Неосознаваемые историками захватывающие перспективы создания исторической науки на развалинах её паранаучного предка

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Неосознаваемые историками захватывающие перспективы создания исторической науки на развалинах её паранаучного предка

Каким образом и почему возник кризис современной немецкой историографии? Как реагировала и как реагирует она на вызов, брошенный ей социальными науками? Наконец, как можно объяснить общий дефицит теории, и как можно его преодолеть?

Из вводного текста к немецкой книге «Перспективы будущего исторической науки», Мюнхен, 1974 г.

Критиков историографии часто обвиняют в попытке убить историческую традицию, подорвать культуру человечества, обеднить её, лишить целые народы их исторических корней, их прошлого. На самом деле мы признаём огромный культурный вклад творцов виртуальной истории и уверены, что их фантастически занимательная, романтическая, захватывающая и порой крайне наивная сказочная творческая деятельность навсегда вошла в золотой фонд человеческой культуры.

Мы лишь настаиваем на том, чтобы этим культурным достоянием распоряжались, его исследовали и холили те, кому это по роду профессии и положено делать: филологи. Что до исторических корней, то ими должна заниматься новая междисциплинарная дисциплина, имеющая действительно право именоваться наукой о прошлом.

Историки пока не осознали всей перспективности нового (но в то же время уже имеющего своих классиков, разбросанных по странам и столетиям) критического направления в исследованиях прошлого. А ведь в рамках этого направления перед ними открывается широчайшие возможности новых исследований с учётом обозначенного выше дрейфа истории реальной, сравнительно поздней эпохи в разные глубины прошлого, и выяснения фактов «обогащения» наших представлений о прошлом за счёт выдуманных эпох в выдуманных древних странах!

В перспективе — и дальнейшая теоретическая разработка теории «исторической тектоники», и обогащение наших достоверных знаний о прошлом через синтез сохранивших историческую стабильность эпох с их отдрейфовавшими в прошлое и получившими там дополнительную идентификацию описаниями. Ясно, что благодаря этому поле исторических исследований не уменьшается, а колоссально увеличивается (хотя хронологические рамки достоверной модели прошлого и сужаются во много раз).

Рис. Карта мира 1522 года. Ей нет ещё и пятисот лет, а как много с тех пор изменилось. Россия располагается южнее Балтийского моря, где-то в районе проживания карпатских русинов; Польши на карте вообще нет (её место занимают Готия и Пруссия), как нет и Османской империи или хотя бы Турции (не под необычно огромной ли Грецией они скрыты?), зато Англия и Шотландия ещё якобы расположены на двух разных островах (и это при постулируемой историками тысячелетней английской истории!). Место Украины, Румынии и Австрии занимает Гельвеция (вряд ли это современная Швейцария); место Германии разделено между Богемией, Данией и Саксонией, зато Германия показана на месте северной Франции, Бельгии и Голландии. Отражает ли традиционная история эти сильно отличающиеся от современных географические представления?

Работы должно хватить всем: и новым поколениям историков, осиливших методы междисциплинарного анализа исторического материала, и ныне здравствующим профессорам и доцентам, которые своими знаниями могут помочь молодым историкам в реконструкции реалистичной исторической картины, и людям со знанием древних языков.

Конечно, историков на этом пути ждут серьёзные трудности. Их не учили научной методологии, являющейся необходимым базисом в математике и других точных науках, а наоборот, они воспитаны на традициях религиозно-культового восприятия исторического материала; в составе исторической паранауки давно уже нет места для хронологических исследований (ни один университет не готовит специалистов по хронологии); в связи с этим понятно, что перед историками встанет (всегда болезненная для самолюбия) проблема «повышения квалификации» и расширения круга научных методов.

Чем сильнее, чем дольше историки сопротивляются назревшему отказу от догм и переходу на новые методы исследований, тем труднее будет им осуществить этот переход в будущем. Вместо ещё возможной сегодня научной эволюции, они смогут довести дело до научной революции со всеми её отрицательными последствиями. Вместо продуктивного симбиоза старой исторической гвардии с новым поколением критиков хронологии может произойти взрыв, в результате которого старая историческая элита будет списана со сцены, как это произошло с частью профессуры в ГДР. От историков, от их — пока, к сожалению, не наблюдающейся — гибкости, будет зависеть, удастся ли избежать этого взрыва, способного нарушить культурную преемственность.

