2

2

Французские архивисты не раз полуиронически писали об историках, что те никак не могут примириться с мыслью, что архивы создавались вовсе не для удобства их работы, а имели чисто служебное назначение, и поэтому в них сохранилось много для истории несущественного и не попали крайне важные и нужные в научном отношении бумаги.

В частности, историку экономических отношений приходится раз навсегда примириться с отсутствием в государственных, архивах огромной массы документов основного, решающего значения. Сохранились — и то не все, и то случайно — лишь те документы (писанные и печатные), которые направлялись к властям — от промышленников, торговцев и рабочих — или от властей — к петиционерам в ответ на все эти жалобы, прошения, претензии и т. д. Бухгалтерские книги нескольких десятков промышленных предприятий были бы бесконечно более поучительны, чем многие и многие из этих бумаг, но нужно считаться с положением вещей и стараться извлечь пользу из того скудного материала, который имеется.

Сначала мы рассмотрим, чего хотели, о чем просили те хозяева промышленных заведений, которые обращались в 1789–1791 гг. к властям; затем перейдем к претензиям экономического и профессионального характера, исходящим от рабочих, и… наконец, коснемся некоторых симптомов, предшествовавших, стачечному движению 1791 г. Самое движение будет рассмотрено в последних параграфах настоящей главы.

Нужно сказать прежде всего, что исследователя поражает почти полное отсутствие каких бы то ни было пожеланий общего характера со стороны промышленников города Парижа. Мы, например, почти вовсе ничего не слышим от них о том явлении, которое вызывало чрезвычайно громкие и решительные нарекания в большинстве промышленных городов Франции, — о торговом трактате с Англией (1786 г.); взвешивая выгодные и невыгодные стороны этого трактата, общее мнение торгово-промышленных кругов Франции решительно склонялось в пользу скорейшего расторжения трактата. Равнодушие Парижа, быть может, отчасти объясняется тем, что, ввиду огромного развития в столице производства предметов роскоши и газовых материй и торжества французской индустрии над английской именно в этих статьях, Париж и на самом деле в конечном счете не терял или мало терял от договора 1786 г. Вот, между прочим, что говорит одна из печатных докладных записок о торговле, вышедших в начале революции и предназначенных для народных представителей: «торговый договор (с Англией) завоевал за морями данников трудолюбивым жителям этой столицы (Парижа). Это завоевание есть абсолютная выгода, которая получается для нас из этого нового договора [6]». И подчеркивая далее, что именно в производстве газовых материй Англия не выдержала конкуренции с Парижем, автор настаивает на сохранении трактата.

Другой вопрос общего характера — вопрос о цехах — также весьма неопределенно отразился в петициях парижских промышленников. Конечно, хозяева больших промышленных заведений (вроде Ревельона [7]) не могли, как и в остальной Франции, не радоваться, что революция разрушила те путы, которые тормозили и с технической, и с коммерческой стороны развитие индустрии, но ремесленники и хозяева небольших ремесленных предприятий, казалось бы, прямо затронутые в своих интересах, тоже не выразили сколько-нибудь заметного протеста. Это может быть объяснено и полной безнадежностью, на которую явственно были подобные протесты осуждены. Как известно, в знаменитом заседании Учредительного собрания в ночь на 4 августа 1789 г. цехи были принципиально осуждены; но формально они были окончательно уничтожены только законом 2 марта 1791 г., и занятие любым промыслом стало вполне свободным [8]. Нечего и говорить, что фактически никто из желавших нарушить старые положения о цехах не ожидал закона 2 марта 1791 г., и цехи сейчас же после ночи на 4 августа 1789 г. утратили какую бы то ни было силу и возможность самозащиты. Бальи в своих мемуарах прямо признается, что сейчас после 4 августа муниципальные власти сквозь пальцы стали смотреть на многочисленные нарушения законов о цехах; с другой стороны, в Национальном архиве сохранился целый ряд полицейских протоколов, составленных по жалобам цеховых бюро на того или иного нарушителя, но, разумеется, не имевших для виновного никаких последствий.

Особенно много открыто было в эти годы типографий (еще до 2 марта 1791 г.) ввиду сильного роста периодической прессы и брошюрной литературы; открывались и всякие другие заведения без малейшего внимания к еще юридически существовавшему цеховому праву. Немудрено, что принципиальная защита цехов мало кого соблазняла [9]. Рабочие, имевшие материальную возможность обзавестись самостоятельной мастерской, делали это, не стесняясь юридически продолжавшимся (до закона 2 марта 1791 г.) существованием цехов, и, например, уже в начале 1790 г. рабочие-парикмахеры к возмущению прежних 972 хозяев открыли 400 новых заведений [10]; но были случаи, когда рабочие находили целесообразным вместе с хозяевами отстаивать цеховое начало: мы видели уже (в главе III), что в августе 1789 г. рабочие-портные требовали у власти запрещения лоскутникам изготовлять новое платье и действовали в этом отношении заодно со своими хозяевами. Впрочем, все подобные попытки, как уже было сказано, наперед были осуждены на неудачу.

