Глава первая Папка «Ненависть»

Глава первая

Папка «Ненависть»

Эту папку Александр Федорович Керенский стал собирать в Америке, когда закончил преподавание в Гуверовском институте войны, революции и мира Станфордского университета и освободилось время для своеобразного хобби. В папку аккуратно складывались все очернительные статьи о нем, пасквили, фельетоны, в которых не было ни слова правды – одна клевета и ложь, высосанные из пальца, показывавшие его действия в искаженном, перевранном виде, полные гнусных оскорблений и всячески унижающие его человеческое достоинство. Он считал, что пасквили о нем – лучшее свидетельство его правоты и обязательно найдутся люди, которые когда-нибудь разберутся в его жизни, особенно в деталях незабываемого для него 1917 года, когда он стремился повернуть Россию на путь цивилизации и прогресса. И во многом достиг успеха буквально за несколько месяцев, поразив даже своего главного оппонента из стана большевиков, Владимира Ленина, урожденного Ульянова, часто потом менявшего свою фамилию в целях конспирации – из-за боязни быть узнанным и подвергнуться опасности. Керенский всегда оставался Керенским, но многие клеветники даже не ведали, что его фамилия произносится с ударением на втором слоге. Он жалел, что папка «Ненависть» была далеко не полной, многие статьи и даже документы были утеряны в суматошные времена, когда судьба страны могла измениться за считанные дни и даже часы, либо выкрадены агентами КГБ во Франции… Многие пасквили, напечатанные в Советской России, просто не доходили до него, хотя поток их не иссякал. Запад и его политики всегда были жупелом для прессы Советского Союза, на них сваливали все беды страны, от них якобы постоянно исходила военная опасность. Когда пресса пресыщалась очередными выпадами против кого-либо из западных политиков, то вспоминала о Керенском как о вечном «наемнике мирового капитала» – и вновь строчила о нем клеветническую статью.

Подобную папку завел и Михаил Афанасьевич Булгаков – там хватило места приблизительно для четырехсот отрицательных рецензий на его произведения, а из политиков – герой Сопротивления Франции и ее освободитель от фашизма Шарль де Голль. Он завещал родине альбом, в котором содержалось свыше тысячи пятисот карикатур на него. Его острые, выразительные черты лица были весьма соблазнительным материалом для художников-карикатуристов, но надо отметить, что там были не только карикатуры, а и множество дружеских шаржей.

Иное дело – карикатуры на Керенского. Они не столько вызывают смех над героем, сколько неприязнь к нему. Особенно изгалялись над ним молодые художники Кукрыниксы. В карикатуре «Временное правительство за работой» Керенский изображен дремлющим за столом, из-под которого выглядывают чемодан, видимо на случай бегства, и женская хозяйственная сумка. Волосы ежиком, глаза закрыты. Политический полутруп. Наверное, такая же идея была вложена художниками в изображение министра юстиции Керенского. В другой карикатуре этих же авторов Керенский показан бодрым, нагло улыбающимся, с цветами встречающим оголтелых бандитов в военных мундирах. Подпись под карикатурой гласит: «Первым актом Временного правительства по Туркестану было постановление от 18 марта 1917 года об амнистии палачам киргизского восстания 1916 года». Поводом для карикатуры послужило решение Временного правительства оставить в Туркестане государственным языком русский, а требование автономии отложить до избрания Учредительного собрания.

В основе шаржа Моора «Керенский – кандидат в Наполеоны» лежит издевательская характеристика, данная Керенскому Лениным. Как правило, карикатуры на Александра Федоровича в подавляющем большинстве отражают не мысли и чувства художников, а ленинские высказывания о главе Временного правительства. Каких только нелестных эпитетов не удостаивался он от Ленина: полукадет, полубонапартист, корниловец, герой фразы, хвастунишка, министр революционной театральности, отъявленный белоэмигрант, бежал за границу, переодевшись в женское платье… Всячески ругал – значит, очень боялся, завидовал его знаниям, активности, благородству, популярности в народе, верности смыслу, законам и истинному бескорыстному служению народу.

Александр Федорович надеялся, что будущие историки разберутся в нелепости и злонамеренности ленинских обвинений, во всех, кроме одного. Он ничем не сможет доказать потомкам, что уезжал из Петербурга не в платье сестры милосердия, не в женской юбке, а в своем обычном полувоенном костюме, во френче и галифе. Эта опереточная, придуманная Лениным ситуация раздражала его, особенно в старости. Он, не терпевший фальши, считал ее оскорбительной, бьющей по самолюбию мужчины и первого премьера демократической России.

