Как спасти Морозова?

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Как спасти Морозова?

Алексей Михайлович очень переживал, отправив приглянувшуюся ему девицу в Тюмень. Несколько дней царь всея Руси ничего не ел, худел, а все придворные ходили с опущенными головами, делая вид, что им тоже очень грустно. Неизвестно, сколько бы продолжалась эта явно затянувшаяся меланхолия, если бы не Морозов.

В эти дни он увлек Алексея Михайловича на охоту за медведями и волками. Охота удалась на славу. Свежий ветер весеннего Подмосковья, заливистый лай собак, надрывный голос загнанного зверя, страстная динамика охоты разгорячили царя, он стал забывать печальные глаза красавицы Евфимии и белое лицо ее обморочное.

Почувствовав перемену в доброй душе воспитанника, Морозов продолжал тешить царя разными забавами, отвлекая его от государственных проблем. Такой заботливый Морозов! Правитель при все еще грустном царе, Тишайшем. Крепкий, небескорыстный «кадровик», он собрал в Кремле верных себе людей, отправил недругов на периферию, а то и в ссылку. Даже родного дядю царя по матери, Стрешнева, он обвинил в колдовстве и сослал в Вологду.

С колдунами в тот век не церемонились нигде, особенно в Европе, особенно — в Западной. Русским колдунам еще повезло. Над ними не устраивали такие «опыты», какие над их коллегами по колдовскому цеху творила западноевропейская инквизиция. Но Стрешневу было обидно: все-таки он из ближайших родственников царя.

О колдунах можно было и не говорить в рассказах о городе Москве, скажет читатель. Вклад их в историю столицы Русского государства очень незначительный. Но, странно, почему же обитатели Боровицкого холма так боялись колдовства и колдунов? Почему считали их самыми опасными врагами не только Кремля, но и всего русского народа? Не является ли этот страх косвенным доказательством существования этих самых колдунов?

Алексей Михайлович, увлеченный чередой непрерывных веселых забав, не задавал себе подобных вопросов, полностью доверяясь воспитателю. А тот работал в те дни и месяцы очень напряженно. Прекрасно зная главную печаль-заботу Алексеева сердца, он искал ему подходящую невесту, не забывая при этом свои личные интересы.

У дворянина Ильи Даниловича Милославского, человека, преданного Морозову, выросли две дочки. Обе красивые, как раз то, о чем и мечтал воспитатель, человек уже не первой молодости, но еще не растерявший желания жить, побеждать, властвовать.

Для этой триединой цели он и выбрал дочек Милославского, стал на все лады расхваливать их царю. Алексей Михайлович по женской части совсем ничего в то время не понимал. Ну девушка, ну волосы густые, глаза голубые, нос не репка, и все остальное вроде бы на месте. А Морозов ему такое о женщине вообще и дочках Милославского в частности поведал, что захотелось Алексею Михайловичу самому посмотреть на них, но так, чтобы они ни о чем не догадались.

Морозов организовал просмотр Милославских «скрытым глазом»: в Успенском соборе, пока девушки молились, царь внимательно осмотрел обеих претенденток, выбрал из них Марию Ильиничну, приказал привести сестер во дворец и там, еще внимательнее рассмотрев их, назвал Марию Милославскую своей невестой. Свадьбу сыграли 16 января 1648 года. Выбор царя оказался удачным, жили царь с царицей счастливо, о Евфимии Алексей Михайлович больше не вспоминал.

Боярин Морозов, дабы завершить дело, позже женился на сестре Марии, Анне. Брак этот был неравным во всех отношениях, и не принес он радости ни старому боярину, ни юной супруге его. Ревновал ее Морозов, как могут ревновать только властолюбивые старики, бил ни за что ни про что тяжкой кожаной плетью в палец толщиной, но ревность свою утолить той плеткой не мог…

Породнившись с царем, боярин полностью завладел властью в Кремле. Он расставил на ключевые и самые денежные посты в государстве родственников царицы, выдвинул из них Леонтия Степановича Плещеева и Петра Тихоновича Траханиотова, дав первому Земский приказ, а второму — Пушкарский. Люди небогатые, но алчные, они обирали всех, никого не стыдясь. Деньги, только деньги решали все. Плещеев дошел до того, что нанял большую группу доносчиков, дающих на честных людей ложные показания. Обвиненных вызывали в суд, и без взятки оттуда выйти было невозможно. Траханиотов обирал даже своих подчиненных. Ему нужны были деньги, но денег у людей было ограниченное количество, и потому недолго терпели они этот откровенный, разнузданный грабеж. Последней каплей, переполнившей чашу их терпения, явилось изобретение Милославскими казенного аршина с клеймом в виде орла. Его должны были приобрести за баснословные деньги все торговцы. Все жалобы и обращения возмущенных поборами людей до царя не доходили: слуги Морозова работали хорошо. У народа осталось последнее средство отстоять свои права — собраться всем и в присутственном месте принародно изложить царю свои беды.

