Распря и Заокская земля

Распря и Заокская земля

Прежде чем перейти к рассказу о дальнейшей судьбе Юрия Владимировича, прозванного Долгоруким за активную политику на далеком от Ростова юге, необходимо напомнить об одном упреке, предъявленном этому деятелю Руси некоторыми учеными. Они обвиняют князя суздальского в неоднократных попытках захватить Переяславскую землю, присоединить ее к своим северным владениям. Даже если Юрий Долгорукий и стремился к объединению этих земель под своей властью, упрекать его в том несправедливо и смешно. Смешно хотя бы потому, что о подобных приобретениях мечтали все князья, а несправедливо потому, что не в этом состояла суть деяний Юрия Долгорукого.

Древние обычаи, существовавшие в Восточной Европе задолго до прихода варягов, перемещению людей не препятствовали. «Первоначальная история России определяется двумя важными фактами, неизвестными Западной Европе: понятием о единстве территории и бродячим состоянием народонаселения. Государственная территория, очерченная оружием первых Рюриковичей, считалась наследием всего княжеского рода и всех русских людей. Народонаселение не знало тех замкнутых узких сфер, в которых проходила жизнь западно-европейского земледельца или горожанина. Вольно ходил и переходил он по общему отечеству. Он не рисковал, выходя из своего города или волости, наткнуться на чуждую область, на враждебное государство. Везде была одна и та же Русская земля, раскинувшаяся на необъятное пространство, отдельные части не составляли самостоятельных политических тел ни в глазах князей, ни в глазах служилых людей и крестьян. Князья смотрели на свою волость как на временное владение, в котором они сидели до первой перемены в Киевском княжении…»[9]

Рост количества городов, о котором говорилось выше, был бы невозможен или крайне затруднен, если бы таких обычаев не существовало. Странная обратная связь действовала на территории Киевской державы: чем больше людей покидало богатые, обжитые в IX–XI веках земли и уходило в края неизведанные, обустраивалось там, тем резче проявлялся антагонизм между княжествами старыми и новыми, тем больше мирных людей покидало обжитые районы.

Таких людей в Восточной Европе называли бродниками. Это слово имеет несколько разных значений. Князь Кий мог быть бродником, человеком, жившим у брода, а то и владеющим бродом, переправой. Бродниками называли тех, кто уходил в степи, соблазняясь прелестями вольной жизни, быстро дичал там, как дичают кони без людей, нанимался в различные дружины, ходил на печенегов, а затем — на половцев и в составе отрядов степняков — на Русскую землю. Не об этих бродниках пойдет речь, а о тех, кто ходил-бродил по Руси в поисках спокойной, невоенной жизни.

Эти бродники сворачивали с Днепра и уходили с захоженных дружинниками дорог на невеликие реки, неширокие дороги, искали и находили укромные уголки, окруженные лесными дебрями и болотами, озерами и холмами, обживались здесь, ни с кем не воюя, никому не мешая, а лишь работая изо дня в день.

Именно такие бродники добирались до Оки-реки с запада через Угру. Некоторые оседали на берегах быстрой Оки, где в среднем и верхнем течении жили вятичи (славянские племена), а другие, самые миролюбивые, сворачивали на Москву-реку, совсем уж невеликую, небурную, которую вполне можно назвать Окской заводью, и не только Окской, но и заводью бурного потока истории, по которому мчалась на быстрых скоростях Восточная Европа. Войны, битвы, предательства, обиды, пожары, кровь врагов и родных — все это повторялось год за годом там, вне территории, прилежащей к долине Москвы-реки. А здесь была жизнь спокойная у спокойной реки, некруто петляющей меж покатых холмов, густо поросших, как и вся местность кругом, сосновыми борами вперемежку с широколиственными лесами, с березовыми рощами, прозрачными, как апрельская вода; здесь — тишина благостная, озвученная лишь мелодиями почти нетронутой людьми природы.

По реке Москве, ничем не выдающейся, поднимались люди на стругах, появившихся в XI веке в Восточной Европе, или на ладьях, доходили до места впадения в нее Пахры, шли дальше вверх по течению и вдруг в какой-то момент начинали удивляться: что случилось с рекой, почему запетляла она туда-сюда нервно, будто что-то очень важное потеряла здесь давным-давно и найти никак не может? Какой такой драгоценный клад ищет река, круто извиваясь, рассылая по сторонам на разные расстояния бесчисленных своих сестер, раздваиваясь то тут, то там, образуя невысокие шапки островов, разбрасывая широкие рукава, приближаясь вплотную к крутым склонам, словно бы заглядывая вовнутрь холмов, и не боясь при этом получить за назойливое любопытство удар отвалившейся глыбы земли? Видно, очень дорогой клад затерялся в этих краях, если река так разволновалась.

