Много штурмовиков и чуть-чуть эсэсовцев
Много штурмовиков и чуть-чуть эсэсовцев
Можно ли поверить, что Гитлер пока имеет в своем кабинете только двух нацистов? Сейчас, за фасадом дворца президента рейха, фон Папен начинает волноваться. За всю свою историю Берлин никогда не знал подобной ночи. «Маска Медузы», «эмблема страха», водворилась повсюду; она появляется из теней, размножаясь до бесконечности, в виде свастики, заключенной в белый круг, на ярко-красном фоне. «Не есть ли это, — спрашивает себя (слишком поздно) фон Папен, — просто знак романтизма, предвестие счастья, которого наконец ждут берлинцы после стольких лет кризиса?» Кое-кто уже боится — и все же поражается тому, что за одну ночь и один день удалось собрать эти тысячи эмблем. Фон Папен подходит к окну, несмотря на холод. Ему зябко, он поднимает меховой воротник. «В гулкой ночи маршируют обутые в сапоги автоматы, заставляя дрожать Шарлоттенбургское шоссе; они выходят на Унтер ден Линден, пройдя перед тем через триумфальные Бранденбургские ворота. Они идут, шеренга за шеренгой, в зловещем ритме, задаваемом музыкой фанфар, под песнопения новой литургии» — так опишет эту сцену французский посол.
Опершись на трость, восьмидесятилетний фельдмаршал тоже прислушивается к выкрикам на улице: «Сегодня Берлин, завтра — Германия и весь мир!» Гинденбург уже досадует на себя за то, что невольно дал повод для этого чудовищного дефиле коричневорубашечников, которые движутся, выстроившись по бригадам, под дробь барабанов и раскаты духовых инструментов, освещаемые тысячами пылающих факелов. Он встревожен и обращается к Мейснеру, своему преданному секретарю: «Отто, вы мне не говорили, что их так много». Но секретарь едва его слышит. Его уши заполнены песней «Хорст Вессель», новым гимном нацистов, в котором прославляются «развевающиеся знамена и сомкнутые ряды». «Но разве эта песня, — спрашивает себя статс-секре-тарь, — не написана мнимым нацистским героем, который в действительности был сутенером и которого зарезал ножом другой сутенер (Али Хелер) из-за какой-то проститутки?» Гинденбург между тем уже Дрожит от негодования.
А в Потсдаме злится фон Шлейхер. Он уже знает, что, не выступив прошлой ночью на Берлин, проиграл партию. Еще три дня назад он был рейхсканцлером и хотел спасти Германию, опираясь одновременно на левых и правых. Что ж, он упустил свой шанс. Теперь он уже не сможет мобилизовать свои гарнизоны для борьбы с этим пылающим змеем CA, озаренным факелами. Варварский праздник. За несколько часов «коричневая» армия, похоже, завоевала сердца берлинцев. Среди коричневорубашеч-ников марширует и последний, недавно набранный контингент — они идут все в черном, без музыки, в униформах с изображением черепа. Их возглавляет молодой (тридцатитрехлетний) человек, Генрих Гиммлер. Рем усмехается, глядя на этих эсэсовцев, бригады экстренного вмешательства, которые набирались в спешке в качестве противовеса ему, Рему. Их численность пока еще смехотворна. Однако Рем отмечает, что, приветствуя их, фюрер чуть более резко выбрасывает вперед руку, прямее держит спину. Гитлер уходит со своего балкона только на рассвете.