Общим соображениям посвящают свои строки иногда и представители той или иной отдельной индустрии, оговариваясь при этом, что их жалобы или советы относятся ко «всем» или «к большей части» отраслей промышленности. Такова, например, петиция фабрикантов фарфора и фаянса [11].

Они сообщают в своей петиции к Собранию, что их заведений во Франции около 240 и даже несколько больше, а рабочих в их индустрии имеется приблизительно 13 200 человек. Описывая тяжесть положения рабочих и указывая, что они, фабриканты, являются «первой поддержкой этого несчастного класса», петиционеры, оговариваясь, что речь идет не только об их собственной, но и о других отраслях индустрии, просят защиты от английской конкуренции, от бедственных последствий договора 1786 г. Неравенство в условиях этого договора настолько, по их мнению, «признано и констатировано», что по всей справедливости необходимо было бы этот трактат уничтожить. Войны бояться можно только по малодушию, — народное мужество сделало бы ее невозможной. Мало того: даже если война с Англией неизбежна в случае нарушения договора, то и она была бы менее тягостна, нежели колоссальные издержки на пропитание тысяч несчастных (намек на благотворительные мастерские и общественные работы). Один только город Париж стоит в этом отношении казне 40 тысяч ливров ежедневно, не считая расходов на материалы и орудия, нужные для работ. Корень зла, договор 1786 г., должен быть уничтожен.

Аналогичным размышлениям предается [12] и фабрикант газовых материй, скрывшийся под литерами M. R. Он, правда, не идет так далеко, чтобы предпочитать даже войну с Англией соблюдению договора 1786 г., хотя и признает, что этот договор вреден «почти всем отраслям индустрии»; он полагает только, что нужно ослабить невыгодные для Франции стороны этого договора.

Для нас эта сдержанность и умеренность не вполне неожиданны, ибо мы уже ознакомились с приведенным выше показанием, что именно фабрикантам газовых материй можно было не особенно бояться английской конкуренции. Автор во всяком случае недоволен положением вещей (пишет он в 1789 г.) и указывает, что еще за 15 лет перед тем эта отрасль индустрии занимала в одном Париже около 25 тысяч рабочих и, кроме того, почти столько же женщин и детей, которым она давала легкую работу. Гораздо больше, нежели на договоре с Англией, автор останавливается на вопросе о цехах. Он еще надеется на то, что они будут только реформированы, а не уничтожены вовсе. В пользу цехов он приводит два любопытных соображения: во-первых, хозяева принуждены раздавать рабочим, разбросанным по всему Парижу, материал и орудия производства, т. е. все свое состояние, и пока существуют цехи, по закону материал не подлежит аресту за долги рабочего ни в каком случае, а орудия производства подлежат аресту лишь в единственном случае — неуплаты за квартиру, но за другие долги и даже за неуплату податей их арестовать нельзя; что уже поэтому цехи полезны и для хозяев, и для рабочих. Во-вторых, фабриканты должны иметь известную распорядительную власть, причем эта власть не может, не вызывая больших затруднений, находиться в руках муниципалитетов или судов. Дело вот в чем. «Часто подымаются споры из-за заработной платы: то фабрикант предлагает слишком мало, то другой раз рабочий слишком требователен… муниципальные чиновники или судьи не в состоянии надлежащим образом делать оценки; поэтому нужно, чтобы фабриканты, облеченные некоторой властью, могли, как в настоящее время, быть судьями в этих спорах и о множестве других непредвиденных осложнений, которые возникают между фабрикантом и рабочим, предоставляя все же тому, кто счел бы себя обиженным, возможность апеллировать к обыкновенным судьям, что до сих пор редко случалось». Эти доводы весьма характерны; первый — для характеристики широчайшего распространения отдачи работы на дом и редкости многолюдных мастерских в Париже, ибо именно забота о неприкосновенности хозяйских материалов и орудий на квартире рабочего снедает автора; ему именно отдача работы рабочему на дом представляется типичным явлением; второй же довод продиктован откровенно выраженным желанием, даже в случае реформы цехов, оставить за работодателем право и возможность быть судьей в своем деле и регулировать плату.

