XII

28 октября 1913 года в Германии разразился новый скандал. Его масштабы грозили достигнуть уровня истории с интервью «Дейли телеграф». События развернулись в Эльзасе, со всей очевидностью обнаружив степень нелюбви и недоверия, которые Вильгельм испытывал к жителям недавно приобретенной провинции рейха. Все началось с того, что во вполне законопослушном городке Цаберн двадцатилетний лейтенант местного гарнизона, барон Гюнтер фон Форстнер разрешил своим солдатам применять оружие в случае стычек с местными жителями. Эльзасцев он назвал «лягушатниками» — это оскорбительное прозвище, кстати сказать, было категорически запрещено употреблять в гарнизонах, расположенных в провинции. Новобранец из местных услышал это словечко из уст офицера и рассказал об этом землякам. Кампания гражданского неповиновения охватила весь город. В адрес виновника посыпались всевозможные ругательства, самым мягким из которых было «беттшиссер» — так в Германии называли страдающих недержанием мочи во сне, и в данном случае определение было точным — этот офицер по пьянке действительно имел обыкновение мочиться под себя. Военные и гражданские власти повели себя крайне нелепо, арестовав около полутора десятков горожан.

Подспудно конфликт зрел давно. Эльзас не растворился в рейхе, став в 1871 году его провинцией. Отчасти это объяснялось тем, что берлинские власти, вместо того чтобы бережно отнестись к самобытному укладу жизни региона (французы так и поступали), рассматривали землю как завоеванную добычу. Там дислоцировалась почти шестая часть всей германской армии, причем если местные жители в подавляющей своей части были католиками, то солдат туда посылали из протестантских регионов — чтобы не было братания. Города и поселки Эльзаса приобрели облик военных гарнизонов. Одним из таких был и Цаберн, или по-французски Савернь. Там уже в течение четверти века стоял прусский пехотный полк. Ситуация была ничуть не хуже, чем в других местах, может быть, даже немного лучше, но горючего материала накопилось предостаточно.

Надо сказать, что ситуация в Цаберне довольно быстро нормализовалась. Командир полка полковник фон Рейтер решил подать в отставку, формально — по состоянию здоровья. Это вроде бы удовлетворило публику. Но тут вмешался сам кайзер — и пожар полыхнул с новой силой. Вильгельм не нашел ничего лучшего, как отклонить прошение Рейтера об отставке и вернуть его в Цаберн. Военные, почувствовав поддержку сверху, окончательно распоясались: полицию заменили армейские патрули, последовали новые аресты. В числе задержанных оказался местный судья, который имел безрассудство выразить сомнение в правомерности действий военного командования. Вильгельм дал понять, что все это происходит с его санкции. Налицо было явное нарушение законности. Даже сам губернатор провинции граф Ведель счел, что военные зашли слишком далеко: «Если бы такое случилось в коренных землях рейха, то даже самые миролюбиво настроенные жители стали бы протестовать». Губернатора поддержал Бетман-Гольвег. Он потребовал увольнения Рейтера и чистки в офицерском составе гарнизона канцлер стремился упредить намеченное обсуждение инцидента в рейхстаге.