Керенский писал, что порою ложь и клевета бывают несокрушимыми. «Даже сегодня иностранцы не без легкого смущения иногда задают мне вопрос: „Правда ли, что я покидал Зимний дворец в одеянии медсестры?“ Можно простить иностранцев, поверивших столь гнусному утверждению. Но ведь эта чудовищная ложь до сих пор предлагается массовому читателю в Советском Союзе. В большинстве учебников истории вновь и вновь предлагается чушь о том, будто я спасался бегством, напялив на себя дамскую юбку. И все это делается ради того, чтобы дурачить людей в России и других странах, представляя меня этаким трусливым шутом».

Что и как было на самом деле, рассказ впереди. Теперь же упомянем о том, как в самое роковое для себя время Ленин убегал от Керенского, в рабочем кабинете которого на столе лежали неопровержимые документы о переводе Лениным из Германии в Россию денег, предназначенных на расшатывание страны с помощью революции. Позднее мы подробно остановимся на том, почему Керенский не издал приказ о немедленном аресте предателя и как дошло до Ленина известие о грозящем ему аресте. Узнав об этой угрозе, Ленин немедленно испарился из Петрограда, используя для укрытия от властей приемы театрализации вплоть до цирковой буффонады.

Об этом подробно рассказывает финн Эйно Рахья в «Новом мире» за 1934 год – в статье, посвященной десятилетию со дня смерти вождя. Эйно Рахья, в 1917 году помощник финской красной милиции, действовавшей в районе Финляндского вокзала, состоял в охране вождя большевиков. Во время июльских дней в Петрограде состоялась демонстрация. К балкону, на котором стояли Ленин и Рахья, вспоминает финн, подошли матросы, солдаты, рабочие. Над ними развевалось множество знамен, красных флагов было мало. Владимир Ильич говорит: «Нельзя начинать драться, буржуазия нас разобьет». Вскоре мы узнали, что Ильич был прав, продолжает воспоминания Рахья, в начавшейся перестрелке верные Керенскому войска победили слабо организованных большевиков. Временное правительство стало охотиться за Владимиром Ильичом, который был вынужден скрыться. Финскую милицию Керенский тоже приказал разогнать, придравшись якобы к тому, что она несвоевременно выпустила из тюрьмы «Кресты», по словам Э. Рахья, «всякую монархическую нечисть – генералов и жандармов».

Ленин и Зиновьев скрывались в поселке Разливы в доме Емельяновых, на чердаке, а потом перебрались на озеро, расположенное вблизи поселка, и жили в декоративном стогу сена. Внешне он ничем не отличался от других стогов, но внутри был пустой. Вскоре началась осень, дождливая и ветреная, и оставаться в промокшем, продуваемом ветром убежище Ленину было невозможно. Поэтому и решили переправить его в Финляндию. По дороге сбились с пути, попали в горящий лес, подошли к Черной речке. Решили ее перейти. «Со смешком раздевается и Владимир Ильич, – замечает Рахья, – вода была холодная, доходила до груди. Ленин смеяться перестал». Затем Э. Рахью послали на разведку. По всем приметам это была станция Дибуны. «Кажется, перед нами Дибуны», – сказал Рахья Ленину. «Как так – кажется?! – обрушился на него Ленин. – Почему – кажется? Почему не точно?!» – «Темно было». – «Все равно никогда не должно казаться!» – заключил Ленин. Станция была забита юнкерами и гимназистами. Тогда Э. Рахья с Емельяновым пошли на разведку, а Ленин и Зиновьев залегли в канаву. Там они и пролежали часа два, пока не подошел поезд.

Э. Рахья вспоминает: «Я потихоньку кричу Владимиру Ильичу: „Скорее… прыгайте в вагон!“ И вот они в поезде. Билетов у них, конечно, нет… Но кондуктор оказался знакомым. „Знаешь, – говорит мне он, – Ленин-то сукин сын. Два с половиной миллиона взял и продал нас“. У меня даже сердце захолонуло. Смотрю, Владимир Ильич втянул плечи, уперся локтями в колени и закрыл лицо ладонями». Ленина, согласно плану, машинист Ялава забирал на станции Удельная. «Ленин переоделся рабочим, и мы вместе с ним пошли на станцию… Уговорились, что машинист пройдет электрический фонарь и остановится в тени, – вспоминает Рахья. – Ленин дождался этого момента и вспрыгнул на паровоз, довезший его до станции Терриоки… В деревне Ялкола у моего тестя была сделана к дому пристройка для кур. Ленин изъявил желание жить в ней… Когда у него было свободное от писания время, он ходил с местными ребятами за ягодами, даже купался. Ребят удивило, что Ильич никогда не снимал кепку. Не раз спрашивали его об этом. Владимир Ильич отговаривался головной болью. Точно так же ребят удивляла и борода Ильича, которая у него была то длиннее, то короче, в зависимости от того, как удавалось загримироваться».

