ВНАЧАЛЕ БЫЛИ «АНТИПАТРИОТЫ» (НУСИНОВ И ДР.).

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ВНАЧАЛЕ БЫЛИ «АНТИПАТРИОТЫ» (НУСИНОВ И ДР.).

Так получилось, что у истоков новой пропагандистской кампании, первоначально стоял не Агитпроп ЦК, начальник которого Александров дискредитировал себя в глазах советского руководства, а Союз советских писателей во главе с Фадеевым. Новое возвышение последнего пришлось на разгар громкого литературно-политического скандала, связанного с Ахматовой и Зощенко. 13 сентября 1946 г. Фадеев, вернув себе благорасположение Сталина, был назначен генеральным секретарем писательского союза, а в феврале 1947 года — председателем комитета по Сталинским премиям в области искусства и литературы. Карьерная реабилитация писателя обусловливалась не только тем, что он был фанатично преданным Сталину человеком, а также своеобразным медиумом, улавливавшим каждое его желание и слово, но еще и тем, что вождю именно тогда понадобился авторитетный интеллектуал, способный, реализуя его волю, преодолеть подспудное сопротивление инертной бюрократии и инициировать очередную пропагандистско-кадровую кампанию.

Непосредственная выдача нового социального заказа власти произошла 13 мая 1947 г. на встрече в Кремле Сталина, Жданова и Молотова с руководством ССП в лице Фадеева, Симонова и Горбатова. Вначале, когда речь зашла об улучшении материального положения литераторов и об увеличении штата служащих союза, Сталин, сделав широкий жест, заверил гостей, что все их запросы будут удовлетворены. После чего без долгих предисловий перешел к другому, более насущному для него вопросу:

«А вот есть такая тема, которая очень важна… которой нужно, чтобы заинтересовались писатели. Это тема нашего советского патриотизма. Если взять нашу среднюю интеллигенцию… профессоров, врачей… у них недостаточно воспитано чувство советского патриотизма. У них неоправданное преклонение перед заграничной культурой. Все чувствуют себя еще несовершеннолетними, не стопроцентными, привыкли считать себя на положении вечных учеников. Эта традиция отсталая. Она идет от Петра… это был период преклонения перед немцами… потом французы…»[760].

Зерно высказанной выше мысли вождя упало в давно уже подготовленную почву. Еще 1943 году Фадеев в ноябрьском номере журнала «Под знаменем марксизма» рассуждал о «ханжеских проповедях беспочвенного космополитизма». Так что писательская верхушка была готова к подобному наказу вождя и восприняла его как сигнал к действию. Выступая в конце июня 1947 года на XI пленуме правления ССП, Фадеев направил свой обличительный пафос против «отдельных представителей… интеллигенции», среди которой «далеко еще не изжито преклонение перед… всем заграничным…».

Переходя затем, что называется, на личности, он, рисуя образ типичного представителя низкопоклонников, обрушился с критикой на И.М. Нусинова. Его, возглавлявшего до войны в ССП секцию еврейских писателей, литературный генсек заклеймил словами В.Г. Белинского[761]:

«Признаюсь, жалки и неприятны мне спокойные скептики, абстрактные человеки, беспачпортные бродяги в человечестве».

Родоначальником «концепции Нусинова» Фадеевым был назван академик А.Н. Веселовский (1838–1906), возглавлявший в течение 25 лет кафедру западноевропейских литератур Петербургского университета и изучавший русскую литературу в контексте «антинаучной и реакционной идеи «единого мирового потока» развития мировой культуры» (слова Фадеева. — Авт.) и во взаимосвязи со славянской, византийской, западноевропейской литературами.

По воле литературного генсека на авторитетного русского ученого был навешан ярлык «раба» романо-германской филологии и создателя школы, ставшей «главной прародительницей низкопоклонства перед Западом в известной части русского литературоведения в прошлом и настоящем». «От традиций Веселовского идет и формализм Нусинова, — развил далее свою мысль Фадеев, подытоживший ее уже политической инвективой: — К позитивисту Веселовскому профессор Нусинов пришел потому, что этот последний оказался ему ближе, чем марксизм»[762].