Чтобы уже покончить с изъявлениями общего характера, исходившими от торгово-промышленного мира в первые месяцы торжества нового режима, упомянем о брошюре коммерсанта Менара, вышедшей 6 сентября 1789 г. [13] Автор находит, что внутренней торговле вредят больше всего частые банкротства и существование цехов «или, по крайней мере, неравномерное распределение между ними привилегий» (писано, очевидно, в предположении, что цехи, 4 августа принципиально осужденные в том виде, как они существовали, могут еще удержаться в иной форме); внешней же торговле вредят главным образом отсутствие надзора за французскими мануфактурами (за их добросовестностью), торговый договор с Англией и недостаточное поощрение (со стороны правительства) к соревнованию в области торговой деятельности. Мы видим, что особой оригинальностью мысли эти указания не отличались.

Гораздо чаще, нежели по этим общим вопросам (о торговом Договоре с Англией, о цехах), парижский промышленный мир обращался к властям с просьбой о казенных заказах, о поддержке в той или иной форме данной отрасли промышленности. Это дошло, наконец, до того, что уже в 1790 г. представитель торговых кругов города Байонны в печати протестовал против «неумеренных притязаний» промышленников и советовал если не лишать их исключительной монополии на казенные поставки, то хоть оградить казну от их «ненасытной алчности» [14]. На почве борьбы за казенные поставки возникла даже к концу 1790 г. любопытная организация предпринимателей — так называемое «Энциклопедическое общество», или, полнее, «l’Assembl?e Encyclop?dique compos?e de tous les artistes, entrepreneurs ouvriers et fournisseurs tenant ses s?ances aux Grands Augustins». Слово «ouvriers», входящее в это название, не препятствовало ни чисто предпринимательской сущности этой организации, ни весьма (как увидим далее) подозрительному отношению с ее стороны к рабочим и к малейшему с их стороны проявлению самостоятельности. О целях организации говорит нам собственная ее profession de foi, сохранившаяся в «отделении рукописей» Национальной библиотеки [15]. Это петиция к муниципалитету, прочитанная вице-президентом общества в заседании парижской коммуны 7 января 1791 г. Авторы петиции начинают с того, что с уничтожением цехов лица, занятые ремеслами и промыслами, могли бы лишиться возможности общаться между собой, «затерянные, так сказать, среди этой обширной и шумной столицы». Но «глас свободы», пишут они, вызвал к жизни ассоциацию под названием «Энциклопедическое общество», и эта ассоциация способствует сближению и сплочению промышленных кругов. Она многолюдна и может служить помощью и поддержкой трудолюбивым беднякам, поощрять «дух промышленности» и т. д. Тут авторы понемногу подходят к обнаружению истинных своих целей: эта ассоциация стремится также, сообщают они, к уничтожению привилегий, захватов, соперничества, что столь вредно для индивидуумов, а также для общества. Таким образом, поясняют они дальше приведенные темные слова, петиции этого «Энциклопедического общества», обращаемые к различным властям, «не будут уже выражать желания какой-нибудь отдельной корпорации, не будут носить характер их (т. е. членов этой корпорации — E. Т.) предрассудков и особых интересов; они будут выражать общие желания и будут направлены исключительно к общественному благу». Соединяя все интересы, «Энциклопедическое общество» сделается одной из могущественных опор конституции. Дело в том, что авторы петиции «не могут без грусти, без глубокой скорби смотреть на страшный недостаток в работе», смотреть, следовательно, на рабочих, ремесленников и т. п., осужденных на «беспокоящую праздность», «последствия которой бесконечно страшны» в будущем, «в то время как несколько привилегированных личностей пользуются исключительной выгодой за счет коммуны». Другими словами, речь идет о борьбе против лиц, успевших заполучить от муниципалитета большие заказы. Аргументация петиционеров такова: Национальное Учредительное собрание уничтожило привилегии дворянства, духовенства, парламентов, «наконец, господа, Национальное собрание призвало всех людей к принципам равенства, и мы обращаемся к вам, господа, с тем доверием, которое внушает ваш цивизм и ваш патриотизм, чтобы просить у вас уничтожения этих ненавистных привилегий, этого предпочтения, отдаваемого нескольким покровительствуемым лицам, большей частью не вследствие истинных их талантов», но вследствие происков, интриг и т. д. И вот, «Энциклопедическое общество» просит, чтобы отныне муниципалитет давал «всем» заказы, а не только избранным. Но кто же будет распределять эти работы? «Энциклопедическое общество», все время изъясняясь от имени «всех», естественно, предлагает свои услуги, ибо оно и есть представитель «всех». «Что касается способа распределения работ, господа, то «Энциклопедическое общество» возьмет на себя эти детали и выполнит это с тем беспристрастием и той справедливостью, которые составляют основу его трудов и которые обеспечат вам в этом отношении удовлетворение всех рабочих этого обширного города». Муниципалитету нужно будет только указать, какие работы он желает видеть выполненными, а уже все остальные хлопоты «Энциклопедическое общество» берет на себя. Кроме того, «общество» гарантирует дешевизну и скорость в исполнении заказов. Оно даже хочет облегчить инициативу муниципалитету: «вечно занятое пользой сограждан» [16], «Энциклопедическое общество» предлагает муниципалитету постройку общей прачечной (buanderie nationale) для больниц, казарм и т. д. Чем окончились домогательства этой ассоциации — из бумаг не видно, но уже ввиду того, что вообще больше о ней нет речи, ясно, что едва ли она долго просуществовала. Да и законодательство революционной эпохи слишком неблагоприятно относилось к подобным ассоциациям, и, например, вполне невредимо пережить закон Ле Шапелье (от 14 июня 1791 г.) она не могла бы ни в каком случае, если бы даже и продержалась до того времени.

