ЗА НАЦИОНАЛЬНУЮ ЧИСТОТУ РУССКОГО ИСКУССТВА.

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ЗА НАЦИОНАЛЬНУЮ ЧИСТОТУ РУССКОГО ИСКУССТВА.

В случае с Панкратовой, как в капле воды, отразилась та полная хитросплетений аппаратная игра, без проникновения в суть которой трудно разобраться в том, почему одновременно с активизацией цековской группировки крайних партпочвенников и нарастанием в пропаганде ура-патриотической риторики с бюрократической неуклюжестью и прямолинейностью возобновилось приостановленное было с началом войны так называемое национальное регулирование руководящих кадров. Призванная, по мысли организаторов, обеспечить приоритет русских в ключевых сферах жизнедеятельности общества, эта политика была по сути своей шовинистической, причем с весьма ощутимым антисемитским душком. Еще перед Второй мировой войной, обличая немецких нацистов, как, впрочем, и их явных и тайных последователей в том, что касается преследования евреев, русский философ Н.А. Бердяев писал:

«В основе антисемитизма лежит бездарность. Когда изъявляют претензию на то, что Эйнштейн, открывший теорию относительности, еврей, что еврей Фрейд, еврей Бергсон, то это есть претензии бездарности. В этом есть что-то жалкое… Бороться с преобладанием евреев в культуре можно только собственным творчеством культуры. Это область свободы. Свобода есть испытание силы. И унизительно думать, что свобода оказывается благоприятной для евреев и неблагоприятной для неевреев»[640].

Подобные резоны вряд ли брались в расчет сталинским руководством. В противном случае в наиболее драматические дни битвы под Сталинградом не закипели бы вдруг в ближайшем окружении вождя страсти вокруг вопроса «о подборе и выдвижении кадров в искусстве». Именно так была озаглавлена докладная записка УПиА, направленная 17 августа 1942 г. Александровым секретарям ЦК Маленкову, Щербакову и Андрееву. Начиналась она с определения сути проблемы:

«…Отсутствие правильной и твердой партийной линии в деле развития советского искусства в Комитете по делам искусств при СНК СССР и имеющийся самотек в работе учреждений искусства привели к извращениям политики партии в деле подбора, выдвижения и воспитания руководящего состава учреждений искусства, а также вокалистов, музыкантов, режиссеров, критиков и поставили наши театры и музыкальные учреждения в крайне тяжелое положение».

Далее краски, живописующие кадровую ситуацию в сфере культуры, еще более сгущались, и делался вывод о том, что там правят бал «нерусские люди (преимущественно евреи)», а «русские люди оказались в нацменьшинстве». Затем следовал подбор подкреплявших это фактов. Начав с Большого театра, названного в записке «центром и вышкой русской музыкальной культуры и оперного искусства СССР», ее авторы утверждали, что «руководящий состав» этого театра «целиком нерусский». Столь решительный тезис иллюстрировался для наглядности следующей таблицей:

«

И[сполняющий] о[бязанности] директора Большого театра Леонтьев еврей беспартийный Главный режиссер и дирижер Самосуд еврей беспартийный Дирижер Файер еврей член ВКП(б) Дирижер Мелик-Пашаев армянин беспартийный Дирижер Штейнберг еврей беспартийный Дирижер Небольсин русский беспартийный До последних дней был зам. директора филиала Большого театра Габович еврей член ВКП(б) Художественный руководитель балета Мессерер еврей беспартийный Зав. хором Купер еврей беспартийный Зав. оркестром Кауфман еврей беспартийный Главный концертмейстер Жук еврей член ВКП(б) Главный администратор Садовников еврей беспартийный

«

Не лучше, по мнению партийных культуртрегеров, обстояли дела в Московской государственной консерватории, где все «почти полностью находится в руках нерусских людей»: директор Гольденвейзер — «еврей, его заместитель Столяров — еврей… основные кафедры в консерватории (фортепиано, скрипка, пение, история музыки находятся в руках евреев… Фейнберга, Ямпольского, Мострас, Дорлиак, Гедике, Пекелиса и др.». Не забыли авторы записки упомянуть и руководителей Ленинградской государственной консерватории еврейского происхождения — Островского, Штейнберга, Эйдлина, Гинзбурга. Констатировалось, что в консерваториях учащимся не прививается любовь к русской музыке, русской народной песне, а большинство известных музыкантов и вокалистов — Ойстрах, Э. Гилельс, Л. Гилельс, Флиер, Фихтенгольц, Гинзбург, Пантофель-Нечецкая имеют в своем репертуаре главным образом произведения западноевропейских композиторов.