В одномоментности нападок на советского профессора еврейского происхождения и давно умершего русского филолога-«западника» как бы проявилась очевидность заимствования поздним сталинизмом дореволюционного идейного наследия почвеннического консервативного охранительства с присущим ему антисемитизмом. Корреляция двух разделенных десятилетиями идейно-политических феноменов, когда прошлое вдруг начинает прорастать в настоящем, не была столь умозрительной, как может показаться на первый взгляд. Эта идейная перекличка была вполне реальной, ибо между двумя эпохами — дореволюционной царской и послевоенной сталинской — временной зазор был относительно невелик. Наглядным подтверждением тому может служить хотя бы эмоциональное выступление ответственного руководителя ТАСС Н.Г. Пальгунова по случаю создания «суда чести» в этой организации. В пространной речи, произнесенной, кстати, в тот же день, когда в печати появился доклад Фадеева на XI пленуме ССП, он, используя в качестве эпиграфа двустишие из «Горе от ума» А.С. Грибоедова («Как с ранних лет привыкли верить мы, \ Что нам от немцев нет спасенья…»), поведал коллегам следующую историю из своего прошлого:

«В юные годы я работал в издательстве «Просвещение». Впоследствии оно развернулось в большое прогрессивное издательство. В 1905 году оно выпускало марксистскую литературу, потом перешло на выпуск русских классиков — Пушкина, Островского и др. Но оно начинало работу на германские капиталы. В издательстве был специальный немецкий отдел. Служащие там были только немцы. В большом количестве издавались в переводах сочинения немецких ученых. Эти издания буквально наводняли Россию. Немцы имели большие прибыли. А русские ученые не могли найти издателя для своих трудов. Вот однажды из Германии приехал «хозяин», профессор Мейер. Было устроено собрание служащих. Немцы стояли по одну сторону, русские — по другую. Этот профессор произнес большую политическую речь. Обращался он только к немцам. Говорил на немецком языке. Он говорил о высокой провиденциальной миссии, которую господь Бог возложил на немцев, нести культуру в отсталую, варварскую страну, осуществлять культурный «Дранх нах остен». Немцы зычно кричали «Хох». А мы стояли, как оплеванные, оскорбленные в своем национальном достоинстве»[763].

Говоря о травле Нусинова Фадеевым, справедливости ради необходимо отметить, что ее непосредственным инициатором был писатель Н.С. Тихонов. Неся свою долю ответственности перед Кремлем за «дело Ахматовой — Зощенко»[764], он в сентябре 1946 года был смещен с поста руководителя ССП, передав свои полномочия Фадееву. И вот, чтобы как-то укрепить свой пошатнувшийся авторитет и продемонстрировать власти свою полезность, Тихонов 9 мая 1947 г. опубликовал в «Культуре и жизни» статью «В защиту Пушкина». В ней он в резко полемической форме обрушился на изданную еще в 1941 году книгу Нусинова «Пушкин и мировая литература», раскритиковав ее за то, что в ней «все настоящее русское, народное, пушкинское принесено в жертву безудержному некритическому преклонению перед Западом».

Выступить в печати Тихонова надоумила некая Е.Б. Демешкан, снабдившая его соответствующими материалами. Дочь полковника царской пограничной охраны, расстрелянного в Крыму красными, она, скрыв свое дворянское происхождение, в 1934 году поступила в Московский государственный педагогический институт, где после получения диплома осталась на кафедре западной литературы, возглавлявшейся Нусиновым. В 1941 году защитила под его руководством кандидатскую диссертацию. Потом была эвакуация в Ульяновск, из которой Демешкан в 1943 году помог возвратиться обратно в МГПИ все тот же Нусинов, устроивший ее доцентом на своей кафедре. Однако, чутко уловив нагнетавшиеся сверху антисемитские настроения, молодая специалистка направила в ЦК ВКП(б) донос на своего благодетеля, уличив его в придании руководимой им кафедре «известного национального профиля». Вскоре приехала комиссия со Старой площади, и в начале 1945 года Нусинов был снят с работы. Такой результат окрылил Демешкан, которая, заявляя теперь, что ее поддерживают видные работники из ЦК, открыто стала проповедовать в институте антисемитские взгляды. В частности, она убеждала коллег в том, что в институте «орудует» «еврейская лавочка» и вообще «евреи хуже, чем фашизм», что «еврейская нация повредила русскому народу, так как они повинны в том, что захирело производство там, где они заполонили управленческий аппарат». Неоднократные попытки администрации и общественных организаций МГПИ как-то урезонить Демешкан только еще больше распаляли антисемитку, сетовавшую на то, что ее преследуют за правду. С каждым годом ее юдофобская агитация становилась все более вызывающей, а попытки «разоблачить антипатриотическую деятельность в институте троцкистско-бундовского охвостья» более масштабными. В мае 1948 года терпение руководства МГПИ наконец истощилось и оно, решив власть употребить, уволило Демешкан из института. И вот тогда та написала Сталину, упомянув среди прочих своих заслуг перед партией то, что ее «материал послужил основой для известной статьи Н. Тихонова в газете “Культура и жизнь”». Не надо обладать особой проницательностью, чтобы предугадать дальнейший ход событий. Как и следовало ожидать, Демешкан через какое-то время по указанию заместителя заведующего ОПиА ЦК Ф.М. Головенченко[765] была восстановлена на работе в МГПИ[766].