Затея не была жизнеспособной. Для трестов, да еще универсального характера, хотя бы и касающихся лишь одной столицы, капитализм XVIII в. еще далеко не дозрел, а иметь дело с объединенными поставщиками никакой выгоды муниципалитету не сулило.

Мы видим, между прочим, что «удовлетворение всех работах этого обширного города» есть та приманка, которой «Энциклопедическое общество» желает прельстить парижский муниципалитет и склонить его на свою сторону. На этой струнке в той или иной мере стараются в рассматриваемую эпоху играть вообще промышленники, когда они обращаются к властям. А (кроме просьб о заказах и поставках) обращались они иной раз и по поводу тех или иных новых узаконений, затрагивавших их интересы. 8 января 1791 г. прошел декрет, вводивший гербовую бумагу взамен обязательно употреблявшегося до тех пор в известных случаях пергамента. Этот декрет затронул и владельцев пергаментных мастерских и владельцев бумажных мануфактур. Владельцы пергаментных мастерских горько жалуются Национальному Учредительному собранию на постигший их удар, убивающий всю эту отрасль промышленности. «Испуганные криками множества рабочих, теряющих свое занятие, отцов семейств, у которых нет уже хлеба для детей, отчаявшихся матерей, которых преследуют нужда и голод», испуганные всем этим «еще больше, нежели собственным своим несчастным положением», просители умоляют Собрание об отмене жестокого для них декрета [17]. Как бы не надеясь, что Собрание тоже испугается одной только вышеприведенной фразы, пергаментщики продолжают пояснять, что они «содрогнулись. Их чувствительное сердце захотело предупредить первое действие скорби, изливавшейся в угрозах. Они удержали до сих пор у себя рабочих, которых нанимали». Они (хозяева и их рабочие) не могут утешиться тем, что «поколение, которое их заменит, будет более счастливо». Для них вопрос идет о лишении куска хлеба. Рабочих, занятых этой отраслью индустрии, весьма много: Бурж, Иссуден, Вьерсон, Ромартен только этим и живут; в Орлеане, Шартре, Бонневале, Шатодене, Дре, Илье эта индустрия питает огромное количество рабочих, не говоря уже о Париже. И пергаментщики просят Собрание не отказать этим рабочим в хлебе, который даже хозяин дает своему рабу, и не сделать так, чтобы «свобода стала для них ненавистной». Под прошением — девять подписей делегатов от пергаментщиков Парижа и провинции. Делегатов от рабочих нет, но мы видим, что именно рабочими пергаментщики стараются встревожить Собрание. Они несколько раз, но тщетно подавали подобные петиции, подчеркивая, что до 10 тысяч семейств питаются этим промыслом [18].

Что касается бумажных фабрикантов, то они были затронуты тем, что выделка гербовой бумаги становилась монополией казны; они просили, чтобы правительственные учреждения только накладывали штемпель на бумагу, которая могла бы быть покупаема у любого фабриканта [19]. Иначе же при монополизации бумаги, употребляемой для совершения актов, «мануфактуры будут уничтожены, рабочие без работы и без хлеба, купцы разорены». Удовлетворением этой просьбы, пишут они далее, Собрание даст возможность существовать массе рабочих, которые иначе дойдут до самой страшной нищеты. Декрет отменен не был.

