Митрополиты

Митрополиты

Еще в первой половине XIV века, как было сказано выше, русские митрополиты выбрали Москву в качестве постоянной резиденции, и столица небольшого в те годы княжества получила сильного союзника в борьбе за главенство над русскими городами, за объединение Руси. Митрополиты всея Руси имели право ставить епископов и судить их. В Москву уже в 1325 году приехал к митрополиту Петру кандидат в новгородские епископы, после чего подобные вояжи духовных лиц из разных русских городов в Москву стали постоянными. В Москве соединялись многочисленные политические нити, Москва имела тесную связь с константинопольскими патриархами, с многими православными центрами в южнославянских землях, а также с афонскими монастырями. Авторитет митрополитов всея Руси в православном мире был высок и с каждым десятилетием повышался. Это в свою очередь возвышало авторитет митрополитов среди русских людей, обитавших в Москве, авторитет самого города и великих князей московских, которые — необходимо об этом помнить! — в Москве стояли на социальной лестнице на одну ступень выше духовных владык.

Такое положение может показаться странным: многие русские князья долгое время не признавали притязаний московских князей на политическое главенство над Русью и в то же время из-за страха отлучения от церкви боялись митрополитов всея Руси, административно подчинявшихся московским великим князьям. Князья ревностно исповедовали веру православную. И не раз проявляли тонкое понимание сложных религиозных проблем. Так, например, в XV веке Василий Темный резко выступил против решения митрополита всея Руси одобрить унию православной и католической церквей под патронатом папы римского. Все попытки высших духовных лиц христианских церквей уговорить князя окончились неудачно. Москва предпочла православие.

О непростых взаимоотношениях митрополитов всея Руси и великих князей московских говорят многие события в истории Москвы и в истории Русского государства. Хорошо известно, что, начиная с Ивана Калиты, московские князья не раз использовали митрополитов в политических делах, о чем свидетельствует история борьбы Калиты с тверским князем Александром Михайловичем, когда митрополит Феогност, «послав проклятие и отлучение на князя Александра и на пьскович», поддержавших тверичанина, решил исход дела в пользу московита. Да и Сергий Радонежский закрытием церквей и запрещением нижегородцам выполнять церковные обряды помог московскому князю Дмитрию Ивановичу одержать верх над князьями Нижнего Новгорода. Подобные примеры этим не исчерпываются. Они подтверждают мнение ученых о том, что московское духовенство в московской иерархии власти было не на первом месте, оно и не стремилось брать на себя бремя светской власти. Еще одним доказательством этой мысли является тот факт, что лишь в 1392 году между князем Василием Дмитриевичем и митрополитом Киприаном был заключен договор, согласно которому «митрополичьи земли были освобождены от подчинения великому князю и его слугам. Договор устанавливал иммунитет монастырских сел, впрочем, пользовавшихся этим иммунитетом и раньше»[65].

На этот факт следует обратить внимание по следующей причине. Как известно из истории Орды, в 1270 году хан Менгу Тимур издал указ: «На Руси да не дерзнет никто посрамлять и обижать митрополитов и подчиненных ему архимандритов, протоиереев, иереев и т. д. Свободными от всех податей и повинностей да будут их города, области, деревни, земли, охоты, ульи, луга, леса, огороды, сады, мельницы и молочные хозяйства. Все это принадлежит Богу и сами они Божьи. Да помолятся они о нас».

Хан Узбек еще больше расширил привилегии церкви: «Все чины православной церкви и все монахи подлежат лишь суду православного митрополита, отнюдь не чиновников Орды и не княжескому суду. Тот, кто ограбит духовное лицо, должен заплатить ему втрое. Кто осмелится издеваться над православной верой или оскорблять церковь, монастырь, часовню — тот подлежит смерти без различия, русский он или монгол. Да чувствует себя русское духовенство свободными слугами Бога»[66].

Русское духовенство уже при хане Берке, брате Батыя, ощутило на себе благосклонное отношение со стороны повелителей Орды. В своей столице он позволил христианам отправлять богослужение по православному обряду, и с его разрешения «митрополит Кирилл в 1261 году учредил для них особую экзархию под названием Сарской, с коею соединил епископию южного Переяславля впоследствии»[67].

