Стояние на Угре

Стояние на Угре

Новгород был покорен. Вскоре у Ивана III Васильевича родился сын Василий. Наследник! Радость русского царя была велика. И вдруг ему доложили, что хан Золотой Орды Ахмат прислал к нему гонцов с басмой (своим изображением). Ранее великие князья всегда встречали ордынских послов в местечке на середине современной Новокузнецкой улицы и кланялись басме или болвану (изваянию). То ли София, как считают некоторые историки, уговорила прекратить эту унизительную процедуру, то ли сам Иван проявил инициативу, но уже несколько лет ордынским басмам и болванам поклоны не отбивались. Супруга русского повелителя, «жена хитрая, честолюбивая», властная, знала цену себе и своему мужу, к тому же почувствовала, что пришла пора покончить с ордынцами, и часто по-женски капризно повторяла: «Долго ли мне быть рабыней ханскою?»

Софию оскорблял сам факт расположения ордынского дома на территории Кремля, оскорбляли ордынцы, беспокойно снующие туда-сюда, следящие за каждым движением царственной четы.

Иоанн III Васильевич

Великая княгиня недаром была родом из семьи византийских императоров, умела добиваться своего дипломатическими хитростями. Она написала письмо жене Ахмата, в котором убедительно просила ханшу перенести Ордынское подворье из Кремля в другое место, за его стены, здесь ей очень хотелось бы, сообщала доверительно София, построить церковь Николы Гостунского — покровителя гостей. Сделка эта состоялась. София одержала, если верить легендам, первую территориальную победу над ордынцами, она дипломатично попросила их из Кремля.

К женам Рюриковичи относились с некоторым прагматизмом: они не допускались к участию в политической жизни, то есть не заседали в военных советах, не имели права голоса на соборах и в Думе, их главным предназначением было рожать Рюриковичей, и этой своей миссией они должны были быть удовлетворены. И все же влияние женщин на политику князей было немалое, хотя непосредственно государственными делами занималась в Киевской Руси лишь одна княгиня Ольга, мать Святослава.

София Палеолог тоже влияла на политику Ивана III Васильевича. И дело даже не в том, что она, согласно легендам, энергично вторгалась в политику — в эту знакомую ей с детства сферу деятельности, но и в самом Иване, не пренебрегавшем ничьим мнением и не раз просившем у своей матери, а позднее у своей жены, совета.

В тот день, правда, он ни с кем не советовался. К нему во дворец явились послы Ахмата, показали великому князю басму: кланяйся, мол. Иван III взял изображение хана и неожиданно для всех рассвирепел, всегда очень осторожный, изломал образ, бросил куски его на пол и, не обращая внимания на послов, бояр, князей и слуг, стал топтать ненавистное всем русским изображение. Ярость Ивана III была откровенной, дикой, похожей на чисто женское отчаяние. Но женщины устроить прилюдно эмоциональный взрыв не присоветовали бы никогда. В ярости женской — слабость женская, это они знали. Мужчинам по-женски свирепеть никак нельзя. Стыдно. Смешно. Страшно.

Искореженная, изломанная басма с изображением Ахмата валялась под ногами князя, похожего в те мгновения… нет, не на женщину и даже не на избалованное дитя, но на уставшего вконец русского человека: надоело ему дань платить да услужливо кланяться послам и баскакам, ханам и ханшам, басмам и болванам, надоело. Возненавидел Иван III и его соотечественники двухсотлетнее унижение, покорность данников. Надоело. Надоело делать несчастные физиономии, надоело корчить из себя покорных придурков, жить абы как, потому что на иную жизнь — настоящую, полнокровную — был наложен негласный запрет ханами, всегда готовыми изъять «излишки» в свою казну. Двести сорок лет на Руси не желали «излишков», не хотели ничего чрезмерного, ничего слишком хорошего и красивого… Это очень длительный период, без излишеств жить не интересно человеку разумному, рожденному Творцом, чтобы творить, а не прозябать: день протянул, и ладно. Излишества приносят радость творцу. Русские смертельно устали жить по-звериному, им захотелось познать радости творчества. Пора настала сборщиков дани гнать в шею.

