1914-му это число удвоилось.

Адъютанты подбирались высокого роста, приятной внешности, обязаны были излучать оптимизм и разделять интересы и вкусы монарха. Этим критериям, видимо, вполне удовлетворял сменивший Виттиха генерал фон Плессен — он оставался на своем посту вплоть до бегства Вильгельма из страны, и монарх должным образом ценил его преданность. Куно Мольтке и Хелиус нашли путь к сердцу кайзера своими способностями к музицированию. Карьере при дворе могло помочь прежнее личное знакомство с Вильгельмом или с Эйленбургом. Разумеется, кайзер предпочитал видеть в своем окружении отпрысков знатных родов, особенно из Пруссии, однако среди адъютантов были люди, лишь недавно получившие дворянство, главным образом представители флота. За тридцать лет в ближайшем окружении Вильгельма находились три католика и один крещеный еврей — Вальтер (Мозес) Мосснер, о котором уже говорилось выше.

По своим взглядам окружение нового императора было консервативным, однако политикой эти люди, как правило, мало интересовались, лишь Вальдерзее представлял собой исключение. Более типичной была фигура Шлиффена — «солдат и только солдат». Одно время армейское командование решило вторгнуться в компетенцию МИДа и создало под руководством Генштаба свою собственную дипломатическую службу. Многие офицеры из свиты Вильгельма получили назначение в качестве военных атташе. Особых международных скандалов новоиспеченные дипломаты не учинили — видимо, сказалась их выучка в качестве адъютантов его величества; терпеливо выслушивать его бесконечные монологи — это было их главное предназначение. Некоторым это, впрочем, давалось нелегко, но они это умело скрывали. Один из таких — Нейман-Козель — имел обыкновение после окончания своей смены запереться в комнате, отвести душу парой громких ругательств и затем завалиться спать на сутки. Между прочим, один из сведущих мемуаристов, Цедлиц-Трютцшлер, называет его одним из самых изощренных придворных подхалимов.

Вильгельм сохранил кабинетную систему государственного управления, которая была введена в Пруссии после смерти Фридриха Великого. Она вполне эффективно действовала и при Вильгельме I — режим дня престарелого монарха был подчинен суровому порядку: подъем в восемь утра, до одиннадцати — работа с документами, три раза в неделю — полуторачасовая аудиенция с главами военного и гражданского кабинетов, обед, еще несколько аудиенций, прогулка в экипаже и ужин с Августой. Вечером — театр и прием для узкого круга приближенных. Спал он всегда один, в простой солдатской постели. Путешествовать дед Вильгельма, как уже говорилось, не любил: ему было уютно в родной Пруссии. Весной обычно проходил парад в Потсдаме, осенью — войсковой смотр на Темпельгофском поле в Берлине и большие маневры.

Внук решил следовать распорядку дня своего деда и даже увеличил количество аудиенций, но быстро остыл. В результате он стал принимать министров реже, чем его престарелый дед. В какой-то мере это было связано с тем, что он часто был в отъезде. Охотнее он беседовал с военными; впрочем, и для них существовал строгий лимит времени. Он выслушивал доклады, рисуя на листках какие-то фигуры. Это не значило, что услышанное его не интересовало, но зачастую это выглядело именно так. Часто прерывал говоривших: «Слишком много всяких „если“ и „однако“. Я хочу, чтобы мне было внятно сказано следующее…» Потом следовала какая-нибудь шутка — и зажигалась новая сигарета. Кайзер легко отвлекался и тратил время на всякие мелочи; он мог, например, заявить, что труба на крейсере выглядит неэстетично и ее необходимо переставить, и тому подобное.

Главе кабинета возвращались переданные кайзеру бумаги с пометками «Просмотрено Его Величеством» либо «Не просмотрено Его Величеством». Последние встречались чаще, но справедливости ради следует сказать, что при том потоке корреспонденции, которая к нему стекалась, иначе и быть не могло. Впрочем, Вальдерзее уже в 1890 году пришел к выводу, что Вильгельм «не испытывает больше ни малейшего желания работать». Сам кайзер считал, что «трудится от зари до зари». Новый император унаследовал от родителей любовь к странствиям: подсчитано, что в первые годы своего правления — до 1894 года — он провел в Берлине не более половины всего времени.

С 1889 по 1895 год кайзер регулярно посещал Морскую неделю в британском портовом городке Коу (стала прообразом Кильской регаты), участвовал в гонках на яхтах под одним именем — «Метеор». Вильгельм сменил пять яхт — первую из них построили на верфи в Глазго (изначально называлась «Тисл»), остальные были английского или американского производства. Имя «Метеор» было дано яхтам в память о сражении во франко-прусской войне, в ходе которого немецкий капитан и будущий адмирал Кнорр одержал победу над французским фрегатом «Авизо». Своя яхта была у супруги Вильгельма Доны — судно построили в Америке в 1887 году, оно носило имя «Джампа» — его переименовали в «Идуну»: так звали богиню, в саду которой росли золотые яблоки, дающие бессмертие.

Охота была занятием, ради которого кайзер был готов бросить государственные дела. В Пруссии имелось немало мест для этой королевской забавы, их число намного увеличилось после войн 1864 и 1866 годов, когда были аннексированы значительные территории Северной Германии. Один из старейших заказников находился в поместье Кенигс Вустерхаузен под Берлином — там охотился еще король Фридрих Вильгельм I, отец Фридриха Великого (последний, кстати, охоту не любил). В распоряжении кайзера были, разумеется, не только его собственные угодья. Он часто посещал поместья силезских магнатов Плесса и Хенкель-Доннерсмарка. Обществу высокородных, но обедневших аристократов Вильгельм зачастую предпочитал компанию менее знатных богачей, причем вопрос о происхождении этого богатства его нимало не трогал. В Коу и Киле его часто видели вместе с американскими миллионерами.