Жаловались Собранию на его же декреты и позументщики: в июне 1790 г. были уничтожены ливреи, и это распоряжение сильно сократило их работу и грозило, по их словам, довести их до весьма тяжелого положения [20]. Обмундирование национальной гвардии дало им, правда, новую работу, хотя каждая мера Собрания, направленная к упрощению и удешевлению этой формы, приводила их зато в сильнейшую тревогу. Например, по декрету от 19 июля 1790 г. офицеры национальной гвардии должны были иметь золоченые эполеты, а когда (к концу 1790 г.) только возникло предположение об отмене этого пункта декрета, позументщики, галунщики и хозяева золотошвейных мастерских подали Национальному собранию петицию, в которой умоляли в самых отчаянных выражениях не отменять декрет от 19 июля, и тоже, конечно, во имя рабочих [21]. «Промысел позументщиков, бесконечно полезный вследствие значительного количества рабочих, которые им заняты, заслуживает, конечно, всякого покровительства со стороны Национального собрания», полагают они. О ливреях они уже не просят, как просили несколько месяцев тому назад, напротив, говорят о них с порицанием («эти ливреи, которые были выдуманы феодальным тщеславием и которые не могли пережить режима, их введшего»), но указывают, что все-таки уничтожение ливрей, значительное сокращение сбыта церковных принадлежностей, сокращение в штатах придворного ведомства — все это весьма сильно на них отразилось и «могло бы повлечь полную гибель десяти тысяч отцов семейств», если бы не надежда на работы по обмундированию национальной гвардии, причем подчеркивают, что их этим и обнадеживали, когда они жаловались на уничтожение ливрей. Эта надежда уже стала осуществляться и «весьма значительная торговля» эполетами поправила их дела, как вдруг теперь их хотят лишить этого ресурса! Позументщики торжественно заявляют, что они тут вообще не столько заботятся о своем интересе, сколько действуют во имя гуманности для спасения 10 тысяч семейств рабочих, оставшихся без куска хлеба.

Нигде этот вечный аргумент (о рабочих) не выступает в таком обнаженном виде, как в петиции предпринимателей строительных работ о том, чтобы продолжать работы по постройке городских стен [22]. После обычных слов о бедствиях тысяч рабочих петиционеры прибавляют: «подумайте, что в особенности ввиду приближения самого сурового времени года общественное спокойствие заинтересовано в успехе нашей просьбы». Речь шла только о продолжении выгодной казенной работы, но аргумент был высказан с большой откровенностью и решительностью не потому, чтобы в самом деле безработица в этой отрасли была острее, напротив, есть сведения прямо противоположного характера, а потому, что плотников и вообще людей, занятых строительными работами, было без всякого сравнения больше, нежели позументщиков, пергаментщиков и т. п.

Эта характерная черта сказывалась во всем. Ассигнационный кризис еще не свирепствовал в 1790–1791 гг. так, как, хотя бы, уже в 1792 г., но все-таки начинал уже давать себя чувствовать, и рабочий люд уже страдал от него [23]. Страдали, конечно, не меньше, если не больше, и хозяева, страдало и вообще все население, но когда, например, мясникам понадобилось платить пошлину мелкими ассигнациями, которые у них чиновники не хотели брать, то они в своей петиции по этому поводу [24] указывают на собственное свое великодушие, благодаря которому они эти мелкие ассигнации (вернее, купоны от ассигнаций) соглашаются принимать именно от «несчастных рабочих и ремесленников». Из петиции совершенно ясно, что речь идет о комбинации, выгодной для мясников и невыгодной для фиска; и вот наряду с обещанием «молить небо о счастье членов» Национального собрания сейчас же пускаются в ход «несчастные рабочие и ремесленники». Хочется лесоторговцам получить хоть немного звонкой монеты в обмен на ассигнации (постоянная мечта всех и каждого в эти годы), и они тоже пугают Национальное собрание «восстанием», которое-де устроят рабочие, если им не уплатить в срок звонкой монетой; авторы петиции полагают, что «грозит восстание», приглашают Национальное собрание принять меры, чтобы «избавиться от новой смуты», которую оно иначе обречено испытать, говорят, что все это «слишком опасно» [25] и т. д.

Все эти ужасы пророчились в ноябре 1790 г. и не осуществились. Просьба лесоторговцев исполнена не была, и они через 7 месяцев просят о том же и еще о нужном им размене крупных ассигнаций на мелкие и (на этот раз обращаясь к муниципалитету) снова пугают, что «замедление в этом отношении неминуемо вызвало бы восстания» (множественное число) [26]. Об этой характерной черте — стремлении к запугиванию властей призраком рабочего восстания — мы еще вспомним в конце настоящей главы.