Но действительно ли настала? Хан Ахмат заручился поддержкой Казимира, и эти два врага могли натворить много бед на Руси. Может быть, стоило повременить с топтанием басмы? Примерно так думали свидетели сего акта, с волнением и удивлением наблюдавшие за разбушевавшимся князем. Да, Русь уже в шестидесятые годы XV столетия освободилась от жесткой опеки Орды, что подтверждает монументальный и величественный Успенский собор в Кремле, дерзко воздвигнутый на Боровицком холме. Такое дорогостоящее удовольствие мог позволить себе только народ, освободившийся от психологического рабства, переставший испуганно оглядываться по сторонам из-за боязни наказания за любой самостоятельный шаг. Приглашая в Москву Аристотеля и других мастеров из Италии, Иван III мечтал о великих стройках, о великолепии града Москвы. Не жалея на это средств, он чувствовал, что русский народ окончательно созрел для самостоятельного творчества, для красоты и на ее создание тоже не пожалеет ни сил, ни средств.

Совсем распалившись, топча ногами басму, краснея в гневе, он грозно глянул на всех и вдруг приказал… убить послов, убить гостей в собственном доме, кроме одного, которому он крикнул, еще не успокоившись от тяжкой работы: «Передай Ахмату, что если он не оставит меня в покое, то я с ним сделаю то же самое. Уходи!»

Историю с топтанием басмы не все признают реальной: она слишком не вяжется со сложившимся образом Ивана III, который отличался сдержанностью, мог просчитывать ответные ходы противников, наперед предугадывать возможные последствия любых действий. Таким бешеным и неуправляемым его видели не часто. И не женщины, конечно же, повлияли на то, что он вдруг изломал и истоптал басму Ахмата. Женщинам, кстати, еще предстоит сказать свое слово в этой истории.

Хан Золотой Орды, узнав о случившемся, воскликнул: «Так поступает раб наш!» Он решил сурово наказать ослушавшихся рабов. Только жестокой, изощренной казнью, показательной и массовой, искупали рабы всех стран и времен свою вину, когда проявляли дерзость и своеволие.

Хан решил напасть на Русь вместе с Казимиром с двух сторон и жечь, и грабить, и брать в полон, и цепями тяжелыми оковывать русских и Русь. Литва и Орда изготовились к прыжку.

Русские тоже собирали войска. Союзник Ивана III, крымский хан Менгли-Гирей, напал на литовскую Подолию, отвлек Казимира. Взаимоотношения русского царя и крымского хана говорят о мудрой дипломатии первого. Иван III сумел разными способами привлечь на свою сторону победителя этого отколовшегося от Золотой Орды ханства, натравливал его то на Ахмата, то на Казимира, не суля, в общем-то, взамен великих благ Менгли-Гирею. Крымский хан, надо сказать откровенно, свой союзнический долг исполнял честно, несмотря даже на то, что Москва приютила его брата и врага — Нордоулата.

Иван III, видимо, оттого, что имел в то время большие финансовые средства и располагал крупными людскими ресурсами, дерзнул пойти на риск: надежно защитив границы своих владений вдоль Оки, он послал дружину во главе с Нордоулатом и князем звенигородским Василием Ноздреватым… на Орду! Это был вызов — давно забытый русскими князьями прием борьбы со степняками. Бить противника на его территории, его же средствами, в данном случае используя для налетов небольшие мобильные отряды, — подобный прием часто помогал разным народам мира одолевать своих врагов. Так было, в частности, во время войны Древнего Китая с племенами хунну, когда полководец Ли Му научил китайцев воевать со степняками «по-хуннски» и выиграл важную для народов Поднебесной войну.

Ахмат вывел почти все свое войско из Орды. Остались там старики, дети, женщины — народ небоевой, победить его несложно. Нордоулат и Ноздреватый затем ушли по Волге на юг, чтобы грабить, жечь, убивать всех, кто окажет хоть малейшее сопротивление, — Орду бить надо по-ордынски. Пришел черед русским внушать страх Орде. Иван III явно шел на риск… Но оправдан ли он был? А вдруг Ахмату и Казимиру удастся выиграть войну? Что сделают они с русскими, узнав о злодеяниях Нордоулата и Ноздреватого? Великий князь всея Руси поставил страну на край пропасти.

Хан Ахмат прямиком на Москву не пошел, не решился форсировать Оку с боем и повел войско к реке Угре — притоку Оки. Здесь он рассчитывал соединиться с Казимиром и общими усилиями разгромить войско Ивана, истоптавшего басму повелителя своего.