Вильгельм уделял большое внимание внешним атрибутам монархии, что не соответствовало прусским традициям. Приверженность блеску и мишуре он, вероятно, унаследовал от родителей, которые любили пользоваться театрализованной символикой для прославления и воспевания монархии и империи. Традиционные «прусские ценности» представляли при дворе его адъютанты Вальдерзее и Гольштейн. Кайзер при случае любил поговорить о пользе воздержанности и экономии, но это были только слова. Образ жизни Вильгельма отдаленно не напоминал традиционно прусский. Простота и бережливость — это было не для него, он хотел блистать и поражать воображение окружающих.

Его и не считали пруссаком — при всех его славословиях по поводу военной славы Пруссии и личностей двух ее великих королей (не только Фридриха II, но и Вильгельма I). Уроженцы южной Германии Маршалль фон Биберштейн или Александр Гогенлоэ не обнаруживали в нем никаких черт, роднящих его с образом скуповатого и холодного обитателя восточной марки. Дипломат граф Монте считал его в не меньшей степени баварцем, нежели пруссаком: «Я много лет служил консулом в Мюнхене и имел возможность увидеть, что в его сердце Бавария занимала такое же место, как и старая Пруссия, что он старался понять образ мыслей и душу южных немцев и был преисполнен намерений стать императором всех немцев». В публичных выступлениях кайзер всегда прославлял Германию, а не Пруссию. Исключение он делал для прусской аудитории, но прусские аграрии зачастую удостаивались от него не особенно лестных характеристик. Как и его отец, Вильгельм считал, что прусская идея должна уступить место понятию единой Германии. В изгнании, беседуя с бывшим офицером своего штаба Альфредом Ниманом, он отмечал:

«Мой дед ощущал себя прежде всего королем Пруссии. В роли императора его привлекал скорее титул, нежели содержание. У меня не было исторических прецедентов, на которых я мог бы строить свое правление; я просто в силу факта своего рождения оказался в положении германского императора. Мне пришлось создать новую ткань отношений между главой рейха и немецким народом, дабы остаться верным данной мне Богом германской миссии; мне пришлось решать задачу собирания вместе различных сил общества и внедрения в каждого немца гордого сознания принадлежности к германской общности».

При всем своем консерватизме монархия Вильгельма II была устремлена не в прошлое, а в будущее. Себя Вильгельм рассматривал как «воплощение немецкой нации», и со временем мир, по сути, принял эту формулу. Пышный двор, пресса, фото — все было мобилизовано на создание харизматического образа венценосного правителя, который в своем лице объединяет нацию. Вильгельм очень заботился о своей популярности, он хотел, чтобы подданные обожали его, и готов был менять политику государства в угоду общественного мнения. Немцев переполняла гордость за свою новую империю, причем в такой степени, что могла перейти в воинственную враждебность по отношению к соседям, и в этих условиях популизм кайзера обнаруживал свою опасную грань. Вильгельм жаждал восторгов толпы, ее недовольство буквально убивало его. Желание всегда быть на гребне популярности еще более усиливало противоречивость характера кайзера.

Монархия, разумеется, нуждалась в модернизации, поскольку сама Германия быстро обновлялась. Пруссоцентризм, который исповедовал Вильгельмом I, отходил в прошлое. Нужны были новые лозунги и символы, которые импонировали бы немцам за пределами Пруссии. Такую роль стала играть имперская идея. В 1884 году журнал «Панч» опубликовал карикатуру, где был изображен германский орел, распростерший крылья над тропическим островом, на которого с опаской смотрят британский лев и группа туземцев. Образ отражал реальность: немецкая экономика обгоняла английскую, и в Германии все громче звучали голоса с требованием создания сильного флота для защиты немецких коммерческих интересов. Факт жесткого торгового соперничества двух держав всячески раздувался прессой Хармсуорта.

Вильгельма беспокоило распространение антибританских настроений среди немцев. Ему нравилось считать себя наполовину англичанином. Его слова, произнесенные по одну сторону Ла-Манша, часто не совпадали с его высказываниями на другом берегу пролива. Часто он был шокирован мнением соотечественников по поводу Англии и англичан, и его глубоко уязвляло каждое слово критики с английской стороны. Он охотно читал выжимки из ежедневной прессы, которые делали для него, но попытки Эйленбурга приучить его к самостоятельному чтению солидных газет, например «Кельнише цейтунг», остались тщетными. Бисмарк давно внушил Вильгельму, что пресса по определению не может быть независимой, и кайзер не верил, что опубликованное в зарубежной печати не является выражением официальной политики.

В его распоряжении были мощные средства массмедиа (если употреблять современную терминологию) — газета «Норддейче альгемейне цейтунг» и Телеграфное бюро Вольфа. Кроме того он, не колеблясь, оказывал давление на немецких монархов, заставляя их «навести порядок» в провинциальной печати. Однако его возможности цензора были достаточно ограниченными. Неугодных газетчиков обычно пытались обвинить в «оскорблении его величества», но доказать это было зачастую непросто, а соответствующие попытки, в свою очередь, делали кайзера мишенью критических комментариев. Одним из самых рьяных критиков был граф Эрнст фон Ревентлов из «Мюнхенер нейесте нахрихтен». С мятежной баварской газетой Вильгельм ничего не мог поделать. Ему оставалось только использовать страницы «Норддейче» в попытках как-то «уесть» Ревентлова. Одним из перлов было высказывание: «Этот нахальный мальчишка заслуживает хорошей порки».