Последний спектакль в «Театре Розы»

Последний спектакль в «Театре Розы»

В западной части города, в зажиточных кварталах, люди по ночам танцуют в подвалах, чтобы не думать, как чувствуют себя во время обстрела те, кто живет на верхних этажах. Никогда прежде публика не прочитывала с таким упоением литературные странички газет. Некий анонимный автор, взявший себе французский псевдоним «Жан Поль», сочиняет «романы плаща и шпаги», которые издаются сказочными тиражами. Критики подробно комментируют игру актрисы и ее партнера, исполняющих главные роли в пьесе Шекспира «Сон в летнюю ночь». Лейпцигерштрассе полностью разрушена, однако выступления обнаженных танцовщиц, шансонье, мимов продолжаются в «ложах консьержек» — в уцелевших помещениях цокольных этажей жилых домов. Весной и в начале лета 1944 года сыро и очень холодно — шансонье пустили в обиход словечко Fьhrerwetter, «фюрерова погодка». Непрерывный вой сирен ПВО острословы сравнивают с иерихонскими трубами, возвещающими, как говорят эти шутники, скорое падение «Атлантического вала». Геббельс не обращает внимания на подобную пораженческую болтовню, даже эсэсовцев в городе почти не видно — по крайней мере, в общественных местах. Правда, члены группы Тадден[238] (17 человек) были без большого шума арестованы и исчезли в пыточных подвалах гестапо. Гестапо действует почти наугад, будто играет в «русскую рулетку», — хватает кого попало для острастки остальных недовольных. Трудно бороться с фрондирующими берлинцами, которые часто не имеют постоянного пристанища и кочуют с чемоданчиками в руках от одного приятеля к другому. Рабочие, которые плохо питаются и зарабатывают одну марку в месяц, вынуждены работать даже во время налетов. Тем не менее они покупают за пять марок годовой абонемент и ходят в «Театр Розы» на Франкфуртер Аллее, где еще идет спектакль «Мисс Сара Самсон». Многие рабочие, мелкие буржуа, коммерсанты охотно посещают этот скромный зал с обветшавшими ложами и шаткими позолоченными креслами. Там ставят Гауптмана, Шиллера. Актеры живут и спят вместе, в маленькой комнатке при театре, все удобства которой ограничиваются наличием кофейника. «В нашем, нам принадлежащем Берлине, — говорит актер Карл Мейкснер, — не должно быть никакого китча, никакого дурного вкуса». В антрактах, в курительной комнате, маленький оркестр, состоящий из пожилых и усталых музыкантов, играет вальсы. У зрителей сутулые спины и бледные лица, и все же, собираясь в театр, они считают своим долгом надеть приличный пиджак и галстук. У многих между коленями зажаты маленькие чемоданчики. Берлин доживает свои последние дни, и в нем много одиноких мужчин — тех, кто отослал свои семьи куда-нибудь в деревню, для безопасности, и теперь зачастил к проституткам. В убежищах скапливается столько народу, что иногда там можно сидеть только по очереди — по 20 минут. И все-таки люди еще сохраняют достоинство и ведут себя соответствующим образом. «Самолеты не сбрасывают бомбы на Вильгельмштрассе и рейхсканцелярию: можно подумать, будто союзники больше щадят нацистов, нежели их противников» (Штауфенберг).