«Вопиющие извращения национальной политики» были обнаружены и в деятельности московской филармонии, где «всеми делами вершат делец, не имеющий никакого отношения к музыке, беспартийный Локшин — еврей, и группа его приближенных администраторов-евреев: Гинзбург, Векслер, Арканов и др.» «В результате… — говорилось далее в записке, — из штата филармонии были отчислены почти все русские: лауреаты международных конкурсов — Брюшков, Козолупова, Емельянова; талантливые исполнители и вокалисты — Сахаров, Королев, Выспрева, Ярославцев, Ельчанинова и др. В штате же филармонии остались почти все евреи: Фихтенгольц, Лиза Гилельс, Гольдштейн, Флиер, Эмиль Гилельс, Тамаркина, Зак, М. Гринберг, Ямпольский и др.».

Столь же негативно оценивалась и музыкальная критика, в которой также отмечалось «преобладание нерусских»: Шлифштейн, Рабинович, Гринберг, Коган, Альтванг, Гольденвейзер, Житомирский, Мазель, Цукерман, Хубов, Долгополов, Келдыш, Глебов, которые в своих статьях якобы замалчивали, в частности, творчество «лучшего советского пианиста Софроницкого (русского)» и давали «пространные отзывы о концертах Э. Гилельса, Ойстраха, Фихтенгольца и др.».

Рассуждения о «еврейском засилье» в искусстве подкреплялись выводом о том, что «неправильному, тенденциозному, однобокому освещению в печати вопросов музыки… способствует то обстоятельство, что во главе отделов литературы и искусства… газет стоят также нерусские»:

«Правда» зав. отделом литературы и искусства Юнович еврейка «Известия» — " — Войтинская еврейка «Вечерняя Москва» — " — Орликова еврейка «Литература и искусство» зав. музыкальным отделом Рабинович еврей — " — зав. отделом театра Бассехес еврей — " — секретарь редакции Горелик еврей «Музгиз» Директор издательства Гринберг еврей

Записка заканчивалась требованием «вменить в обязанность Комитету по делам искусств при СНК СССР проводить последовательную и неуклонно правильную политику в области искусства», для чего предлагалось «разработать мероприятия по подготовке и выдвижению русских кадров» и «провести уже сейчас частичное обновление руководящих кадров в ряде учреждений искусства»[641].

Столь подробное цитирование этого любопытного документа, думается, позволит читателю составить представление о менталитете шовинистского крыла высшего партчиновничества, тем более что подобное аппаратное творчество дало серьезные политические плоды, подняв мутную волну антисемитизма в сфере культуры. Спровоцированная номенклатурно-партийными верхами негласная кампания борьбы за «чистоту русского искусства» помимо прочего стимулировалась таким специфическим пороком советской культурной сферы, как прогрессирующий интеллектуальный конформизм творческой элиты, внутри которой шла перманентная борьба за место под солнцем.

Как непосредственный отклик на записку Агитпропа от 17 августа 1942 г. следует рассматривать последовавшее 19 ноября решение председателя Комитета по делам искусств М.Б. Храпченко заменить А.Б. Гольденвейзера[642], «имеющего преклонный возраст», на посту директора Московской консерватории композитором В.Я. Шебалиным. Масштабы антиеврейской чистки в консерватории могли бы быть более значительными, если бы в защиту преследуемых не выступила элита музыкальной культуры страны, в том числе выдающиеся русские музыканты. Когда, например, в сентябре 1943 года над профессором по классу скрипки Е.М. Гузиковым нависла угроза увольнения, такие известные композиторы, как Н.Я. Мясковский, Д.Д. Шостакович и Ю.А. Шапорин подписали петицию в его поддержку[643].

