К «ТЕОРИИ» ВОПРОСА.

К «ТЕОРИИ» ВОПРОСА.

Грозовые тучи над головами будущих жертв борьбы с космополитизмом стали сгущаться задолго до 1949 года, когда началась массированная идеологическая атака на них. Само слово «космополит» вошло в советский пропагандистский обиход еще в период войны, но, употребляясь тогда от случая к случаю, оно пока не олицетворяло собой один из образов врага и не приобрело еще характера расхожего ярлыка, который потом будет навешиваться властью на всех тех, в чьей преданности родине или, точнее, советскому государству она усомнится. Однако уже в те годы под этим выражением подразумевалось совсем не то, что в него вкладывал, скажем, римский император-стоик Марк Аврелий, во II веке с гордостью сказавший о самом себе: «Ты — гражданин мира, ты — космополит». Говорят, что Александр Македонский, живший за 500 лет до этого императора, тоже считал себя гражданином мира. Таковыми были и апостол Павел, сказавший, что нет ни эллина, ни иудея, а также другие первые христиане. Да и теоретики коммунизма — Маркс, Энгельс, Ленин — были по своим взглядам космополитами. Но в восприятии сталинских пропагандистов космополиты, конечно, никогда не ассоциировались с гражданами будущего мира, лишенного государственных границ, да и самих наций, слившихся в единое человеческое сообщество, говорящее на одном языке и оставившее в прошлом войны, вражду и предрассудки на национальной почве. Так далеко те не заглядывали, предпочитая видеть в космополитах людей, достойных лишь презрения и осуждения, жалких отщепенцев, в силу моральной испорченности и комплекса национальной неполноценности отвергших культуру своего народа и пресмыкающихся перед достижениями «более передовых» наций.

В том, что неофициальная «презентация» этого нового для советской пропаганды термина прошла в годы войны, не было ничего случайного. Именно тогда наблюдался первый всплеск государственного антисемитизма, который проявился в виде настойчивых попыток начать сверху так называемое национально-кадровое регулирование, означавшее на практике прежде всего постепенное вытеснение евреев из управленческих структур. И поскольку антисемитизм власти носил латентный характер, для публичного обоснования такой политики очень удобно было обвинять ее жертвы в недостаточном патриотизме или его полном отсутствии. Показательно, что примерно тогда же в номенклатурной среде появилось присловье: «Чтоб не прослыть антисемитом, зови жида космополитом».

Корни этой цинично-шутливой сентенции уходят в прошлое, когда над русской духовностью тяготел пришедший из Европы легендарный образ Агасфера, этого «Вечного жида», бессмертного грешника и проклятого Богом и людьми скитальца во времени и пространстве. В середине 1850-х годов писатель И.А. Гончаров, например, мог совершенно спокойно поставить в цикле путевых очерков «Фрегат "Паллада"» знак равенства между космополитом и «жидом». Однако то, что воспринималось естественным образом в XVIII–XIX веках, когда антисемитизм открыто проповедовался, к примеру, такими выдающимися европейскими мыслителями, как Вольтер, Кант, Гегель, Шопенгауэр, к середине XX столетия, отмеченного бурным прогрессом во всех областях и страшной трагедией Холокоста, превратилось в отживший и вредный анахронизм. Тем не менее когда и по окончании Второй мировой войны в сталинском Советском Союзе пропагандисты заговорили о еврейском историке Иосифе Флавии как о первом космополите и стали проклинать «бандитского космополита» Троцкого, стало очевидным, что вековой предрассудок отнюдь не канул в прошлое вместе с поверженным гитлеровским нацизмом[755]. Он выжил и даже как бы обрел второе дыхание, в том числе, как ни парадоксально, и в государстве, внесшем наибольший вклад в разгром фашизма.

В СССР в среде так называемого простого народа, где истинный смысл иностранного термина «космополит» вряд ли был понятен[756], это слово, зазвучавшее благодаря пропаганде особенно часто после войны, воспринималось как одно из обозначений евреев. В основе такого отождествления лежало то, что в результате кардинальных социальных изменений, произошедших с начала века на территории бывшей Российской империи, евреи, оторвавшись в массе своей от национальных корней, как никакой другой народ утратили родной язык, самобытную культуру, религию, традиционный уклад жизни. За сравнительно короткий исторический период произошла как бы почти полная их денационализация. Точнее, советскими евреями был пройден первый этап ассимиляции, в результате которого они, еще не вполне идентифицируя себя с доминирующей национальностью, в данном случае с русскими (процесс полного растворения в инонациональной среде, как правило, происходит в течение жизни нескольких поколений), в то же время в значительной мере интернационализировались и, если угодно, космополитизировались. Русский философ и историк Л.П. Карсавин, погибший в 1952 году в ГУЛАГе, писал, что «ассимилирующийся и отрывающийся от своего народа еврей неизбежно становится абстрактным космополитом… не находит себе места ни в одном народе и остается в пространстве между нациями, [как] интернационалист»[757][758].