Люди доплывали до Боровицкого холма (бор тут рос сосновый, густой, тысячелетний), останавливались. Дальше, за холмом, начинались пороги, не такие страшные, как на Днепре, но… зачем река Москва свое дно острыми каменьями забросала да искромсала тяжелую гладь реки бурунами? Может быть, река чудная подсказывала людям: не плывите дальше, здесь клад великий, град Москву ищите? Взойдите, люди, на холм, оглядитесь, присмотрите место по душе, здесь всякой доброй душе приют и отдохновение найдется, только не ленитесь искать и трудиться.

И люди принимали приглашение гостеприимной хозяюшки, обживались в этих краях себе и потомкам на радость, а к 1134 году достигли значительных успехов в экономическом освоении края.

* * *

Земля, расположенная на территории современной Московской области, уже в XI веке могла прокормить, обуть-одеть, защитить и душевно порадовать не одну сотню тысяч человек. Богатая земля. Но для получения этого богатства нужен немалый труд, время или средства. Громадных средств у бродников быть не могло и у местных — вятичей — тоже. У них были руки, жадное желание мирно жить и время, любезно предоставленное им историей: из летописей ясно, что все великие события XII, да и XIII веков происходили совсем в других точках Восточной Европы.

Но это не значит, что местные жители несколько веков катались как сыр в масле. Жизнь в ближних и дальних окрестностях Боровицкого холма в XI столетии вполне можно сравнить с жизнью загадочных аккадских племен, которые, спасаясь от преследователей, современной науке не известных, осели в IV тысячелетии до н. э. в долинах Тигра и Евфрата, превратили непригодный для жизни болотистый край в один из прекрасных садов мировой цивилизации. Аналогичный подвиг в XVIII веке совершили запорожские казаки, которые превратили безжизненный край между Черным и Каспийским морями в цветущую страну, в житницу России. Подобных подвигов в истории человечества не так много. И говоря о Москве и москвичах, о делах повелителей великого града, нельзя забывать о том, что корень всего московского, истоки всего московского находятся в XI веке, когда началось освоение Московской земли.

Земля московская самодостаточна и самоценна. В конце XX века эта мысль никого не удивит, но еще в XVI–XVII веках иностранцы удивлялись обилию первозданных лесных массивов, окружавших стольный град и его окрестности. А с каким изобилием столкнулись первые жители этих мест, можно только догадываться. Человеческий подвиг, который совершили в XI веке бродники вместе с племенами вятичей, велик еще и тем, что в долину Москвы-реки съезжались люди, хоть и русские, но самые разные, совсем непросто им было найти общий язык.

Князь суздальский возвращался в 1134 году в Заокскую землю, прекрасно понимая главную цель похода новгородцев на Суздаль. Ходили они и за славой, и за добычей, но стратегической целью той войны и всей политики новгородцев в тридцатые годы XII столетия была даже не Суздальская земля, а земля в долине Москвы-реки.

Вскоре Юрий Владимирович смог убедиться в этом. В 1135 году, когда началась борьба киевского князя с князьями черниговскими и военные проблемы надолго отвлекли князя суздальского от хозяйственных дел, данным обстоятельством воспользовались новгородцы: они решили построить на своих южных границах на торговом пути из новгородских земель в Волго-Окский бассейн город Волок Ламский. Здесь было место волока судов из реки Ламы, притока Волги, в реку Волошню, приток Рузы, которая несет свои воды в Москву-реку.

Почему же сильные новгородцы, ранее всегда ведущие торговые дела на могучих реках Днепре и Волге, обратили внимание на тихую Москву-реку? Об одной причине уже было сказано: к этому времени днепровская дорога потеряла свое экономическое значение. Но была и другая причина, важная в контексте разговора о Москве: к началу XII века обитатели долины Москвы-реки экономически настолько окрепли, что могли представлять собой выгодного партнера. И первыми это почувствовали торговые люди из Новгорода.

