Летчик встречается с великим артистом

Летчик встречается с великим артистом

В то время когда немецкая авиация начинает бомбить Лондон, один молодой пилот вступает в воздушный поединок с английским асом Питером Таун-сендом, чудом избежав гибели, получает в награду Железный крест и затем проводит свой отпуск в столице с актрисой, которой покровительствует патрон киностудии «Тобис».[143] Они ужинают вместе с другими киношниками в знаменитом ресторане. «Берлинские звезды наконец научились прилично говорить по-немецки», — с удовлетворением отмечает про себя Карл Мейкснер, преподаватель драматического искусства, который пользуется спичками лишь один раз в день, чтобы зажечь свою первую сигарету. «Затем, вплоть до пяти часов утра, когда он отправляется спать, он курит непрерывно, зажигая каждую новую сигарету от окурка предыдущей» (Кнеф). Все женщины мечтают его соблазнить, стараются по-особому одеться и причесаться, когда им предстоит встреча с этим взыскательным Дон Жуаном — громогласным, в непромокаемом плаще поверх фрака, умеющим построить мир грез в одном-единствен-ном кадре, с помощью какого-нибудь табурета или цветка. Он утверждает, что «теории театра не существует». По мнению известной актрисы Эльзы Боргесс, которая пришла в ресторан в сопровождении своего пуделя, Карл Мейкснер «скучает в этом мире, где остался в полном одиночестве». Мейкснер действительно не желает ничего знать о продовольственных карточках, бомбах, закрывшихся барах и руинах. Он — прославленный мэтр немецкого театра. Он может говорить все, что захочет, сильным мира сего совершенно безнаказанно, может насмехаться даже над самим фюрером, хотя и признает (в глубине души не очень в это веря), что тот, подобно хорошему актеру, «умеет контролировать себя». «А умение контролировать себя, — обычно добавляет Мейкснер, обращаясь к одному из своих учеников, — есть искусство, о котором ты не имеешь ни малейшего представления». Этот новый Тальма,[144] которому следовало бы родиться чуть раньше, воспитал Жоржа и Людмилу Питоевых[145] и множество других актеров. Иногда он вспоминает о том, что его приглашали в «Шиллер-театр»; но о тысячах тех своих зрителей, которые погибли, по большей части не помнит. Он давно не живет по расписанию, однако учеников своих приучает вставать в семь утра, потом заниматься фехтованием, танцами, дикцией. Он требует, чтобы каждую ночь два часа они спали прямо на полу, на ковре, — «уставшие, но наконец завершившие свои дела». А публику для себя ищет даже на железных дорогах: развлекает проводников, доводит до отчаяния начальников вокзалов, принуждая задерживать отправление поездов, пока он, Мейкснер, не будет готов к отъезду. Одним словом, это немецкий Чаплин, который свернул на дурную дорожку. Сегодня вечером он познакомился с молодым пилотом «мессершмитта», еще недавно участвовавшим в бомбежках Лондона, и объясняет ему, сардонически улыбаясь, что вид горящего Сити — это образ завтрашней судьбы Берлина… В своих предсказаниях он настолько реалистичен, что все присутствующие с трудом сдерживают страх. Рассказывают, будто Мейкснер, пользуясь своей неприкосновенностью, иногда встречается наедине с Геббельсом, «хромым покровителем кинематографа», и «Герингом, этим Нероном, якобы имеющим театральный дар». Он заставляет их смеяться или даже плакать, непрерывно дымя своими сигаретами и предсказывая, что они «покончат жизнь самоубийством, приняв яд». Он неподражаем в роли Мефистофеля, как уверяет Ева Браун, чья протекция и обеспечивает ему полную безнаказанность.