Конечно, в СССР в результате интенсивной межэтнической интеграции, происходившей посредством межнациональных браков, миграции населения, официальной пропаганды о дружбе народов и формировании единого советского народа, а также вследствие борьбы с так называемым буржуазным национализмом, одновременно интернационализировались («советизировались») и другие народы, в том числе и русские. Однако в случае с последними, обладавшими значительной, так сказать, национальной инерцией (в силу существенной численности населения и его коренного характера), это происходило более медленными темпами, чем с таким экстерриториальным национальным меньшинством, как евреи.

Такая неравномерность «денационализации» народов СССР привносила в общество болезненные противоречия, усугубляемые затеянными Сталиным пропагандистскими играми вокруг русского патриотизма, вектор которого был направлен в противоположную от интернационализации сторону. Выступая за внутреннюю интеграцию народов империи вокруг доминирующей русской национальности, диктатор в условиях холодной войны воспринимал космополитизм прежде всего как эманацию агрессивного и стремящегося к глобальной гегемонии американского буржуазного национализма, как своеобразный инструмент идеологической и культурной экспансии США, в том числе и против России.

Обвиненными в космополитизме в принципе могли быть представители любой национальности (прежде всего интеллектуалы), тем или иным образом контактирующие с Западом (профессиональные, научные связи и интересы) или конструктивно апеллирующие к нему. Показательны в этой связи перипетии отношений власти с архитектором И.В. Жолтовским, имевшим польские корни. Выходец из среды старой дореволюционной интеллигенции (в 1917 г. ему исполнилось 50 лет), он еще с конца 20-х годов стал в архитектуре главным выразителем духа сталинской имперской государственности, начавшей созидаться тогда взамен ленинского большевизма. Возводимые по его проектам помпезные в стиле неоклассики здания становились эталоном нового официального канона, метко названного в народе «сталинским ампиром». В 1932 году Жолтовскому присвоили звание заслуженного деятеля науки и искусства РСФСР. В то же время его оппоненты, творившие в рамках аскетического в использовании выразительных средств конструктивизма, подверглись нападкам сверху. После войны положение стало меняться. В честь 800-летия Москвы в 1947 году было решено возвести в столице ряд высотных зданий, стилизованных под старинные башни Кремля. Некоторые начальники от архитектуры поспешили объявить эти проекты истинным воплощением народности и советского патриотизма в градостроительстве. Одновременно они, ссылаясь на новые архитектурные веяния, стали утверждать, что «классика» Жолтовского — это нечто, не укорененное в русской культурной традиции и истории, а значит, космополитическое. Стараниями прежде всего секретаря ЦК, МК и МГК ВКП(б) Г.М. Попова, почему-то невзлюбившего Жолтовского, последнего обвинили в идеализме, в отрицании национальной самобытности советской архитектуры, отстранили от преподавания и фактически лишили творческой мастерской. Однако подобные действия не встретили поддержки со стороны Сталина, консервативному вкусу которого куда более соответствовали классические колонны и портики, чем небоскребы, чье американское происхождение нельзя было скрыть никакими шатровыми завершениями в древнерусском стиле. В марте 1949 года он произвел смену руководства Академии архитектуры СССР, новым президентом которой был назначен А.Г. Мордвинов, ученик Жолтовского, отношение к которому сразу же переменилось: Совет министров РСФСР принялся оказывать «необходимую помощь» мастерской маститого архитектора, чуть было не ставшего «космополитом», а Агитпроп дал «указание газетам и журналам прекратить публикование материалов, тенденциозно освещающих творчество академика архитектуры Жолтовского И.В.»[759].

Столь благополучный для Жолтовского финал стал возможен отчасти и потому, что, будучи вызванным в 1949 году в ЦК «для беседы», он первым делом заявил, что является «горячим патриотом Родины». Однако далеко не все интеллектуалы могли похвастаться такой «гибкостью». Некоторые из них несмотря ни на что сохраняли верность убеждениям, уходящим корнями в мировоззрение дореволюционных либералов-западников, для которых слово «патриот» было сопряжено с официальной идеологией «народности» и потому имело негативный смысл. Такие люди в первую очередь подверглись публичному осуждению как космополиты. И хотя через это прошли представители различных национальностей, но все же наиболее уязвимыми для таких обвинений были евреи, потому что имели многочисленных родственников за границей, а их соплеменники были достаточно ярко представлены в интеллектуальной элите США и стран Западной Европы.