И тут-то великий князь испугался! Под Новгородом такой решительный и самостоятельный, он вдруг оставил войско во главе с сыном Василием на берегу Угры, а сам вернулся в Москву, расположился лагерем в селе Красном, объявил удивленным согражданам о том, что приехал он в столицу посоветоваться с матушкой, духовенством и боярами (семью свою он предусмотрительно отослал из столицы). Посоветоваться с нужными людьми всегда полезно, но в данном случае это было бессмысленно. Русское войско, стоявшее на Угре, никаких альтернатив не имело — нужно было биться за Русь, за Москву, за Успенский собор. Это прекрасно понимали все, в том числе и Иван III. Но страх — это кратковременное помешательство разума — бывает трагически капризен, налетает на человека подчас в самые ответственные моменты. Кого не посещала неуверенность, на кого не накатывала минутная слабость в самый решающий момент жизни?

Бояре, духовенство и матушка явились к Ивану III, струсившему, сказали в один голос: «Иди смело на врага!» Сын его, призванный отцом в Красное село, отказался покинуть войско, ответив: «Ждем татар. Дождемся и будем биться». Даже родные братья, с которыми он постоянно ссорился, осознали серьезность положения, забыли обиды, решили драться вместе с общим врагом. Иди, Иван, на врага! Деваться тебе некуда, на Новгород ты ходил сам, а на Орду с Литвой идти боишься?

Не сразу принял решение Иван III. Но все же одолел свой страх и окреп в самом желании дать решительное сражение сильному врагу, приехал в войско, расположенное на берегах Угры, за которой уже стояли ордынцы.

Они тоже не спешили начать бой. Их напугала мощь московского войска. Ахмат стал ждать Казимира — вдвоем наказывать рабов сподручнее и веселее, а добычи на Руси хватит на всех с лихвой, торопиться некуда. Разбогатели подданные Ивана III Васильевича, деньги у них появились лишние, храмы они стали строить громоздкие. Почему же не потрясти их карманы, казну?

Прошло несколько тревожных дней. На берегах Угры стояли друг против друга два войска. Русские контролировали широкий фронт в шестьдесят километров и зорко следили за каждым движением опасного врага. То там, то здесь случались мелкие стычки. Разведотряды ордынцев рыскали по берегу Угры в поисках безопасного брода. Воины Ахмата кричали через реку: «Дайте хану путь, будет хуже!» Но куда уж хуже — двести сорок лет дань платить, терпеть ханское хамство, ездить в Орду за ярлыком на княжение в собственной земле! Ахмат с каждым днем становился все грустнее. Казимир не сдержал слово, не пришел грабить Русь. А вид русского войска, меткие стрелы и громогласные пищали пугали не только багатуров, но и самого хана.

Невесел был и князь Иван. Он оказался между трех огней. Казимир мог управиться с Менгли-Гиреем и ворваться в Русскую землю. От Ахмата ждать пощады бессмысленно. Кроме этого есть еще и новгородцы! Походы московского войска нанесли республиканцам неисчислимый ущерб, но ведь часто слабые и обреченные крушили всех, переворачивали вверх дном государства куда более сильные, чем Русь была в 1480 году. Чуть позже, когда закончится стояние на Угре, князь мог бы и посмеяться над собой, но в те тревожные дни ему было не до смеха.

Несколько раз он посылал к Ахмату послов с предложением о мире. Хан предъявлял такие условия, на которые мог согласиться лишь самоубийца. Иван не принимал предложения хана. Тогда Ахмат смягчил гнев, повелел Ивану III прислать к нему в стан сына или брата. Князь отказался. Всегда раньше русские спокойно отсылали в Сарай и Каракорум братьев, детей, внуков. К родственникам русских князей в ставке ханов так привыкли, что отказ Ивана очень удивил и разозлил Ахмата. Злиться, впрочем, он мог лишь вполсилы, потому что русское войско стояло за Угрой, организованное, сильное, с пищалями. Особенно не позлишься. Сначала нужно победить злых русских, залить им глаза их собственной же кровью, пожечь Русь да Москву, сломать силу ее, а уж потом злиться в полную мощь — так, чтобы вой стоял над лесами русскими и полями, чтобы стонала сама земля Русская от ханской злости. Победа! Как нужна была хану победа!

Он боялся проиграть войну, как не боялся этого ни один монгольский военачальник со времен Тогрула, Джамухи и Чингисхана, потому что слишком мало осталось людей в войске хана и в разорванной на куски Золотой Орде, где, помимо всего прочего, было немало врагов у Ахмата. Заменить павших воинов даже в случае ничейного результата сражения, даже в случае незначительной победы над русскими он не смог бы. Ему нужен был полный разгром Ивана III, полная победа.

Зима приближалась все быстрее. Но нагрянула она внезапно: Угру сковало толстым льдом буквально за ночь. И снегу намело, и поняли ордынцы, что пришел час битвы, что не дождаться им Казимира. Нужно было немедленно начинать битву с русскими и разгромить их.