Но однажды запущенный механизм чистки продолжал набирать обороты. Тот же Храпченко 22 мая 1943 г. представил Щербакову «Список руководящих работников в области искусства евреев по национальности», содержащий 14 кандидатур на увольнение, среди которых значились директора ведущих московских и ленинградских театров[644].

Уловив суть веяний на Олимпе власти, руководитель другого ведомства, управлявшего культурой, — Комитета по делам кинематографии при СНК СССР И.Г. Большаков решил внести свою лепту в дело национально-кадрового очищения искусства. 24 октября 1942 г. он доложил Щербакову об отклонении им предложения С.М. Эйзенштейна утвердить актрису Ф.Г. Раневскую на роль княгини Ефросинии Старицкой в снимавшемся им фильме «Иван Грозный». Свое решение чиновник мотивировал тем, что «семитские черты у Раневской очень ярко выступают, особенно на крупных планах». А чтобы у секретаря ЦК не возникло сомнений в справедливости этого довода, к письму прилагались фотографии (анфас, профиль) кинопроб Раневской. Столь веские в то время аргументы сделали свое дело, и дочь зажиточного коммерсанта и старосты таганрогской хоральной синагоги Григория Фельдмана так и не сыграла в фильме Эйзенштейна, несмотря на все старания режиссера и его помощников на Алма-Атинской киностудии[645].

5 апреля 1943 г. Большаков с чувством гордости за работу вверенного ему ведомства рапортовал Маленкову, что из числа молодых режиссеров, кинооператоров, художников и сценаристов, подготовленных в последнее время Всесоюзным институтом кинематографии, Кинокомитет «отобрал наиболее одаренных и способных товарищей, главным образом русских…». «Это, — отмечалось далее, — будет иметь огромное значение в деле освежения кинематографических кадров…»[646].

Примерно в это же время, видимо не без участия руководства Комитета по делам кинематографии, была выдвинута идея переименования киностудии «Мосфильм» в «Русьфильм» с последующей переориентацией этой крупнейшей в стране кинофабрики на производство продукции по исключительно русской национальной тематике. Русскими должны были быть и кинематографические кадры — режиссеры, актёры и другие специалисты, работающие на этой киностудии. Одни известные кинорежиссеры (например, И.А. Пырьев) благосклонно отнеслись к этому проекту, другие, напротив, стали протестовать. Среди последних наиболее мужественно держался М.И. Ромм, направивший свои возражения Сталину в виде пространного письма. В нем известный киномастер обращал внимание вождя на то, что его «детище — советская кинематография находится… в небывалом состоянии разброда, растерянности и упадка», причем, по мнению Ромма, причины кризисных явлений в кино коренились отнюдь не в трудностях военного времени, а носили во многом субъективный характер. В качестве главного виновника этой искусственно созданной негативной ситуации в письме назывался Большаков, и вот почему:

«За последние месяцы в кинематографии, — писал Ромм, — произошло 15–20 перемещений и снятий крупных работников (в частности, приказом Большакова были смещены тогда со своих постов художественные руководители Алма-Атинской киностудии Ю.Я. Райзман и Л.3. Трауберг. — Авт.)… Все… перемещения и снятия не объяснимы никакими политическими и деловыми соображениями. А так как все снятые работники оказались евреями, а заменившие их — не евреями, то кое-кто после первого периода недоумения стал объяснять эти перемещения антиеврейскими тенденциями в руководстве Комитета по делам кинематографии».

Завершая свое послание, Ромм с горечью писал о собственных противоречивых чувствах:

«Проверяя себя, я убедился, что за последние месяцы мне очень часто приходится вспоминать о своем еврейском происхождении, хотя до сих пор я за 25 лет советской власти никогда не думал об этом, ибо родился в Иркутске, вырос в Москве, говорю только по-русски и чувствовал себя всегда русским, полноценным. Если даже у меня появляются такие мысли, то, значит, в кинематографии очень неблагополучно, особенно если вспомнить, что мы ведем войну с фашизмом, начертавшим антисемитизм на своем знамени»[647].