Вильгельм отказался уволить Рейтера, не разрешил провести объективное расследование поведения военных. Бетман пошел на попятную (типичный для него поступок), хотя был убежден, что речь шла о явном нарушении конституционных норм. Он опасался, что отставки могут принять массовый характер, а если бы со своего поста ушел и Ведель, то он оказался бы единственной мишенью для критических стрел. И тут вновь заявил о себе Вилли Маленький: он потребовал отставки канцлера и послал телеграммы солидарности Рейтеру и военному губернатору Эльзаса генералу Деймлингу, прославившемуся своими «подвигами» в Африке. Кронпринц употреблял такие выражения, как «наглость цабернского плебса», «отбить у туземцев охоту к таким вещам», «задать им, чтобы тошно стало». Социал-демократ Людвиг Франк, которого трудно было заподозрить в недостатке патриотических чувств (в начале войны он пошел добровольцем на фронт и вскоре погиб), подверг кронпринца в рейхстаге резкой критике. Бетман-Гольвегу пришлось взять наследника престола под защиту. Вильгельм имел крупный разговор с сыном, отметив, что тот должен быть благодарен Бетман-Гольвегу, а не заниматься интригами против него. Дело кончилось тем, что кронпринц лишился должности полкового командира. Канцлер между тем решил спустить все дело на тормозах, представив Цабернский инцидент как внутреннее дело военных. Он заявил вдобавок, что в любом случае «нельзя терпеть посягательств на то, что представляет и символизирует собой власть монарха». Другими словами, армия это нечто священное и неприкосновенное. На рейхстаг эта риторика не подействовала: Бетман-Гольвегу был вынесен вотум недоверия. Практического смысла это не имело, по закону отправить канцлера в отставку мог только кайзер.

Принца Вильгельма перевели в Берлин и пристроили в Генштаб — так за ним легче было уследить. Прощальное выступление принца перед офицерами своего бывшего полка дало обильную пищу для левых органов печати. В начале 1914 года к Вилли Два был прикомандирован политический советник, барон фон Мальцан. Предполагалось, что он позаботится о том, чтобы мнение кронпринца совпадало со взглядами кайзера. Решение оказалось неудачным — Мальцан был ярым противником канцлера, и в результате оппозиционные настроения у Вилли Маленького только усилились. Впрочем, осуждая заигрывания сына с крайне правыми, сам Вильгельм не забывал о собственных планах государственного переворота. Основной тезис исторической школы Фишера заключается, как известно, в том, что кайзер со своим окружением развязали войну с целью нейтрализации социалистической угрозы внутри страны. Доказать эту гипотезу трудно, но нет сомнений, что Вильгельм неоднократно вспоминал о плане Бисмарка «объединиться с владетельными князьями и задать рейхстагу по первое число, а потом и вовсе его разогнать». Несколько раз на протяжении 1913 года он, как вспоминает Бетман-Гольвег, угрожающе заявлял ему, что, «если я не проявлю достаточной твердости, кайзер пошлет одного из своих генерал-адъютантов в рейхстаг. Эта тема постоянно возникала в наших с ним разговорах».

В Потсдам с визитом прибыл король Бельгии Альберт. Гость, близкий родственник по линии Кобургов, получил в подарок 16-й драгунский полк. Вильгельм пытался найти у Альберта поддержку. 6 ноября кайзер доверительно сообщил королю, что война может разразиться со дня на день. В разговоре с бельгийским военным атташе бароном Бейенсом кайзер и Мольтке втолковывали ему, что бельгийцам не стоит надеяться на помощь Англии. Британцы боятся потерь, которые неизбежно понес бы в случае войны их флот, потому что это означало бы переход мировой гегемонии к Соединенным Штатам. Вероятно, немцы пытались запугать короля для того, чтобы добиться от него согласия на проход немецких войск через территорию Бельгии, как это предусматривалось планом Шлиффена. Бейенс сделал вывод, что Вильгельм полностью попал под влияние своего военного окружения.

15 ноября Бетман-Гольвег четко определил свое отношение к идее превентивной войны: «До сих пор ни одна страна не покушалась на честь или достоинство немцев. Тот, кто в этих условиях говорит о войне, должен убедительно сформулировать ее цель и доказать, что иным путем этой цели достичь невозможно. Так в свое время поступил Бисмарк; он знал, чего хотел, и высокая цель стала оправданием войн 1864, 1866 и 1870 годов… Если в настоящее время имеется в виду начать войну в отсутствие разумных и понятных мотивов, то это поставит под сомнение будущее не только династии Гогенцоллернов, но и Германии в целом. Конечно, мы должны проявлять смелость в нашей внешней политике, но просто размахивать мечом по каждому случаю, когда не затронуты ни честь, ни безопасность, ни будущее Германии, — это не просто легкомысленно, но и преступно».