Будущее за прошлым

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Будущее за прошлым

Если археолог не может никак иначе объяснить свою очередную находку, то он присваивает ей определение «ритуальная/ый/ое». Это, конечно, весьма распространенная шутка, но в этой шутке больше истины, чем просто ее зернышко.

Петер Роули-Конвай, автор статьи о религии неандертальцев в книге [Буренхульт], стр.70.

Мы привыкли к тому, что у нас за спиной — наше прошлое. А будущее есть цель нашего пути. Оно — перед нами, к нему мы идем. Это настолько привычно для нас, что нам и в голову не может прийти, что даже такие понятия как движение от прошлого к будущему являются всего лишь элементами нашей культуры, элементами, которые в принципе могли бы иначе сформироваться в общественно-культурном сознании. Можем мы себе представить течение времени от будущего к прошлому? Вряд ли. Но, оказывается, предыстория и такой вариант опробовала.

Именно такое открытие сделали недавно лингвисты при изучении языка живущего в Боливии, Перу и Чили племени индейцев аймара. Об этом рассказал в краткой заметке под заголовком «Будущее за спиной» журнал «Дер Шпигель» в разделе «Наука. Техника» от 19 июня 2006 г. (тетрадь № 25, стр. 123). История эта звучит не менее неожиданно, чем приведенная выше информация о пираха — племени без истории.

Группа исследователей, которую возглавлял Рафаэль Нунес из Калифорнийского университета в Сан Диэго в течение сотен часов анализировала этот феномен в языке аймара в северном Чили. В языке этого племени естественным считается представление о движении от будущего в направлении прошлого! Будущее лежит сзади, а прошедшее — спереди. Например слово «найра», которым обозначается глаз, лоб, видимость, перспектива, означает в то же время и прошлое. В то же время аймарское слово «кхипа» означает «назад», «сзади» и в то же время «будущее».

В этом есть своя логика: прошлое мы уже наблюдали, видели, мы можем о нем вспоминать и вызывать в памяти его картины. А будущее нам не известно, мы его не видим, оно словно за спиной у нас. Логика эта столь естественна, что можно начать размышлять на тему о том, каким образом все остальное человечество пришло к нелогичному отождествлению будущего с тем, что лежит впереди.

Жестикулируя, индейцы племени аймара при упоминании будущего показывают большим пальцев за спину, через плечо, а вспоминая о прошедшем, они показывают руками вперед. Однако молодые индейцы этого племени, свободно говорящие по-испански, порой сбиваются с этой традиционной жестикуляции на соответствующую нашей.

Рафаэль Нунес пришел на основании своих исследований к выводу, что такие абстрактные понятия как время по крайней мере частично являются феноменами культуры. То же самое можно сказать и об истории: она тоже является феноменом нашей культуры, а не данностью, которую мы генетически унаследовали от наших предков-обезьян, которые, как недавно выяснили ученые, в течение весьма длительного времени состояли в интимных отношениях с самыми обычными шимпанзе, с коими и имеют весьма высокий процент одинаковых генов. Интересно, а есть ли у шимпанзе ген истории?

Что касается этого «гена» у наших далеких предков, то «предысторики» пытаются подавать возникновение оного у первобытных людей в том же кратко-абстрактном варианте, как и в случае возникновения исторических представлений у современных народов. В книге [Буренхульт], обладающей весьма подробным предметным указателем, нет понятия «время» или «календарь». Тем не менее, ее авторы пытаются дать объяснение возникновению воспоминаний о прошлом. Они пишут, что очень долго (95 % времени, отводимого в книге на каменный век, якобы начавшийся 2 миллиона лет тому назад) человек не видел в умершем соплеменнике ничего отличного от трупа животных, которых искал и употреблял в пищу (даже одна из первичных форм охоты описывается как поджигание саванны и поиск потом трупов сгоревших или вернее подгоревших животных в золе). Поэтому человеческие кости археологи находят в кучах мусора первобытных стоянок вперемешку с костями других животных. Похожее отношение к трупам своих сородичей наблюдается и сегодня у оставшихся дикими приматов.

Так, если у шимпанзе умирает детеныш, то мать продолжает день-другой носить его, прижатого к груди. В последующие дни она еще таскает его за собой, но уже за руку или за ножку. Но так как от детеныша перестали поступать привычные сигналы, мать-шимпанзе в какой-то момент теряет к нему интерес и бросает его. У нее не хватает способности к вспоминанию того, что это был ее детеныш, что он что-то значил для нее. Именно такой образец поведения принимают за исходный для первобытного человека авторы статьи «От убивания к языку: путешествие от открытия к открытию» Нобл и Давидсон (см. [Нобл]). Потом (как они считают, 100 тысяч лет тому назад, т. е. на самом деле не более 10 тысяч лет тому назад) наши предки начали интересоваться трупами своих умерших сородичей.

Нобл и Давидсон честно признают, что не знают, что подвигло тогда неандертальцев, которые тоже изредка выбрасывали умерших на свалку, в отдельных случаях хоронить их в глубоких могилах. Впрочем известен и случай, когда труп умершего был аккуратно освобожден от мышечной ткани, а скелет подвергнут обработке на костре. Со временем начинают преобладать обычные погребения, причем названные авторы связывают оные с тем, что у неандертальцев по крайней мере в течение некоторых недель сохранялись воспоминания об умерших. Может быть, они их просто зарывали в землю, чтобы им не мешал запах разлагающихся трупов, вернее — соплеменников, которые на какое-то время перестали быть активными. Пусть мол отоспится, пока не соберется снова пойти с нами на охоту. Во всяком случае, продолжая имеющую более ста лет традицию видеть в неандертальцах умственно весьма отсталое существо, Нобл и Давидсон отказывают этим древним людям в представлении о загробной жизни, которое было бы уже равносильно некоей форме представлений о будущем.