Эти и другие многочисленные факты говорят не только о веротерпимости ханов, но и об огромных экономических возможностях Русской православной церкви во времена жесткой данной зависимости Руси от Орды. Митрополиты всея Руси, епископы, игумены все новых и новых монастырей распорядились «ханскими льготами» очень мудро, по-православному. Расширяя свои владения, приобретая разными путями земли, деревни, села, города, они, по сути дела, превращались в крупнейших феодалов средневековой Руси, князья, бояре, купцы, знатные и незнатные граждане которой вынуждены были часть своих доходов отдавать ордынским баскакам, а позже (с Ивана I Калиты) — московским князьям. Богатства у Русской церкви были огромные и постоянно пополнялись из различных источников: из пожертвований русских людей, из сельскохозяйственных, ремесленных и других предприятий, принадлежащих церкви и не облагаемых ордынским налогом. Попросту говоря, церковь превращалась в своего рода государство в государстве, всеми, в том числе и ордынцами, уважаемое и почитаемое. Это государство с центром на Боровицком холме, где дворцы митрополита всея Руси и великого князя московского стояли по соседству и окнами смотрели друг на друга, имело немалые шансы установить не только духовную, но и политическую власть над русскими княжествами, боровшимися друг с другом за главенство над Русью.

Идея создания Священной Русской империи по подобию Священной Римской наверняка волновала умы русских митрополитов, но по следам римских пап Православная церковь не пошла в суровые для Руси XIV–XV века, хотя искус у нее был немалый. Но именно тем-то и отличается православие от католицизма, что оно больше заботится о Царстве Небесном, чем о царствах земных. Это очень большая разница. Это, видимо, всегда чувствовали все русские люди, отдававшие в наследство церквям и монастырям все свое богатство: кто-то дом свой обветшалый да землицы клок, кто-то хоромы расписные да ухоженные поля, да угодья, да скотину. Об этом знали те, кто отказывался от всего мирского и уходил в монастыри, отдавая себя служению Богу и мечтая лишь о Царствии Небесном. «Большое количество монастырей придавало Москве своеобразный вид, так как каждый монастырь представлял собой настоящий феодальный замок с оградой и нередко с каменной церковью внутри ее. Монахи и послушники жили в самом монастыре, а за его оградой располагалась монастырская слободка, населенная ремесленниками. Зависимые монастырские люди, «челядь», третники и половинники, отдававшие в монастырь половину и треть своего урожая, были заметной прослойкой в городском населении…»[68]

Монастырей в Москве и ее окрестностях было много. Некоторые ученые считают, что уже в XIV–XV веках они играли роль военных форпостов, занимая выгодные позиции на ключевых точках обороны города. Но, как совершенно справедливо заметил в свое время еще академик М. Н. Тихомиров, «такое наблюдение находит оправдание в действительности XVI–XVII веков, когда эти монастыри были окружены мощными крепостными оградами»[69].

По этому поводу можно высказать и иное мнение. В XIV–XV веках возведение монастырей с чисто военными целями, то есть как малых крепостей, своего рода волнорезов на пути к Москве, было невозможно потому, что ордынцы тут же поняли бы значение монастырей и вряд ли отнеслись бы к этому благосклонно, похвалили бы митрополитов, епископов, игуменов за проявленное рвение в деле повышения обороноспособности Русской земли.

Но, несмотря на все вышесказанное, монастыри все же были способны укрыть за своими стенами не только духовное воинство. Это упустили из виду ордынские ханы. Они, вполне возможно, понадеялись на то, что обласканное, облагодетельствованное ими православное духовенство проявит к завоевателям лояльность и верноподданнические чувства и уж во всяком случае не будет демонстрировать недовольство ханами и их воинами.

Внешне, между прочим, все выглядело именно так, как хотелось бы любому завоевателю. Русское духовенство, русские монастыри процветали, в Москве часто проводились торжественные, пышные, дорогостоящие богослужения. Митрополит «жил на дворе митрополичьем, и на месте и возвышении митрополичьем сидел, и ходил во всем одеянии митрополичьем в белом клобуке и в мантии, и ризницу митрополичью взял, и бояре митрополичьи ему служили, и отроки (слуги) митрополичьи ему предстояли, и когда куда пойдет, они шли впереди его по сторонам»[70]. И была большая, роскошная свита у митрополита Московского и всея Руси. И большая свита сопровождала митрополита в дорогостоящие поездки по стране и даже в страны далекие, например в Константинополь. И вся-то Русь, если и не сплошь голь перекатная, то совсем небогатая, лапотная, смотрела на богатое русское духовенство, на пышное убранство русских храмов, и не завидовала Русь этому богатству, не завидовала. Более того, русский люд как бы поддерживал это богатство: третников и половинников было у каждого монастыря, у каждого храма немало!

