Пределы власти короля

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Пределы власти короля

На первый взгляд власть Людовика XIV огромна, и многие монархи его времени, видя в нем самого авторитетного монарха в Европе, монарха, добившегося беспрекословного подчинения своих подданных, испытывали сильное чувство зависти. Людовик, к примеру, может вводить новые налоги, а этого не может сделать король Англии. Он может обойтись без генеральных штатов, а Габсбурги, правящие в Вене, не могут. Но если он и не подвержен контролю народного представительства, если он, теоретически, объединяет в своем лице «три власти», в некоторых вещах он не так свободен в своих действиях и решениях, как многие главы государств нашего времени.

Часто мы думаем, что он выбирает, тогда как на самом деле выбор ему навязывают или, в лучшем случае, он просто его не отвергает. Велико в XVII веке давление, оказываемое принципом преемственности. Ришелье открыл Мазарини и воспитал его, особенно сформировал его как дипломата. Людовик XIII буквально навязал кардинала Мазарини будущей регентше и Людовику XIV. Мазарини, в свою очередь, воспитал Жан-Батиста Кольбера в финансовом, политическом и артистическом планах. Тот же кардинал Мазарини завещал своему королевскому крестнику трех больших министров начала эпохи личного правления: Кольбера, Мишеля Летелье, де Лионна. Устранение Бриенна (1663) и Генего (1669) не проводится в грубой форме. Один-единственный раз король поступил резко, полностью разорвав с Фуке, своим суперинтендантом финансов, это произошло после смерти Мазарини; Людовик мог бы поступить менее жестоко по отношению к опальному, но не принять своего решения относительно Фуке он не мог.

Посты министров часто передавались от отца к сыну (Летелье, Лувуа, Барбезье возглавляют один за другим без перерыва военное ведомство с 1643 по 1701 год; Сеньеле блестяще продолжает деятельность своего отца Кольбера во главе важнейшего ведомства, отвечающего за управление Парижем, флотом и королевским домом). Людовик XIV возлагает на себя обязанность следить за сыновьями и преемниками. Он посылает в отставку маркиза де Кани, посредственного отпрыска посредственного Шамийяра. Он устраняет Куртанво, старшего сына де Лувуа, предпочитая ему Барбезье. Король поощряет министерские династии, если не сомневается в порядочности и компетентности министров и их преемников, выходцев из одной и той же семьи. Одновременно с Кольбером (а потом и после него) мы видим во главе ведомств его брата (маркиза де Круасси, в министерстве иностранных дел), его сына (Сеньеле), его племянников (маркиза де Торси, в министерстве иностранных дел; Николя Демаре, в министерстве финансов). Но прочнее всего укоренилась в министерстве семья Фелипо. Ее члены пребывают в высших эшелонах власти с 1610 года и будут там держаться до 1780 года. При Людовике XIV семья насчитывает пять государственных секретарей: два высокопоставленных чиновника — Поншартрены, отец и сын; три добросовестных статиста — Фелипо де Лаврийер. Последние занимают наследственные должности секретарей, ведающих делами протестантизма. Но даже в этой четко очерченной области их влияние весьма ограниченно. Члены семьи Лаврийер выполняют также в некоторой степени функцию министров внутренних дел, ибо в их обязанности входит переписка с большей частью интендантов королевства. Не случайно под текстом многих королевских актов фигурируют две подписи: Людовик и чуть ниже — Фелипо.

Нужно было действительно вывести короля из терпения, чтобы он принял решение уволить министра или какого-либо другого ведомственного руководителя. Скрепя сердце Людовик XIV отнял у Шамийяра — одного из общественных деятелей, к которому он испытывал сильное чувство дружбы, — пост министра финансов (1708) и пост руководителя военного секретариата (1709). Но общее состояние страны было тогда весьма плачевным. Как второразрядный чиновник мог в то время продолжать совмещать две должности, одну из которых занимал до него Кольбер, а другую — Лувуа?