Здравомыслящие представители исторической критики хорошо понимают, что им одним не справиться с колоссальной работой по превращению истории в науку (я предложил в «Истории под знаком вопроса» назвать эту новую науку о прошлом «прошловедением»), и что историки нужны для колоссальной реконструкции прошлого, как вода рыбе. Если, тем не менее, дело дойдёт до «классовой борьбы» между традиционными историками и критиками истории и хронологии, то историки будут обречены на поражение и они же будут нести ответственность за все негативные последствия такого развития: «новые хронологи» и другие критики истории протягивают им руку десятилетиями, в ответ слышат только ругань со воинственно-снобистским выражением презрения к историческому свободомыслию.

Киевский профессор Анатолий Пойченко, доктор политических наук, в своём предисловии к книге А.О. Добролюбского, С.С. Мохненко, Ю.А. Добролюбской «Школа «Анналов» — «Новая историческая наука»» в мае 2000 года писал:

«В начале 1970-х гг. полноценными историками считались лишь историки партии. Остальным, по сути, просто было негде работать. Ведь сейчас, кажется, уже не секрет, что более 90 % всех диссертационных работ на излёте советской эпохи защищалось по номенклатуре «История КПСС». В самом деле, только такая защита давала надёжный «вид на жительство» в советской исторической науке».

Конечно, даже если доля историков-профессионалов в советской «исторической науке» и была близка всего к нескольким процентам, этим немногим профессионалам было трудно чувствовать себя в своих академических нишах по крайней мере «академически свободными». Им приходилось, даже рассматривая историю Древнего Востока, Древнего Египта или греко-римской античности, всё время быть начеку, не забывать сказанного об этих периодах классиками марксизма-ленинизма, всё время работать с оглядкой на очередные партийные установки, маскировать свои исследования под критику буржуазной «исторической науки». Трудно было бы ожидать в таких условиях от советских историков попыток революционно-нового подхода, оппозиции канонизированной традиции или хотя бы концентрации внимания на серьёзных проблемах в изучении прошлого.

Более того, даже замечать революционные изменения в подходе к рассмотрению прошлого было настолько опасно, что о той же школе «Анналов» или историко-культурной антропологии практически никто в СССР не писал, а в результате этого практически никто и не знал. Поэтому книга Добролюбского и др. и не могла появиться до распада СССР, и появилась лишь через десятилетие после оного.

Ничего не знали советские историки и о существовании на Западе критических школ, сомневающихся в верности хронологии, номенклатуры исторических деятелей, древних государств и традиционной периодизации истории. Не знают они об этом и сейчас. Только за последние несколько лет, благодаря выступлениям немецких исторических аналитиков на конференциях в Москве и публикациям их статей и книг, первые сведения об исторической аналитике стали доступны российскому читателю.

Не могла встретить в советской «исторической науке» положительного отношения и новаторская теория А.Т. Фоменко, произведшая величайшую хронологическую революцию в наших представлениях о прошлом, показавшая, что большая часть представлений историков о прошлом человечества неверны. В заключении к своей книге Добролюбский и др. пишут:

«Мы стремились показать, какой необычайно широкий диапазон новых историко-познавательных возможностей может предложить историко-культурная антропология — как зрелым специалистам, так, особенно, молодым людям».

Ничуть не сомневаясь в справедливости этого замечания, так и хочется повторить эти слова в приложении к исторической аналитике. Как я уже неоднократно писал, именно новый подход к хронологии, к номенклатуре исторических событий и действующих лиц, может превратить современную филологическую паранауку историю в науку прошловедения. На несколько ином языке и с гораздо менее критической позиции, чем моя, авторы пишут в заключении к своей книге следующее:

«В условиях, когда у нас собственно теоретические историографические исследования только начинаются, только-только набирают силу после длительного застоя, когда теоретическая работа нова и непривычна для большинства историков, так легко сбиться в рассуждениях на «холостой ход». Ведь историки уже как бы давно начали отличать теоретические и методологические разработки от прикладных, но ещё с большим трудом отделяют методологию истории от исторического пустословия».

Именно с этим историческим пустословием и борется историческая аналитика, понимая под пустословием не просто переливание из пустого в порожнее, но и включение в мировую историю гигантских пустых (из-за полного отсутствия достоверной информации) хронологических пространств.