Непонятный русский дух? Ну почему же непонятный — очень понятный: раз уж случилась такая беда неминучая, раз уж пришла гроза страшная да разрушила она Русь, ослабила-ограбила, разорила-опозорила, раз уж нет у русского народа силушки одолеть врага нежданного, раз уж заказано ему судьбой с Ордой век коротать в бедности позорной, раз уж все так плохо получилось, но… не совсем ведь плохо получилось — Русь жива, пусть и на колени ее поставили, пусть в нищенку превратили, но ведь не убили, не осилили совсем Русскую землю ордынские ханы и надежду на великое будущее не убили великие завоеватели, погубившие от Бирмы до Польши много народов разных, красивых и добрых, но слабых духом, раз уж русский дух пересилил все, позор осилил свой, победил, раз уж появилась у русского человека надежда, мечта великая, так неужто он, русский человек, от великого князя московского до калеки-нищего у самой крохотной церквушки, мечту свою не украсит, не отдаст ей кто-то треть, кто-то половину, кто сколько может, не порадуется в душе, глядя на мечту свою, на Царствие Небесное, где будет он обитать в благолепии чинном и в гордом сознании того, что Русь жива, что русский дух необорим, что потомкам тех третников, половинников удалось-таки согнать Орду с Русской земли?! Ничего непонятного нет в русском духе, в русском человеке православном. Он, мечтатель по натуре, всю жизнь может в лохмотьях в поле выходить, но в храм Божий, в церковь пойдет он при всем параде, чтобы людей посмотреть и себя показать, чтобы духом укрепиться, русским духом подышав под звуки напевные молитв, застыв под изукрашенными сводами и поглядывая робко на благомудрые лики икон в золоченых окладах, где и его — любого русского — песчинка золотая есть.

Православная церковь XIV–XV столетий была, образно говоря, хранительницей и копилкой русского духа, и этим своим качеством, помимо всего прочего, она сыграла выдающуюся роль в деле… обороноспособности страны. И ничего в этом странного, удивительного нет! Начиная с походов Святослава Игоревича, а то и раньше — с Игоря, со славян, поражавших своими воинскими подвигами лучших полководцев VI–VII веков, зародилась и обрела основные характерные черты русская военная доктрина, в которой, как хорошо известно, особое место принадлежит воинскому духу — русскому духу. «Там русский дух, там Русью пахнет!» — эти строки придуманы были неспроста, не красивого словца ради. Страшнее атаки русских на поле Куликовом ордынцы не видели ничего за более чем стопятидесятилетнюю историю захватнических войн.

Русский дух — невоинственный по своей сути. Иначе бы не вырастали на Русской земле богатые церкви православные, а возникали бы монастыри, где развивались школы боевых искусств, школы военного дела. Русский дух нашел себе иное убежище, иные создавал он монастыри, хотя нельзя забывать и о феномене Осляби и Пересвета: если послушник Божий берется за оружие, он будет биться насмерть.

Согласно летописным, любому православному известным сведениям, Пересвет сразился с лучшим поединщиком Орды Челибеем и не проиграл бой — свел поединок в смертельную ничью. Сергий Радонежский, благословив Дмитрия Ивановича на битву с темником Мамаем, выделил ему двух иноков, закаленных в молитвах и послушании Богу бойцов, похожих чем-то на спартанских аскетов. Многозначительный жест, единственный в истории православия случай. Но с той поры на Руси все сражения за независимость начинались с молитвы всего войска, с обращения его к Богу, чтобы в бою не попустительствовал Он в жестокосердии и свирепости, чтобы в пылу битвы не дал низменным инстинктам взять верх над духовной сутью человека, чтобы оградил от излишнего пролития крови, чтобы дал сил умереть за дело правое…Там русский дух, там Русью пахнет.

Именно в приготовлении людей к сражениям за независимость политика Православной церкви и политика московских князей совпадала всегда. Потому-то владыки Православной церкви всегда находили общий язык с великими князьями. К сказанному необходимо добавить, что взаимоотношения великих князей московских (а затем и князей всея Руси) с духовенством были совсем не идеальными, даже в XIV–XV веках, но до серьезных столкновений между ними не доходило, в основном благодаря мудрой уравновешенной политике духовных пастырей.