В конце мая царь с супругой в благодушном настроении возвращался из Троице-Сергиевой лавры. Внезапно благость покинула чело его — он увидел толпу озверелого люда и вздрогнул от испуга. Какой-то смельчак схватил за узду его коня, а люди наперебой стали пересказывать ему злодеяния Плещеева, просили царя заменить злодея другим чиновником.

Алексей Михайлович, стараясь не выдать себя, не показать людям дикий свой страх, тихим и очень спокойным голосом пообещал обязательно разобраться с Плещеевым. Народ возликовал. Вот он — настоящий царь-батюшка! Сейчас приедет в Кремль, сам лично учинит правый суд над обидчиком народа, и всем тут же станет хорошо. Спасибо тебе, Алексей Михайлович, многие лета тебе!

Народ расслабился, из окружения царя в толпу кинулись с криками слуги. Они, опытные, подбегали к тем, кто громче всех жаловался царю. Руки у слуг Морозова были сильные: плетки со свистом взлетали над спинами крикунов. Но усмирить толпу не удалось даже этим свистом. Наоборот! В обидчиков полетели камни — бессменное орудие толпы еще с допотопных времен. Слуги Плещеева и Морозова не выдержали напора разгневанного люда, бежали с поля боя в Кремль, едва успели спастись за крепостными стенами.

Так начался первый бунт тишайшего царствования.

Стрельцы не пустили народ во дворец, это разозлило его пуще прежнего. «Плещеева на казнь!» — кричали люди все громче. Морозов пытался спасти родственника жены, вышел к людям, но не успел сказать и полслова, как толпа вновь взревела недобро: «И Морозова на казнь!»

Боярин попятился назад.

Толпа тоже отхлынула назад, устремилась вон из Кремля к дому Морозова — там кремлевских стен и здоровенных стрельцов не было, там была лишь его молодая жена. Люди трогать ее, перепуганную, не стали: «Царицыну сестру трогать не смеем, не разбойники же мы в самом деле! Мы за справедливость, за царя и только против кровопийц». Это очень по-русски, по-народному: безгранично верить царю, а с его зарвавшимися слугами разбираться самостоятельно. Это понятно и даже логично. Без веры жить невозможно. Царь и в этом отношении объект для идеализации, и к Богу ближе всех…

«Что вы делаете?!» — слуга Морозова попытался остановить толпу, но тут же пулей вылетел из окна высокого дома и разбился насмерть. Не мешай толпе.

Дом Морозова был разграблен в момент. Особенно понравилось грабить винный погреб: некоторые из этой толпы присосались к бочкам с медом и винами прямо там же и только смерть оторвала их от этого занятия. Одного дома показалось толпе явно недостаточно: дома Плещеева, Траханиотова, Одоевского, Львова, Чистова скоро подвергнутся такому же опустошению. Может быть, хватит крушить? Нет.

Думный дьяк Чистов догадался, что толпа ворвется к нему. Это он, думали люди, озверевшие от обид и поборов, уговорил царя установить соляную пошлину. Алексей Михайлович ее уже отменил, но злая память народная не отменила еще желание отомстить дьяку. Чистов забрался под большую кучу веников, приказал слуге положить поверх веников свиные окорока. Прямо Чингисхан какой-то неудачливый. Забыл дьяк Чистов, что слуга его — из той же толпы родом, что спасать хозяина у него нет особой нужды.

Слуга взял со стола несколько червонцев, выбежал в родную свою толпу радостно, как лошадь, вырвавшаяся на волю в табун, и крикнул: «Он под свиными окороками! Гы-гы-гы!»

Чистова забили палками, но смерть дьяка лишь разожгла огонь страстей. Толпа вновь ринулась к Кремлю.

«Плещеева! — шумел народ. — Плещеева!»

Алексей Михайлович отправил на переговоры к бунтовщикам Никиту Ивановича Романова. К нему люди претензий не имели. Скромный он был человек, добродушный.

«Плещеева! Морозова! Траханиотова!!!» — ревела дикая толпа, не желая никаких переговоров.

Романов вернулся в Кремль. Боярская одежда надежно скрывала легкую дрожь в коленках, но по грустным глазам его царь понял, что настала критическая минута.

В Древней Индии существовал такой обычай: если семья понимала, что до следующего урожая ей не дожить, то первыми покидали сей мир старики; те, кто уже не способен продолжить род. Если этого не хватало, то вслед за стариками отправлялись дети, не способные дожить до того момента, когда они могут продолжить род. Подобные обычаи существовали в других уголках Земли, например в той же древней Японии, о чем блистательно поведано в «Легенде о Нараяне». Это — закон сохранения жизни.

«Плещеева!!» — рычала толпа. Критическая масса злобы приближалась к опасной отметке.

«Отдайте палачам Плещеева. Пусть они его казнят на виду у толпы. Ей хочется крови!» — повелел Алексей Михайлович, повторяя слова своего учителя.

