Дети, кухня, церковь?
Дети, кухня, церковь?
Традиционный уклад жизни в буржуазных и аристократических берлинских домах пока еще не разрушен. Их обитатели настроены скептически по отношению к «тысячелетней империи» Гитлера. Они согласны mitmachen (сотрудничать) с новым режимом, но их женщины не строят свою жизнь в соответствии с нацистским лозунгом «Kinder, Kьche, Kirche» («Дети, кухня, церковь»). В этих кругах деньги имеют больший вес, чем расовая принадлежность, а культура остается критической и либеральной. В двух-и трехэтажных берлинских особняках, которые расположены в хороших кварталах, до сих пор сохраняется запах паркетной мастики, красные ковры на лестницах и придерживающие их медные прутья, элементы декора, имитирующие мрамор, лестничные перила из темного дерева (происходящего из ближайшего леса), покрытые псевдоготической резьбой. Каменные балконы поддерживаются мускулистыми кариатидами в стиле эпохи императора Вильгельма, которые внушают ужас нацистским архитекторам. Шпеер, родившийся в одном из таких домов, готов к бескомпромиссной борьбе с этой пышущей здоровьем женственностью, пришедшей из прошлых столетий. Он, как и Гитлер, — сторонник статуй мужчин-героев и больших залов в античном духе, почти пустых, лишенных даже намека на интимность, приватную замкнутость семейной жизни. Однако буржуазный Берлин, который окончательно разрушат только англичане, будет умирать долго. До самого конца, даже когда появятся проломы в стенах, открывающиеся на страшные, залитые лунным светом улицы, здесь сохранятся красные, голубые, украшенные позолотой гостиные, живо напоминающие о временах старой Пруссии. Их хозяева уже в 1942 году задумываются о том, в каких подвалах лучше спрятать самый ценный фарфор и писанные маслом картины, изображающие «благородных дам и кавалеров», которые пока висят в помещениях, обставленных потсдамской мебелью, похожей на мебель в стиле Людовика XV. Берлинки, живущие в подобных домах, приглашают друг друга на ужин или завтрак (более чем плотный). Они часто отличаются особой прозрачностью кожи, укладывают волосы в узел, одеваются не броско, но элегантно. И кажутся «меланхоличными», как и их мужья. Если войти в квартиру с черного хода, то немецких служанок уже не встретишь — в бело-зеленой или перламутровой кухне, как правило, можно увидеть одну или двух русских горничных, зардевшихся от смущения и очень услужливых. Даже самые высокие нацистские чиновники оценили такого рода прислугу и стараются поддерживать с нею патриархальные и добрые отношения. Девушек балуют, они становятся всеобщими любимицами — и, со своей стороны, охотно учат немецких барышень русскому языку. У Анны тоже есть такая горничная. Все зажиточные берлинцы знают, что русские горничные куда покладистее немецких. Эти девушки, например, никогда не откажутся вставить оконное стекло, которое хозяин не совсем законным образом достал на заводе. Каждая из них носит в карманах своей пестрой юбки стеклорез и шпатель. Если вызвать стекольщика, то ждать придется долго — а горничные так рады, что их хорошо кормят, они приносят уголь, и им предлагают посидеть вместе с хозяевами за столом: «Wollen Sie einen Kaffee?» («Хотите чашечку кофе?») Даже Геббельс и Гиммлер приветливо говорят своим горничным: «Guten Morgen» («С добрым утром»), когда те приносят им завтрак в постель. Только Гитлер не позволяет себе такого удовольствия. Но он наверняка не берлинец. У либералов же отношения с работницами, особенно если они русские, быстро переходят на стадию почти родственной близости: «Кушай, не стесняйся, Катерина, ты для нас как дочка! И потом, тебе пришлось столько страдать!..»
Анна, так и не решившаяся стать радисткой, поняла, по крайней мере, что антифашизм рождается из отрицания антисемитизма и что участниками антифашистского движения могут быть, например, и университетский профессор, и художник с киностудии УФА, и ветеринар с Кудамма, и журналист из «Берлинер иллюстрирте». Сеть антигитлеровского сопротивления охватывает и служащих, и кельнера из кафе «Мокка Эфти» (лучшего кафе-бара в городе), и офицера вермахта, и чиновника в темном костюме, при галстуке и в очках с металлической оправой.
Задача Анны состоит в том, чтобы, посещая своих светских друзей (а она принадлежит к хорошему обществу), выведывать полезную информацию у военных-отпускников, — ей постоянно приходится разыгрывать комедию. Впрочем, все вокруг, как и она, живут ненастоящей жизнью, играют те или иные роли и прячут свой страх под масками, под взятыми напрокат личинами. Кое-кто из ее соратников по борьбе работает даже в министерских кабинетах. По ночам, несмотря на их мужество, им снится, что к ним в дверь стучатся люди из абвера или СД. Анна настолько хорошо осознает возможность подобного исхода, что всегда носит при себе таблетку цианистого калия. Бывая в гостях у того или иного представителя высшего общества, она думает, что ей еще повезло. У многих ее знакомых сыновья на фронте, этим юношам каждодневно грозит гибель. В кафе «Мокка Эфти» Анна, как рассказывает писатель Виктор Александров, переживший ту эпоху, встретила человека, которого преемник Гейдриха, Генрих Мюллер, безуспешно разыскивал по всей Европе. Этот человек передал ей информацию о том, что ОKB в самом ближайшем будущем собирается активизировать свою антиправительственную деятельность.
Многие противники нацистского режима (а их было больше, чем принято думать) видели в своих ночных кошмарах расплывчатую фигуру человека в черном рединготе и цилиндре, с целлулоидным воротничком и окровавленным топором в руке — палача с Плётцензее.