За семь лет до основания Волока-Ламского в Новгороде разразился страшный голод. «От жестокого, совсем необыкновенного холода вымерзли озими, — пишет Н. М. Карамзин в «Истории государства Российского», — глубокий снег лежал до 30 апреля, вода затопила нивы, селения, и земледельцы весною увидели на полях, вместо зелени, одну грязь. Правительство не имело запасов, и цена хлеба так возвысилась, что осьмина ржи в 1128 году стоила нынешними серебряными деньгами около рубля сорока копеек. Народ питался мякиною, лошадиным мясом, липовым листом, березовой корою, мхом, древесной гнилью. Изнуренные голодом люди скитались как привидения; падали мертвые на дорогах, улицах, площадях. Новгород казался обширным кладбищем; трупы заражали воздух смрадом тления, и наемники не успевали вывозить их. Отцы и матери отдавали детей иноземным купцам в рабство, и многие граждане искали пропитания в странах отдаленных»[10].

Неизвестно, с чьей помощью пережили новгородцы тот страшный голод, известно другое — пережили, а уже через год они вели бурную военную деятельность, успешно торговали с Готландией и Данией. Еще через четыре года, то есть в 1134 году, они проиграли битву на Ждановой горе, а через несколько месяцев посчитали необходимым основать новый город Волок-Ламский, связавший их с Московской землей. А купцы, как известно, всегда вкладывали деньги только в надежные предприятия.

Юрий Долгорукий, вынужденный участвовать в междоусобице и отстаивать дело Мономашичей, не мог не обратить внимания на этот ход Новгорода, жители которого основанием Волока-Ламского, во-первых, «прорубили окно» в Московское пространство, во-вторых, сделали очередной шаг на юг. Само по себе это действо было полезным для экономического развития Московской земли. Но надо помнить, что новгородцы всегда предпочитали республиканский способ жизнеустройства, а в 1136 году на вече они объявили город республикой. И эта неизживная тяга северного соседа к самостоятельности, да еще и к республике Юрию Владимировичу не могла нравиться.

В 1136 году в Новгороде вспыхнул мятеж. Народ не простил Всеволоду Мстиславичу позорного бегства со Ждановой горы, буйствовал два года, сменил двух князей на вече и в конце концов призвал в Новгород Ростислава, сына Юрия Владимировича, что можно считать важной дипломатической победой суздальского князя.

Еще не остыли страсти в Новгороде, как Ольговичи объявили войну Мономашичам. Они имели на это право. Старший Ольгович, Всеволод, был не моложе великого князя киевского, а значит, он мог занять великокняжеский престол. Ярополк, собрав огромную армию, поддержанный почти всеми русскими князьями, а также венграми и берендиями, подошел к Чернигову. Всеволод вынужден был просить у Мономашича пощады. Ярополк исполнил просьбу, но Ольговичи ответили на это злом.

Они не смирились с поражением, лишь затихли, дожидаясь удобного момента. И он вскоре наступил.

18 февраля 1139 года Ярополк умер. Через четыре дня из Переяславля в Киев прибыл Вячеслав Владимирович. Его, как государя, встретил окруженный народом митрополит. Но государем Мономашич не стал. Всеволод Ольгович, старший из рода Рюриковичей, с небольшой дружиной подошел к столице, разрешил воинам грабить и жечь окрестности, послал в город гонца с жестким требованием отдать ему власть. Как мог ответить ему Вячеслав? Только как Рюрикович, как потомок Мономаха.

Он послал к Всеволоду митрополита, и тот передал его слова нарушителю спокойствия: «Я не хищник; но ежели условия наших отцов не кажутся тебе законом священным, то будь государем киевским: иду в Туров»[11].

В других произведениях речь митрополита передается по-иному: «Я, брат, пришел в Киев на место братьев своих, Мстислава и Ярополка, по завещанию отцов наших. Ежели ты, брат, пожелал стола этого и оставил свою вотчину, то я — меньше тебя и пойду в прежнюю свою волость, а Киев тебе».

Всеволод Черниговский, уже пожилой, лысый, толстый, велебородый, большеглазый, с длинным носом и мясистыми руками (такой портрет дает ему В. Н. Татищев), въехал на белом коне в столицу, приблизился к духовенству, сошел с коня и целовал крест. Мономашичи надолго потеряли великокняжеский престол.