Ненависть к ереси

Ненависть к ереси

В самом деле ничего не изменилось со дня коронации, когда Людовик XIV поклялся искоренить ересь и когда епископ Монтобана дал ему понять, что он может без промедления исполнить эту клятву. Ничего не изменилось с того дня 1660 года, когда молодой король так холодно принял делегатов национального протестантского синода. Ничего не изменилось и в самом короле, которого укрепили в антипротестантизме его духовники и Парижский архиепископ. Но ничего не изменилось и в народе, который был еще более враждебным, чем король по отношению к раскольникам.

В королевстве в целом и на юге в частности «так называемый реформат» — это чаще всего вельможа в деревне или богатый мануфактурщик; «папист» же — бедняк. Протестант — образованный человек; у самого бедного протестанта есть Библия. У католика редко есть катехизис или молитвенник. У протестанта — тенденция презирать католика, плохо знающего Слово Божие, для которого абсолютно недоступен язык Ханаана, суеверного, считает он, и идолопоклонника, часто под предлогом восхваления евангелической бедности скрывающего свою лень. Католик, подбадриваемый своим кюре, испытывает чувство зависти и ненависти к этим гордецам, которые отказываются снять шапку перед проходящей процессией, преклонить колена в церкви, попросить заступничества у святых покровителей, совершить паломничество, поститься. Католик берет реванш в течение тех дней, когда вдруг нагрянет в город какая-нибудь комиссия и когда самые гордые протестанты оказываются почти вынужденными сидеть как осажденные в своих богатых жилищах.

Образованные буржуа, дворянство или духовенство не так проявляют ненависть к еретику, как клеймят ересь и указывают на ее опасность. Существуют, если не вдаваться в подробности, две опасности в ереси: угроза вере и разложение нации. Ибо претензии наших предков-католиков к протестантам прежде всего религиозного характера, а потом уже политического. В словаре Фюретьера постоянно есть этот двойной подход. А его определения поражают как пословицы, выдавая чувства и предрассудки окружающих. И оказывается, что протестантизм, поданный сперва как мрачная ересь, как секта, находящаяся за пределами Церкви, затем изобличается как преграда для политического и нравственного единства в королевстве.

Неприятие начинается с источников веры. «Еретики злоупотребляют Священным Писанием, они искажают его смысл». Пасторы «неправильно называют себя толкователями Святого Евангелия». Эти «так называемые реформаты» являются попросту раскольниками: «Гугеноты отделились от католической

Церкви, теперь они больше не принадлежат к той же самой общине». В основном они еретики. «Доктрина, которую проповедуют кальвинисты, заклеймена», «большинство утверждений еретиков ложны»; «догмы еретиков в большинстве своем являются богохульными». «Наши бедные заблудшие братья» не только отрицают пресуществление (чудо полного превращения субстанции во время Тайной вечери), «пользуются обманчивыми и софистическими рассуждениями» (намек на протестантский тезис духовного присутствия Иисуса Христа в хлебе и в вине), но и оспаривают еще многие пункты учения. Они отказываются, в частности, «чтить образы, мощи, память о святых, о мучениках». Кроме того, они «упорствуют в своих заблуждениях». Таким образом, эти протестанты, богословие которых отступает от богословия Рима, «сильно нарушают церковный порядок и дисциплину». Вот так дело обстоит в области верований.

Но, говорится в той же энциклопедии, смута не ограничивается церковной сферой. «Ереси обычно вызывают большие пожары в королевствах»; «еретиков всегда обвиняли в том, что они большие путаники, желающие посеять смуту в государстве». Еще живы воспоминания о религиозных войнах XVI века и о недавних восстаниях времен Людовика XIII. «Гугеноты, — пишет Фюретьер, — часто вызывали волнения во Франции, сеяли смуту»; «надо было вооружаться, чтобы подавить дерзость, наглость еретиков, бунтарей»; «Нантский эдикт был заключен с большей торжественностью, чем все другие миротворческие эдикты. Еретики сильно злоупотребляли теми возможностями, которые им предоставляли миротворческие эдикты». Приводимые далее примеры даются в настоящем времени: «Ересь — причина смут и расколов в государстве», «людям разных стран и разных религий трудно сосуществовать». Итак, мы видим, что психологически оправдывается поговорка, в то время принятая всеми: «Cujus regio ejus religio» («Чья страна — того и вера»). «Совместимость характеров поддерживает мир в семье, а религиозная совместимость — гарант мира в государстве»^{42}. Таким образом, даже если бы так называемая реформированная религия перестала быть в институционном и политическом смысле государством в государстве, у нее осталось бы во Франции свое особое мировоззрение и свое особое мироощущение, которые повредили бы гармонии национального мировосприятия. Голландская война частично проиллюстрировала этот тезис, когда некоторые французские протестанты плохо скрывали свою симпатию к Вильгельму Оранскому.

Нельзя отделить политическую область от религиозной. Они безнадежно переплетены. Структура Протестантской церкви вызывает раздражение у янсениста так же, как у иезуита, у прелата так же, как у деревенского жителя, шокирует ремесленника так же, как и простого работника. Она пресвитерианская, то есть приходская самоуправляемая; и она синодальная, то есть подчинена режиму Ассамблеи. Можно рассматривать каждый приход, местную церковь как маленькую республику. Хотя «Наставление в христианской вере» Жана Кальвина было посвящено Франциску I и хотя эта знаменитая книга проповедовала подчинение христианина королю, у всякого кальвиниста репутация республиканца. Кроме того, иностранные примеры, как Женевы, так и Соединенных Провинций, способствуют тому, чтобы дать определенное направление французскому протестанту, накладывают на него волей-неволей отпечаток демократии. Виконт, принц де Тюренн, который охотно принял бы епископскую иерархию на английский манер или политическое подчинение лютеран севера, клеймил пресвитерианский режим. Эта несовместимость очень способствовала его обращению в католичество осенью 1668 года.