Плещеев, видимо, на чудо надеялся, вышел из Кремля спокойно, не дергался, не сопротивлялся, хотя лицо его было бледным, как бахрома редких облаков, не спеша гулявших над Кремлем. Палач вел его к лобному месту, но не довел. Люди выхватили из сильных рук палача быстро обмякшего Плещеева, и в дело пошли палки — проверенное орудие толпы, дешевое и в ближнем бою меткое.

С хрустом треснула голова приговоренного. Он еще не успел осесть, упасть умирая, как по голове его, некрепкой, пришлось еще несколько ударов, голова раскололась, как перезревший арбуз, и оттуда брызнули фонтаном мозги.

Довольная толпа разбрелась по Москве. Нужно было осмыслить случившееся, порадоваться, нужно было допить мед и вина из погребов разграбленных домов, нужно было похоронить опившихся соратников…

На следующий день толпа вновь надвинулась на Кремль.

«Морозова! Траханиотова!!» — Ей, как взбесившемуся вампиру, крови было мало и мало.

Морозов еще рано утром хотел сбежать из Москвы. Москва его не выпустила. Ямщики, хоть народ и негрубый, где-то даже степенный, — но ведь они тоже из толпы, — узнали боярина, и едва ноги от них унес совсем недавно всесильный правитель.

«Морозова! Траханиотова!»

Царю очень жаль было Морозова, но Траханиотову удалось сбежать из Москвы, из «своей очереди». Алексей Михайлович послал князя Пожарского к народу. Князь обещал людям разыскать беглеца, и толпа ему поверила на время. Чудом удалось схватить Траханиотова возле Троице-Сергиевой лавры. Несчастного разбогатевшего родственника Милославских привезли в Кремль, надели ему на шею колоду, повели по городу.

Народ был доволен сим действом. Особенно понравилась людям работа опытного палача, снявшего с плеч нагулявшегося боярина колоду, ударившего топором по крепкой, еще совсем не старой шее. Гул одобрения тревожной дрожью пролетел над толпой: «Молодец, хорошо головы рубишь!»

Палач перед толпой не ответчик: как учили, так и рублю. Но в тот день ему приятно было собственное мастерство: все-таки угодил народу, это видно было по жестам гордого обладателя тяжелого, для казней предназначенного топора.

В Кремле несколько минут тоже радовались казни Траханиотова, надеясь, что хоть его кровь насытит разбушевавшегося вампира. Но вдруг в гуле над лобным местом исчезли одобрительные нотки, и Морозов понял, что пришла его очередь. Вел он себя, надо сказать, спокойно, хоть жить ему еще очень хотелось. В самом деле, много он, человек талантливый и неглупый, не доделал в своей жизни. Властью недонасытился, золотишка недобрал, погреба недоукомплектовал. Нет, много дел еще нужно было совершить боярину Морозову. Нельзя ему было помирать.

А кому же черед умирать, если толпа, насладившись видом отрубленной головы Траханиотова, уже заурчала злобно: «Морозова!» Если не дать ей боярина на расправу, то… она совсем с ума сойдет, она в Кремль ворвется, она… нет-нет, русская толпа в середине XVII века царя-батюшку ни за что бы не тронула. Такой у нее был идеал. Алексей Михайлович догадывался об этом, но все же душа его робкая тревожилась.

«Морозова!» — зрел голос толпы у лобного места, и тут, на счастье царского учителя, на Дмитровке вспыхнул пожар, огонь быстро перелетел на другие улицы. Он отвлек людей от злых мыслей, но ненадолго.

Бояре и сам царь после тушения пожара угощали народ медом и вином, пытались с помощью духовенства успокоить людей. Приняты были и административные меры: многие чиновники лишились выгодных мест. Но все эти меры лишь слегка пригасили огонь страстей. В любую минуту бунт мог вспыхнуть с новой силой. Морозов был жив, это не нравилось толпе.

И тогда царь совершил поступок, на который способны немногие. Однажды после крестного хода он вышел к народу, дождался, когда утихнет шум многочисленного люда, и сказал очень простые, совсем не царские слова. Он не корил людей за разбой и грабеж, казалось, даже был на их стороне, «отчитался о проделанной работе»: Плещеева и Траханиотова казнили, многих корыстолюбцев лишили должностей, в ближайшем будущем царь обещал сделать все, чтобы подданным жилось намного лучше. Люди добрые, толпа вдруг резко подобрела, слушали его, боясь пошевельнуться, ушам своим не верили.

А затем царь всея Руси попросил своих подданных даровать жизнь Морозову, который стал Алексею Михайловичу вторым отцом. «Мое сердце не вынесет его гибели», — сказал царь со слезами на глазах, и люди поняли его. «Многие лета великому царю! Делай так, как Богу и тебе будет угодно». Морозов был спасен.

Его отправили в Кирилло-Белозерский монастырь, подальше от толпы, через некоторое время он вернулся в Москву, но никогда больше не занимал высокие посты в Кремле, старался делать добро людям…