Отстранение 18 ноября 1679 года Арно де Помпонна было единственным — если не считать случая Фуке, — которое было совершено в грубой форме. Помпонн не был посредственностью. Как и его предшественник, де Лионн, он был дипломатом высокого класса, человеком весьма образованным, чрезвычайно общительным и ловким. Его уволили, придравшись к каким-то мелким служебным оплошностям. Настоящие же причины опалы были другие: во время войны с Голландией он смел высказывать мнение, противоречащее мнению самого Лувуа. Смерть в апреле герцогини де Лонгвиль почти полностью разрушила «Церковный мир». Помпонн же был выдающимся представителем семьи Арно, сторонником Пор-Рояля. Наконец, Кольбер де Круасси делал все, что мог, чтобы навредить министру, место которого он хотел занять. И оно ему будет предоставлено умышленно, ибо в атмосфере империалистического угара, которая установилась после Нимвегенского мира, король решил проводить политику территориальных «присоединений». Чтобы ее проводить в жизнь, требовался министр, который был бы одновременно опытным юристом и жестким человеком. Круасси представлялся в этом отношении королю самой подходящей кандидатурой.

Но Людовику XIV было неловко, что он прогнал Помпонна. Король написал по этому поводу прекрасным стилем, как бы в порядке дополнения к своим «Мемуарам» «Рассуждения о ремесле короля», так как ему нужно было оправдаться перед самим собой, и изложил в «Рассуждениях» вероятные — хотя и малоправдоподобные в данном частном случае — причины, которые побуждали его действовать так, а не иначе. «Короли, — пишет он, — часто вынуждены действовать вопреки своим склонностям, совершать поступки, не свойственные их доброй натуре, поскольку интересы государства должны всегда быть превыше всего… Нет ничего опасней слабости, какой бы она ни была… Ремесло короля — великое, благородное, дивное ремесло, особенно для того, кто чувствует себя способным достойно выполнять свои обязанности; но это ремесло не лишено трудностей, волнений, чрезвычайно утомительно». Людовик думает (вернее, делает вид, что думает), что Помпонн не годится для работы в министерстве: «Должность, которую я ему дал, оказалась слишком большой, слишком масштабной. Я несколько лет страдал от его слабости, от его упрямства, от его неусердия… И наконец, пришлось его уволить, потому что все, что шло через него, теряло величие и силу, которую нужно проявлять, когда выполняешь приказы короля Франции, который вовсе не несчастен»{63}. Иными словами, моральная скрупулезность министра-янсениста и его куртуазное нюансированное представление о дипломатических отношениях были несовместимы с агрессивной политикой «мира на грани войны», которую Людовик стал навязывать после 1679 года. Правильность нашего суждения подтверждается тем, что после смерти Лувуа в 1691 году король снова введет Помпонна в совет министров (где ему придется работать с Круасси) и поручит ему суперинтендантство почт в 1697 году.

Достоверно известно, что Людовик XIV с большой терпимостью относился к чрезмерной мягкости Шамийяра и к заурядности де Лаврийеров, мы знаем, как ему трудно было производить перетасовки в министерствах и как принятое им решение об отставке Помпонна мучило его совесть. Все это показывает, как королевская власть во Франции была далека от деспотизма и от произвола. Она была произвольной, самоуправной лишь в том смысле, как ее понимали современники Фюретьера, то есть арбитражной, иными словами, выполняла функцию третейского судьи. Часто король всего лишь констатирует наличие того или иного соотношения сил в министерстве и, при случае, выступает в роли арбитра. Несмотря на предвзятое отношение и антипатию к Людовику XIV, герцог де Сен-Симон, судя по всему, в душе признает это. Вот уже двести пятьдесят лет вся историография повторяет за ним, что в течение пятидесяти лет Людовик всего лишь шесть раз принял решение, противоречащее мнению большинства его государственного совета. А ведь, по сути, Сен-Симон ничего об этом не знал. Его творчество показывает, что он так же невежествен в вопросах настоящей политики, как сведущ в вопросах этикета. К тому же на заседаниях совета министров не вели, как известно, протокола, поэтому непонятно, на каких документах основана его мини-статистика. А если при этом учесть далеко не теплые чувства, которые мемуарист питал к Людовику XIV, его оценка в данном случае имеет большую моральную и психологическую силу. Сен-Симон признает, что Людовик слывет монархом, который с уважением относится к обоснованным мнениям, которые высказывают его лучшие советники. Если ему приходится стукнуть кулаком по столу в совете один раз в девять лет, в то время как его заседания имеют место два или три раза в неделю, то это означает, что он действительно соблюдает принцип коллегиальности, в противоположность турецкому султану и даже многим христианским монархам Европы.