Пик антисемитской активности Демешкан пришелся на начало 1953 года. Тогда ее доносы в ЦК КПСС, Совет министров СССР и МГБ СССР, в которых уже говорилось о наличии в стране «невидимого сионистско-бундовского центра», приобрели характер параноического бреда. В письме в правительство от 27 февраля, которое Берия сразу же переслал в ЦК Маленкову, она кликушествовала:

«Постепенно передо мной открылась страшная картина… Целый ряд командных и ответственных участков нашего просвещения и науки оказался сданным на откуп нескольким лавочникам, космополитам, буржуазным националистам во главе с Нусиновым, Старцевым, Исбахом, Мотылевой, Эйхенгольцем и др. Нусинов был непосредственно связан с мировым сионизмом через Еврейский антифашистский комитет и другие организации… В течение нескольких лет я была безработной, так как повсюду сидели приспешники Нусинова, которые занесли меня в какой-то свой черный список. Преподавательница МГПИ Е.А. Василевская как-то даже сказала мне: “Ваше имя, конечно, известно сионистам Америки. У них есть особые книги, куда они заносят имена своих врагов”».

Свой праведный гнев Демешкан обрушила и на головы власть имущих, обвинив в ротозействе и недостаточном противодействии сионистам даже таких явно не склонных к юдофилии чиновников, как министр просвещения РСФСР И.А. Каиров, бывший заместитель Г.Ф. Александрова по Агитпропу Д.А. Поликарпов (работал с июля 1951 года директором МГПИ) и секретарь Фрунзенского райкома партии Москвы Е.А. Фурцева. Однако после смерти Сталина шовинистической активности Демешкан был положен предел. В дело пришлось вмешаться первому секретарю ЦК КПСС Хрущеву, по указанию которого в октябре 1953 года было составлено следующее экспертное заключение:

«Обращает на себя внимание тот факт, что приемы и направленность аргументации Демешкан имеют много общего с махровыми установками черносотенного пошиба… В своих «доказательствах» стремлений подозреваемых ею лиц к «физическому уничтожению» неугодных людей Демешкан приводит, так сказать, «теоретическое обоснование», якобы содержащееся в талмуде и гласящее «лучшего из гоев (то есть неевреев) уничтожь». Как известно, такого рода аргументация не нова и напоминает методы обвинения, с которыми выступали в свое время погромщики-черносотенцы в ходе нашумевшего провокационного «дела Бейлиса» (Киев, 1913, стеногр. отчет, т. 1, с. 31–33; т. 2, с. 303, 327). Считаем необходимым снять Демешкан с работы в МГПИ и предупредить ее, что если впредь она не изменит своего поведения, то будет поставлен вопрос о передаче ее дела в судебные органы».

После того как эти выводы получили одобрение Суслова, Демешкан 15 декабря была наконец уволена из МГПИ. Но уже всем надоевшая скандалистка и не думала сдаваться: через суд она восстановилась на прежней работе. И только вынесенный вскоре не в пользу Демешкан вердикт Верховного суда РСФСР поставил точку в этом деле. Заметая следы, Демешкан уехала на Дальний Восток, преподавала в педагогическом институте в Магадане, выйдя там замуж, стала Калаповой. Но не остепенилась, а спровоцировала новый скандал, о чем был опубликован фельетон в «Известиях»[767].