Позже Ромм был приглашен в ЦК к Александрову, который хорошо поставленным профессорским голосом разъяснил ему политику партии по национальному вопросу, а также пообещал возвратить на «Мосфильм» некоторых уволенных оттуда работников-евреев. У режиссера тогда сложилось впечатление, что цековское начальство стремится как можно быстрее замять нежелательный для него скандал. Возможно, поэтому проект создания «Русьфильма» очень скоро был свернут.

Произошли сбои в антиеврейской чистке и на «вышке русской музыкальной культуры», как витиевато называл Александров Большой театр. Вместо предложенной им тотальной замены кадров еврейской национальности были уволены только исполнявший обязанности директора Я.Л. Леонтьев, а также художественный руководитель и главный дирижер С.А. Самосуд. Видимо, это было связано с опасением Сталина (тот часто бывал в Большом, считавшемся с мая 1930 г. правительственным театром, и контролировал лично ситуацию в нем), как бы борьба «за чистоту русского искусства» не привела к дезорганизации и развалу ее главного очага. К такой мысли вождя, возможно, подвел Жданов, который был в курсе этого дела. Ведь по его рекомендации новыми директором и художественным руководителем Большого театра были утверждены, соответственно, Ф.П. Бондаренко и А.М. Пазовский, которые занимали аналогичные должности в Ленинградском театре оперы и балета им. Кирова. И если первый был русским, то второй — сыном крещеного еврея-кантониста[648].

Явно неудовлетворенный такими результатами, Александров вместе со своим заместителем по Агитпропу Т.М. Зуевой[649] направил 15 июля 1943 г. в секретариат ЦК новую записку, озаглавленную «О работе Государственного академического Большого театра Союза ССР». И опять все тот же псевдопатриотический пафос, что и в аналогичном послании годичной давности, все те же таблицы «руководящего состава, подобранного односторонне по национальному признаку», в которых преобладали еврейские фамилии. И в заключение — истеричный вывод о том, что «Большой театр стоит перед угрозой серьезного кризиса и требует укрепления руководящими работниками»[650].

Однако на сей раз вообще никакой реакции сверху не последовало, что, впрочем, не смутило неугомонного Александрова, который принялся наводить порядок в другом бывшем императорском театре — Малом. Здесь в качестве главной жертвы он избрал старого мхатовца, соратника К.С. Станиславского и В.И. Немировича-Данченко И.Я. Судакова. Добившись ранее его смещения с поста директора Малого театра, Александров 20 июля поставил перед Щербаковым вопрос об отстранении Судакова и от должности художественного руководителя. Но так как приведенные Александровым доводы о том, что «творческий стиль» Судакова «чужд» Малому театру, не убедили Сталина (поскольку и тут последнее слово было за ним), захлебнулась и эта агитпроповская атака. Правда, чтобы взять реванш, высокопоставленным недоброжелателям Судакова не пришлось ждать слишком долго. Благоприятный случай подвернулся, когда осенью 1944 года в Малом театре прошла премьера пьесы А.Н. Толстого «Иван Грозный». На спектакле побывал и Сталин, которому он не понравился, возможно, из-за эмоционального перехлеста в сцене прощания царя Ивана с мертвой царицей. Пользуясь благоприятным случаем, 25 октября Щербаков представил Сталину рукопись подготовленной для «Правды»[651] статьи крупного в будущем партидеолога Л.Ф. Ильичева, который желчно раскритиковал новую работу Судакова, используя такие уничижительные эпитеты и оценки, как «грубый провинциализм», «пошленькая аффектация», «режиссер сбивает… актеров с реалистического пути»[652].

Расчет руководства партпропаганды на то, что Сталин не стерпит театральных «издевательств» над любимым им персонажем русской истории, оказался верным. Вскоре новым художественным руководителем Малого театра был назначен П.М. Садовский. Однако на этом травля Судакова не закончилась. Весной 1947 года с подачи Александрова его изгнали и из МХАТа, где он работал еще с 1916 года. После этого режиссер оказался отлученным от любимого искусства, занимаясь исключительно педагогической деятельностью. И только через три года директор автомобильного завода им. Сталина И.А. Лихачев рискнул взять его руководителем театральной самодеятельности в Доме культуры предприятия[653].