Область, в которой король, являющийся жертвой светских обычаев, предрассудков, давления, оказываемого на него королевскими институтами, кажется менее всего властен — это мир учреждений, управлений. Сорок пять тысяч владельцев должностей (согласно статистике 1664 года) — больших, средних и малых, — занимающих эти покупные административные должности, могут быть назначены, вознаграждены, повышены в должности, переведены на другую должность без ведома и вмешательства самого могущественного монарха в мире. Короли Франции самое большее, что могут, — назначать на должности первых президентов верховных судов (эти места непокупные) и жаловать патенты государственного советника (их три десятка) лучшим, самым усердным и самым любимым докладчикам в государственном совете (их восемьдесят, и они владельцы своих должностей). Король оставляет также за собой право, поскольку интендантские функции (будучи «поручениями») зависят только от его воли, выбирать лично среди восьмидесяти докладчиков государственного совета тридцать администраторов, каждому из которых он потом доверит судьбу какого-нибудь финансового округа. Итак, сорока пяти тысячам владельцев своих должностей, независимым и даже несменяемым, противостоят менее ста пятидесяти высокопоставленных полновластных должностных лиц, отобранных и назначенных самим королем. В области судейских и административных должностей королевства вмешательство наихристианнейшего короля очень ограничено. Тот факт, что королевские грамоты, на основании которых происходит назначение на должности, подписаны королем, ничего в деле не меняет. Начальники любого управления, если только они не ведут безнравственный образ жизни и на них не налагает запрет канцлер (что случается крайне редко), если им не предъявляют обвинения в оскорблении Его Величества, в вероломстве или в измене, самые свободные люди на свете. Искушение покупать должности (что являлось большим злом для Франции) основано не только на нежелании платить налоги.

Зато (это нужно понимать в полном смысле слова) Людовик сохраняет полную свободу действия в военной области. Он не только оставил за собой право назначать командующих сухопутных и морских сил, жаловать маршальский жезл, место вице-адмирала, генерал-лейтенанта, командующего эскадрой или бригадного генерала, но еще и привилегию назначать морских офицеров всех рангов, а также обер-офицеров сухопутных сил, по крайней мере, до уровня полковника. Каким бы могущественным ни казался Лувуа между 1683 и 1691 годами, ни один полк не был никому вверен без четкого и обоснованного на это решения Его Величества. Большинство полков покупается, но еще недостаточно обладать богатствами, чтобы можно было купить какой-то полк. Для этого недостаточно даже протекции военного министра. Король, и только один король, все решает в данном случае. Он это решает лично, потому что сам всегда хотел реально командовать своими армиями. Он это решает лично, потому что хочет воспитать у французов вообще и у дворян в частности определенное отношение к военной службе, используя для этого всю силу своей власти при назначениях на посты и продвижениях военных. Он это решает лично потому, что считает: неправильный отбор военачальников часто бывает чреват тяжелыми последствиями (он должен был бы хорошенько взвесить, прежде чем доверить войска маршалу де Таллару, маршалу де Вильруа, второму Лафейяду). Возможно, наконец, король так энергично принимает решения в военной области потому, что власть здесь персонифицируется и ее индивидуальное и человеческое начало эффективнее проявляется, а структура судейских ведомств не дает такой возможности.

Несмотря на такое отсутствие равновесия, он перекраивает и формирует в течение пятидесяти четырех лет верхушку французского общества, постоянно заботясь о сложном и необходимом соотношении между понятиями элиты и дворянства. Для этого он поставил перед собой в качестве одной из первых задач обуздать дворянство, этого чересчур «строптивого коня».