7 ноября 1480 года Иван III Васильевич приказал своему войску отступить к Кременцу, чтобы занять удобные позиции для решительной битвы. Шуметь при этом он не приказывал. Зачем лишний шум в таком деле? Русские потянулись от берегов Угры сначала не спеша, будто им все равно, где бить врага, потом пошли чуть быстрее. Ахмат, узнав о маневре противника, вышел из палатки и грустно улыбнулся: знаю я эти уловки. Он вернулся в шатер, прибыли разведчики, доложили, волнуясь, о том, что в стане противника наметилась паника.

Воины арьергардных русских полков действительно запаниковали. Они видели, как на противоположном берегу Угры собираются ордынцы, с волнением ожидавшие приказа о наступлении. Ордынцев было много. Вот-вот они ринутся в бой на русский арьергард.

— Они бегут! — кричали ордынцы, не веря собственным глазам.

Из шатра вышел Ахмат, прищурился и тихо-тихо молвил:

— Они хотят заманить нас в ловушку!

Это тихое страшное слово волной страха побежало, опережая приказы и повеления начальников и самого Ахмата, по рядам ордынского войска. Ловушка. Страшное слово для ордынского воина. Сколько раз степняки использовали этот прием, сколько прекрасных побед одержали, сколько воинов врага перерезали! Самим попадать в ловушку им не хотелось.

— Ловушка! Ловушка!! — все громче кричали они и бежали, бежали от страшной Угры, от страшной беды подальше.

Шум в стане врага пугал русских. Они думали, что за Угрой готовится мощнейший удар по арьергардам, и бежали сломя голову подальше от реки, совсем не шумной, закованной в лед.

Это, с военной точки зрения, странное столкновение двух войск на реке Угре стало гибельным для Ахмата. С богатой добычей он прошел через земли, принадлежащие в то время Литве, к Волге, а там на него напал тюменский князь Иван. Хан с ним не стал сражаться, побежал, оторвался от погони, успокоился у Малого Донца и неподалеку от Азова, очень довольный богатством, награбленным на севере, осел зимовать. Радовался он совсем недолго. Однажды ранним утром Иван неожиданно ворвался в стан Ахмата и сам лично зарезал его, присвоив себе все имущество хана.

* * *

Стояние на Угре считается финалом татаро-монгольского ига. Действительно, это была последняя попытка ханов Золотой Орды сохранить прежние порядки на Руси.

Жители Москвы, Руси, летописцы, а также позднейшие историки по-разному оценивают влияние Ивана III Васильевича на ход событий, на сам итог той, мягко говоря, невыдающейся военной операции, столь благоприятно завершившейся для Москвы, для русского народа.

«Был единственный случай в его жизни, — пишет Н. И. Костомаров, — когда он мог показать собою пример неустрашимости, твердости и готовности жертвовать жизнью за отечество; но тут он явился трусом и себялюбцем: он отправил прежде всего в безопасное место свою семью и казну, а столицу и всю окрестную страну готов был отдать на расхищение неприятелю, покинул войско, с которым должен был защищать отечество, думал унизительным миром купить себе безопасность, и за то сам вытерпел нравственное унижение, выслушивая резкие замечания Вассиана»[133].

Н. М. Карамзин дает иную оценку первому русскому царю: «Заметим тогдашнее расположение умов. Несмотря на благоразумные меры, взятые Иоанном для избавления государства от злобы Ахматовой; несмотря на бегство неприятеля, на целость войска и державы (очень, надо сказать, неплохие показатели деятельности любого повелителя, вождя, полководца! — А. Т.), московитяне, веселяся и торжествуя, не были совершенно довольны государем: ибо думали, что он не явил в сем случае свойственного великим душам мужества и пламенной ревности жертвовать собою за честь, за славу отечества. Осуждали, что Иоанн, готовясь к войне, послал супругу в отдаленные северные земли, думая о личной ее безопасности более, нежели о столице, где надлежало ободрить народ присутствием великокняжеского семейства… И так славнейшее дело Иоанново для потомства, конечное свержение ханского ига, в глазах современников не имело полной, чистой славы, обнаружив в нем, по их мнению, боязливость или нерешительность, хотя сия мнимая слабость происходит иногда от самой глубокой мудрости человеческой, которая не есть Божественная, и, предвидя многое, знает, что не предвидит всего»[134].

Так или иначе, но стояние на Угре в 1480 году, через сто лет после поля Куликова, стало вехой в жизни быстро растущего и крепнущего Московского государства и в жизни князя московского Ивана III Васильевича.