Ленин прожил в Ялколе две недели, но его беспокоило, что деревня находится вблизи русской границы, где следовало опасаться шпиков. Поэтому он попросил перевезти его подальше, в глубь Финляндии.

Э. Рахья так описывает приготовление к переезду: «В одно прекрасное утро в Ялколу приехали два финна. Предъявив документы, они отрекомендовались артистами и сказали, что им поручено загримировать Ленина. Они положили на него столько грима, что превратили в какого-то урода. Когда Ильич уселся в вагон, грим от тепла потек по лицу, и оно сделалось пестрым. Приделанная борода съехала на сторону. Пришлось грим смыть, а бороду убрать. Вышло так, что в вагон человек пришел с бородой, а в вагоне оказался без бороды… Ну и досталось всем нам от него за плохую конспирацию!»

В то время в Финляндии не было большевистской партии, а местных социал-демократов Ленин называл «меньшевистским дрянцом». Жизнь среди них была ему не по нутру. Он потребовал переезда в Петроград. И вновь принял новый облик: «Надел на себя крахмальную рубашку с черным галстуком, приладил старый парик, очки и нацепил на голову фетровую шляпу. В этом костюме и в осеннем пальто он удивительно стал похож на благочестивого лютеранского пастора. Посмотрев в зеркало, Ильич остался доволен собой».

25 октября 1917 года Керенский дал указание разводить в Петербурге мосты. Ленин посчитал это началом революционных событий. «Ага, значит, начинается!» – радостно произнес он и приказал довести его до Смольного. Рахья нашел старую кепку, одел Ильича в выношенную до последнего одежду и повязал ему белой тряпкой щеку, чтобы было похоже, что у него болят зубы.

Герой рассказа простодушного финна выглядит не как серьезный политик, а как участник политического фарса, более похожий не на вождя революции, а на целеустремленного, хитрого и опасного авантюриста.

Говорят, что политика никогда не делается чистыми руками. Поспорим с этим модным до сих пор утверждением и вспомним выдержавший испытания веками афоризм великого мыслителя Эразма Роттердамского: «Иногда побеждает не лучшая часть человечества, а большая».

Возможно, маскировка спасла Ленина от ареста. И ему не нужно было собирать папку под названием «Ненависть». Его любили те, кто был ничем и стал всем. Очень любопытно рассказывает связной и охранник Ленина Э. Рахья о создании Совета народных комиссаров, происходившем в Смольном: «Слышу, как один из присутствующих кричит своему товарищу, сидящему напротив: „Ты будешь комиссаром финансов!“ Тот отнекивается: „Что вы, товарищи, какой я комиссар, ведь я даже не знаю, что делать на этой должности“. Владимир Ильич хохочет: „Бросьте, товарищи, ну кто же из нас и когда бывал на таких должностях! Никто не бывал. Поэтому нечего отнекиваться – бери комиссариат финансов, и больше никаких“.

Очевидец рассказывает, что когда Сталин впервые увидел Троцкого, то издал дикий гортанный звук злобы и отчаяния. Сталин понял, что никогда не достигнет ума и культуры своего сотоварища по партии. Убрать его с пути можно только одним способом – уничтожением. Ленин не убил Керенского, хотя, вероятно, и пытался это сделать, но не успел – сам ушел из жизни. Для Сталина более был опасен Троцкий, чем Керенский, но он внимательно следил за ним, и Керенский чувствовал это. Папка «Ненависть» росла и пухла. К ней можно было бы добавить грубое поношение Керенского с эстрады, с подмостков театра… Но его враги не учли специфики истории: ее можно исказить, переврать, но лишь на время. Рано или поздно в истории все становится на свои места. Об этом напомнил нам еще в 1955 году известный ученый-историк Д. А. Волкогонов: «История лаврами победителей увенчивает своих лауреатов обычно много лет спустя. Ленин казался победителем на все времена, но в его октябрьском триумфе Милюков, Мартов, Плеханов, Керенский и другие проницательные россияне увидели смутные очертания неизбежного исторического поражения. Сегодня мы знаем, что именно они оказались правы». На мой взгляд, Александр Федорович Керенский увидел эти очертания весьма отчетливо еще в далеком 1917 году, пытался, прилагая огромные усилия, повернуть страну на единственно верную дорогу демократии и цивилизации. И пусть на несколько месяцев, но в России воцарились законность и демократия. Образованный, деятельный и неравнодушный ко всему дурному человек, политик с чистой совестью, гуманными и благородными помыслами, он, наверное, имел немало врагов, но, преодолевая их ненависть, он шел своим путем все годы долгой жизни, небывало страстной, увлекательной и поучительной, особенно для политиков и людей нашего времени.